Он заметил ее взгляд, устремленный за бутылку, заморгал синими глазками, как сумасшедший, и сказал спокойно:
– Это сироп из чертополоха, дитя. Я не смог бы им напиться, даже если бы захотел. А я очень хотел.
– Ты говоришь загадками, старик, – сказал Ортус.
– Ну, давайте я скажу прямо. Вы поклоняетесь монстру в гробу и делаете вид, будто вы – хозяева его могилы. А теперь у нас тут тоже есть монстр в гробу, и очевидно, что это он нам хозяин. Дом Ханаанский никогда не менялся – ни цвет его не менялся, ни форма, ни времена года не сменялись. Я должен был понять. Мы отсчитывали лето и зиму, мы замеряли температуру, осадки и кислотность самого моря под нами. И града никогда не было, и снега, и уж точно никогда с потолка не свисали фимбрии. Позвольте старику побыть пророком: Спящий набирает силу и вскоре проснется окончательно. И захватит все, что найдет. Я боюсь! Господи, как я боюсь!
– Учитель, – сказала Абигейл, – приходите жить к нам. У нас есть кровати, мы выставляем дозор.
– И упустить шанс умереть? – закричал он. – Я бродил по этим коридорам в три часа утра и орал, что не хочу, чтобы меня застрелили… и Спящий не пришел. Ужасно, когда даже чудовища тебя жалеют.
Он резко повернулся и сделал еще один длинный глоток.
– Ваши клинки не пройдут сквозь его броню, – сказал он, стоя к ним спиной, – его оружие уничтожит вашу плоть. Он не успокоится, пока не поглотит свою жертву. Он мог бы покориться клинку другой стороны, но у нас есть только здешние клинки. Он уже видел их и признал их никчемными. Среди нас не осталось героев… ура!
Учитель вдруг выпрямился и щелкнул каблуками с энергией, которая сделала бы честь человеку вчетверо моложе.
– Ура! Вперед, в Реку, парни! Пятьдесят – это целый косяк!
Он отчаянно швырнул свою бутылку в ближайшую трубку в коридоре. Харроу увидела, как блестящий красный орган влажно хлюпнул, как отскочила от него бутылка. Абигейл и Ортус подошли ближе, а бутылка закатилась под сырую розовую складку. Горькая жидкость выплеснулась на грязный деревянный пол и через несколько мгновений стала кусочками льда.
– Он идет за тобой, Преподобная дочь! – сказал Учитель. – Он идет за тобой, и когда он настигнет тебя, когда камень откатят от входа, когда гробница будет открыта, император Девяти домов не будет больше знать покоя! Король мертв! Да здравствует король!
Учитель заскакал прочь по коридору, как дитя, хлопая по дороге по длинным, дрожащим каплевидным отросткам и крича. Он уже исчез из виду, а его крики и улюлюканье все еще отражались от древних стен.
Холод, проникший под плотную черную ткань рясы, показался Харроу старым другом. Пальцы ее горели, будто она поднесла их слишком близко к огню. От рыцаря и историка не исходило никакого тепла, как будто Харроу осталась в комнате одна. Она вздрогнула, когда некромантка тронула ее. Положила руку на плечо, как будто Харроу была не старше одной из пропавших Четвертых, мерзкой маленькой девочкой, стоявшей перед лицом смерти.
– Ну и ублюдок этот Учитель, – мрачно сказала Абигейл Пент.
36
Неделя до убийства императора
В те долгие, жуткие, последние перед концом дни, удушающие, пугающие, смертельно бледные дни, которые бродили вдоль границы ночи, как хищники, ожидающие, пока ты сдохнешь… в те дни ты снова начала молиться. Не потому, что тебе было кому молиться. Просто тебе по какой-то невыразимой причине становилось немного легче, когда ты перебирала четки и повторяла детские молитвы, которые выучила еще в те дни, когда пешком ходила под церковную скамью. Тебя мучили загадочные воспоминания о Мортусе из Девятого дома, который взял тебя на руки, чтобы ты увидела мать, служащую мессу. Тебя еще не пускали в святилище, и ты сидела на коленях отцовского рыцаря – иначе тебе пришлось бы всю службу любоваться полированной каменной спинкой скамьи. Ты помнила, что сильные, грустные руки Мортуса были куда приятнее, чем соседство с пратетушками, которые совали тебе жгучие мятные конфеты… как будто ты сама не знала, что нужно молчать. Это был последний раз, когда тебя сочли невзрослой. Тебе исполнилось года три, наверное.
Если ты о чем-то и просила в молитвах, то о ясности. Ты молилась о том, чтобы ты смогла заглянуть в лицо всем оставшимся ликторам, и чтобы Тело молча указала на отступника. Ты молилась, чтобы это оказалась Цитера, предательница даже в смерти, и чтобы ее тело выбросили в шлюз Митреума. Ты молилась, чтобы это все оказалось иллюзией, и иногда почти убеждала себя, что так оно и есть, что ты вообразила мертвецов дома Ханаанского живыми, пробравшимися в джунгли на обреченной планете, очень далеко оттуда, где должны были покоиться их тела. Но почему их саркофаги на «Эребусе» оказались пусты? И почему одно из твоих писем пропало, а два оказались вскрыты?
Стоило тебе начать думать об этом, как из ушей сразу же лилась густая горячая кровь, так что уши у тебя были постоянно забиты бурым. Ты молилась о том, чтобы прожить еще несколько недель.
Месяц назад, сразу после того, как ты рассеянно перерезала горло четырнадцатой планете, ты так же молилась, когда в коридорах Митреума зазвучала сигнализация. Ты не узнала сирену. Голубые лампы жилой зоны сменились алыми, лихорадочно мигающими огнями.
Потом огромная ставня рухнула на твое окно. Впереди виднелся странно искаженный, отраженный свет, и массивная металлическая панель с тихим скрежетом скользнула на место, медленно скрывая этот свет от тебя и крупно вибрируя. Стало очень темно, горели только алые тревожные огни. Сирена продолжала вопить в красноватой темноте, и ты напряглась, готовясь умереть.
Голос императора Девяти домов послышался из коммуникатора у двери. Ты вскочила, не успев понять ни слова.
– Дж. Г. на связи. Все чисто. Ликторы, как слышно?
– А. А. на связи. Все чисто.
– Г. П. на связи. Все чисто.
Пауза. Потом ты услышала ленивый, рассеянный голос Ианты, которая словно бы еще не ложилась.
– Никто еще не удосужился назначить мне позывной, но все чисто.
– Ты И. Н., разумеется, – сказал Августин, – Харроу… Х. Да, Харроу Х.
– Х. О. на связи, – немедленно сказала ты, не обращая внимания на хихиканье Ианты, – все чисто. А что происходит?
– Мерси, как слышно? – быстро спросил бог. – Кто поднял тревогу?
Коммуникатор затрещал. Кто-то глубоко дышал. Потом раздалось мычание, жуткий звериный крик невыносимой боли. Это не походило на святую радости. Это походило на громкие помехи, приглушенный всхлип и громкий сырой шлепок.
– Откройте кто-нибудь мою дверь, – велел император. – Я ее найду.
– Я ближе, – сказал Ортус.
Снова влажный шлепок. Потом хриплый голос Мерси:
– Нет, я в сознании. Просто… я успела его увидеть. Меньше секунды. Господи, я отвела взгляд, но он был оптически увеличен… в центре… он здесь! Зверь Воскрешения явился! Седьмой колосс, отродье того, кто убил Кира из Первого дома, брат того, кто убил Улисса из Первого дома, тот самый, из-за которого погибла Кассиопея. Господи, Джон, иногда я мечтаю о возможности умереть. Я видела его! Видела! Он синий, как глаза Лавдей! Он знает, что ты сделал с его родом, и он видит смертную душу моего рыцаря, горящую в моей груди.
Механический щелчок открывающейся двери разнесся по всей станции.
– Спасибо, – сказал император и прервал связь. Больше никто не говорил.
Сирена замолчала, но еще долго звучала у тебя в ушах. Коммуникатор снова затрещал, и Августин устало произнес:
– Вот дура. Она прекрасно знает, что нельзя смотреть в точку, расположенную ближе километра от точки предсказанного прибытия. Что ж, он добрался быстро. Давайте все спать.
И ты пошла спать. Ставни больше не поднимались. Позднее ты узнаешь, что они не поднимутся никогда, что в ближайшие дни Митреум будет защищен еще сильнее, чтобы император Девяти домов мог следить за приближающимся врагом. Но в ту ночь ты просто легла рядом с Телом и заметила, что ее глаза широко открыты и что в темноте они мерцают золотом, как погребальная маска.
– Любимая?
– Он грядет, – сказала она нетерпеливо и изумленно. Ты никогда не слышала таких интонаций в ее низком многоликом голосе. Прямо сейчас она говорила голосом отцовского рыцаря: – Он близко!
Удивлялась ли она раньше? Тревожилась ли? Ты лежала лицом к ней, в считаных сантиметрах от ее влажно блестящей кожи, которая должна была оставить отпечаток на твоей подушке, в сантиметрах от закушенной нижней губы. Ее глаза, которым ночное освещение придало болезненно-янтарный свет заживающего синяка, смотрели сквозь тебя. Тело была напугана. Казалось вполне естественным, что в этом нереальном месте, на пороге смерти, ты сможешь коснуться ее. Страх смерти превратил твое преклонение в отчаяние, или, может быть, в желание. Ты протянула одну руку к замерзшей пряди волос у нее на затылке, ты придвинулась ближе и поцеловала эти прелестные мертвые губы.
Конечно же, ты не смогла этого сделать. Там ничего не оказалось. Она отдалилась от тебя, как всегда делали твои галлюцинации. Ты до нее не дотронулась. А может, и не пыталась. Тело смотрела на тебя с выражением, до ужаса напоминающим жалость.
– Пожалуйста, – сказала ты и снова потянулась к ней. У тебя вдруг закружилась голова. Ты сдвинула плащ, прикрывавший ее плечо, ты прижала руку к ее животу. Ее достоинство не было потревожено твоей грубостью, твоим безумием, твоей поспешностью. Может быть, ты снова ничего не сделала.
– Пожалуйста, – снова попросила ты.
Как будто бы ты не пересекала никаких границ, перекрывая безмолвный рев у тебя в ушах, Тело сказала:
– Мне нужно уйти ненадолго.
И ты немедленно пожалела обо всем.
– Я что-то сделала не так.
Ее неподвижные мертвые брови еле заметно дрогнули.
– О чем ты? – спросила она.
Ты не представляла, как ответить на этот вопрос. Тело вытянула руку, как будто хотела закрыть тебе глаза. Ты слишком устала, чтобы представлять, какими бы оказались эти пальцы на твоих веках, как она задела бы твой нос. Ты просто покорно закрыла глаза, а потом – несчастное ты с