Акт третий
23
Четыре месяца до убийства императора
Ты знала, что если погрузить руку в холодную воду, то можно не заметить, что вода нагревается, пока не станет слишком поздно. Но вот атмосферу грызущего беспокойства, окутавшую Митреум, ты заметила, только когда ее не ощутил бы только полный идиот. Это стало заметным на бесконечных ужинах. Августин намекал, что для них следует «переодеваться» – ты понимала это как необходимость натянуть ритуальный перламутровый плащ, Ианта нацепляла под свой какие-то шмотки, на которые и смотреть-то не стоило, и закалывала светлые волосы повыше, а бог не надевал рубашки с почти истлевшими воротниками. Теперь ликторы ели, глядя в стол. Иногда Мерсиморн открывала карту ближайшего участка космоса, вычисляла местоположение каких-то объектов, из-за которых старшие хмурились, и они обсуждали что-то, не включая в разговор тебя или Ианту. Частенько вы вдвоем ужинали в полной тишине, пока, как горько заметила Ианта, взрослые разговаривали.
Теперь ты часто заставала Августина одного в тренировочном зале. Он не занимался ничем таким понятным и очевидным, как тренировки. Просто заходил, смотрел, думал, не взяться ли за рапиру, передумывал и уходил. Августин тренировался последние десять тысяч лет. Ты вообще не представляла, что он понимал под тренировками. Там же торчала и Ианта, повторявшая упражнения медленно, неуклюже, непослушными руками. Все это плохо вязалось с ее высокомерием. На лице ее вечно была написана очень изящная покорность судьбе, что-то вроде: вы же понимаете, что на самом деле я не собираюсь этим заниматься?
Ты рисковала заходить туда сама только в часы сна, когда в зале никто не мог оказаться. Ты раздевалась до рубашки, экзоскелета и штанов, оставалась босиком, держала перед собой свой двуручник, поднимала его – и опускала, и так повторяла много-много скучных раз, пытаясь почувствовать себя нормальной, пытаясь понять, в чем дело. Ты очень старалась, но твои попытки разбили бы сердце любой нормальной мечнице. Даже если руки теперь лучше тебя слушались, даже если ты уже могла поднять меч и нанести медленный удар, это все равно не спасло бы в бою с Вестником, тварью, которую ни один из твоих учителей не мог даже описать.
– Представь себе, – задумчиво сказал Августин, когда ты спросила. – Представь себе самую страшную на свете пчелу, только с кровью, как будто ты всегда знала, что в пчелах очень много разной крови. Минимум три разных типа, если подумать.
– Последний раз, когда я сражалась с Вестником, я делала это с закрытыми глазами, – в свою очередь сказала Мерсиморн и закончила гордо, как будто это была невесть какая шутка. – А когда я их открыла, они вытекли!
– Знаешь, я довольно мало видел Вестников, – сказал бог, когда ты наконец пришла к нему с этим вопросом. – Когда они появляются, меня запирают в запечатанном святилище в сердце Митреума, чтобы их нечистота меня не коснулась. Несмотря на звукоизоляцию, я их слышу… всегда слышу.
– Господи… – начала ты.
– Учитель.
– Святая радости будет сражаться, когда мы все окажемся в Реке. И святой долга, и святой терпения. И Ианта. Четверо ликторов, за которых сражаются великие мечники, их рыцари. Учитель, неужели я непременно умру? Я буду бездействовать, да, но ведь их хватит, чтобы защитить наши тела, пока мы уничтожим мозг.
– Ианте далеко до великого мечника.
Ты сама не знала, почему защищаешь ее.
– В день сражения она себя покажет. Она притворяется.
– Мы не можем позволить себе притворство, – сказал он, но слегка улыбнулся усталым ртом. – Ианта из Первого дома не перестает меня удивлять. Если бы я собирался дать четвертый эпитет, я бы назвал ее святой благоговения.
Ты подумала, что этот титул плохо подходит Набериусу, хотя ты с трудом могла вспомнить принца Иды. Лицо, глаза и почти ничего больше. Как будто твой мозг закрыл толстой коркой все, что с тобой случилось. Но ты продолжала настаивать:
– Господи, я вовсе не обязательно умру.
На этот раз он не стал тебя поправлять. В черных, как нефть, невероятных глазах промелькнуло что-то, чего ты не могла понять. Бог сказал:
– Харроу, я могу сказать только, что я живу надеждой. И что тебе следует продолжать носить рапиру.
И ты продолжала носить рапиру. Поздней ночью, когда ты босая, измученная, с тяжестью на сердце и стертыми до крови пальцами возвращалась в свои покои, истекая потом и чувствуя странную боль в руках, ты прошла через атриум с колоннами из плоти, ведущий в жилое кольцо, и заметила, что автоматическая дверь в гробницу Цитеры закрыта. Она никогда не закрывалась. Она зияла, как открытая рана, от нее вечно пахло этими вечными розами. А теперь она закрылась.
Ты встала перед дверью и словно бы услышала тихий приказ своего императора… не делать этого. Строго говоря, он был прав. Ты даже не осознала свои страхи достаточно, чтобы им противостоять. Ты даже не понимала, реальны ли они. Когда ты была ребенком и застывала, думая, что что-то видела или слышала, Крукс обычно говорил:
– Ты видела то, что видела, госпожа. Ты влияешь только на свою реакцию.
Итак, ты видела восставший труп. Теперь ты должна была как-то на это отреагировать. Стальная дверь оказалась так близко перед твоим лицом, что туманилась от дыхания.
Стремительным движением ты ее открыла.
И увидела Ортуса из Первого дома, точнее его спину. Он был облачен исключительно в мягкие фланелевые пижамные штаны, так что твоему взгляду предстали канаты мышц на плечах и шишковатые выступающие позвонки. Обмякший труп Цитеры принял вертикальное положение, ее пальцы безвольно лежали на его предплечье, из-за его головы виднелось ее лицо цвета мертвого голубя, розовые бутоны ссыпались к его ногам желтоватой кучей. Ладонью он придерживал ее шею, как сломанный цветочный стебель. Прикосновение пальцев к выцветшей коже было таким нежным, что не оставляло следов. Ты очень хорошо знала, на что способны его руки в бою, и не представляла, что они умеют быть и нежными. Они будто принадлежали другому человеку. Он…
Багровая волна залила твою шею. У тебя запылали уши. Ликтор, который так часто пытался тебя убить, не обернулся, хотя за долю секунды ты уже успела сделать свой экзоскелет вдвое толще и заодно прикрыла сердце прочным слоем чешуи.
Ортус напрягся так, что его лопатки чуть не прорвали кожу изнутри. Он весь съежился. Ты застыла, несмотря на охватившую тебя адреналиновую лихорадку, ты ожидала одного из его чудовищных смертельных ударов, и совсем не готова оказалась к внезапному тенору, которым он спокойно сказал, по-прежнему стоя к тебе открытой, уязвимой спиной.
– Закрой дверь и уходи.
Ты закрыла дверь и ушла.
– Я застала святого долга в муках могильной похоти, – сообщила ты Ианте примерно через минуту. Она тоже еще не спала, сидела в постели, включив свет, и что-то писала в маленьком дневнике.
– Господи, – отреагировала принцесса Иды. Она выглядела очарованной. В свете лампы мешки у нее под глазами особенно выделялись. Два яблочных огрызка, окутанные вечным ароматом гнили, лежали у ее постели: попытки остановить разложение становились все более успешны.
– Классический порок. Самый старый грех.
– Всех магов плоти, – холодно сказала ты, – надо утопить в кипящей крови.
– Не говори только, что в Девятом доме никогда…
– Никогда.
– Какая же ты наивная…
– Нет.
– Ладно, неважно. Он что, правда?..
Тут она сделала неприятный жест, который ты не сразу поняла.
– Ну, ты понимаешь. Совершал некролангию? Занимался любовью, которая не может назвать своего имени?
Ты рассказала ей, что видела, и она отреагировала весьма пренебрежительно.
– Да кто же этого не делал, – сказала она и снова открыла дневник. Ты успела заметить, что там есть довольно сложные вычисления. – Скучно. Ты слишком рано вошла. По крайней мере теперь ты знаешь, кто ее двигает, так сказать.
Она мерзко пошевелила бровями, а потом, очевидно, утратив всякий интерес, вернулась к своим цифрам.
– Спокойной ночи, Харрохак.
Но от тебя было не так просто отделаться. У тебя под рубашкой стыл пот, а тело прилипало к экзоскелету. Ты сказала:
– Бесчинства дурного человека не могут заставить Цитеру ходить.
Ианта закрыла тетрадь и прижалась светлым затылком к изголовью.
– Дурной человек, – пробурчала она. – Я бы сходила на свидание со святым долга, например. Нонагесимус, сейчас не время отвлекать взрослых ликторов от занятий, которые через десять тысяч лет при настолько ограниченном количестве партнеров наверняка кажутся вполне нормальными. Слышала бы ты кое-что из того, что говорил мне Августин, господи! И уж точно не время всем демонстрировать, что ты не просто неудачный эксперимент, а еще и безумный неудачный эксперимент.
– А тебе не стоит демонстрировать полное отсутствие воображения, – ответила ты. – Тридентариус, мое положение не настолько шатко, чтобы я игнорировала вещи, случающиеся у меня на глазах.
– Ну да, но они правда случаются?
– Не делай вид, что ты знаешь, о чем говоришь.
– Твое положение именно что настолько шатко, милая, – сказала Ианта и протянула длинную левую руку, чтобы положить дневник на правую тумбочку. – Ты знаешь, что учитель спрашивал Мерсиморн, можно ли запереть тебя в той камере, когда мы отправимся за Зверем? Мерсиморн сказала, что нет, что по ряду причин оттуда выпустили кислород, но если лично он хочет убить тебя удушьем…
– А ты знаешь, что учитель полагает, что тебе далеко до хорошего мечника? – спросила ты и добавила, увидев ее лицо. – Не люблю использовать сплетни в качестве оскорблений, но, видимо, это твой основной аргумент ведения дискуссии.
Рот Ианты сжался в пурпурную щель, и ты заметила, что кожа у края губ надорвана:
– Он так и сказал?
– Не секрет, что я умру, – ответила ты. Ты не собиралась с этим смиряться. Ты раньше никогда не умирала. – Я скорее всего выбываю. Но его слова я повторяю в точности.