На пороге появился Турман. В обеих руках он держал по маленькому полиэтиленовому мешку — кокетливо отставив свободные пальцы, он раскачивал мешки, будто колокольчики.
— Отгадайте-ка, что сделал Турман? Я облазил весь лес возле Малого порога с металлоискателем…
И он поднял высоко над головой один из мешков.
— Здесь гильза калибра семь шестьдесят пять, которую я там нашел. А в этом мешке — гильза от патрона из оружия вашего парнишки. Можете быть совершенно уверены, что они вылетели из разных пушек. Это, конечно, неофициальное мнение, никаких микроскопов у меня с собой не было. Для настоящего заключения их надо послать в лабораторию криминальной полиции.
— Может, у него было не одно оружие, — вставил Кауранен.
— Тогда найди и покажи его, — огрызнулся Турман. — Вы задержали не того парня. Не забудьте, что врачи вынули из раненого пулю калибра шесть двадцать пять… Ваш парень не мог выстрелить ни из того, ни из другого оружия.
— Турман, — кашлянул Кандолин. — Могла ли гильза попасть в лес в связи с чем-нибудь иным, кроме событий, имевших место в четверг?
Турман смотрел на него, склонив голову и прикусив нижнюю губу.
— К сожалению, тут нет этикетки с датой выстрела, — выдохнул он.
— Я не шучу, Турман.
— А я иногда это делаю. Особенно если кто-то думает не столько головой, сколько задом… Как я могу определить, когда они туда попали? Но если на месте, где стреляли, находят гильзу, то, да простит мне Господь, я могу предположить, что она связана именно с этой историей, а не с первой мировой войной?
Турман бросил мешки на стол, сдвинул берет на затылок и вышел. В коридоре он запел:
— Да-а-дирлан-да-а…
Кандолин довольно долго смотрел на мешки. Потом быстро и нервно стал барабанить пальцами по столу и наконец, ни на кого не глядя, сказал:
— Это все же кое-какое доказательство… но не решающее. Поступим так, как я и собирался. Освободим парня. Но ни на минуту не выпустим из поля зрения.
19. Уловка
— Ты думаешь, Миранда согласится? — тихо спросил Вяйнё. Прежде чем решиться на этот вопрос, он долго думал. Онни, казалось, и не слышал его. Он стоял на коленях возле окна, через которое просачивался слабый свет, и писал, высунув кончик языка и сжимая карандаш так крепко, что пальцы от напряжения побелели.
— Согласится ли Миранда? — повторил свой вопрос Вяйнё.
— Согласится, — ответил Онни, не отрываясь от бумаги. — Я ее заставлю. Сходи-ка за ней!
— А что Севери скажет?
— Ничего. Он же уехал. И еще не возвращался — ты это знаешь не хуже моего.
— А когда Миранда ему расскажет?
Онни досадливо отмахнулся, потом отбросил карандаш, встал и подошел почти вплотную к Вяйнё. Лицо у него было такое, точно он страдал от головной боли, а руки дрожали — он не спал всю ночь. После того как плоскостопые приходили о них спрашивать, мысль о возможности снова оказаться в тюрьме смертельно его напугала. Севери, вернувшись домой, позвонил в полицию, назвался именем Вяйнё и сказал, что звонит из Турку. Поговорив с полицией, Севери убедился, что у плоскостопых нет ни малейших подозрений, связанных с ними и с Малым порогом. Но Онни этому не поверил. Он размышлял всю ночь и утром изложил Вяйнё идею с письмом. Он ни за что не хотел от нее отказываться, хотя это была проделка в духе белобрысых.
— Миранда не расскажет! Я ручаюсь! — кричал Онни. — И не причитай, словно баба. Я знаю, как все это сделать.
Вяйнё повернулся и протиснулся через щель на чердак. Севери отодвинул шкаф настолько, что они теперь могли выходить сами. От этого им стало немного легче. Хоть в уборную можно сбегать, никого не тревожа.
— Ну? — насторожилась Миранда и прислонилась к мойке. Она устала и изнервничалась — даже детей не осмелилась ни разу выпустить на улицу, чтобы они не наболтали лишнего. Домашние дела все теперь на ней, потому что после визита плоскостопых Рууса слегла в постель и только охала. Да и за Севери Миранда боялась, хотя и старалась этого не показывать.
— Онни и я… Не сослужишь ли ты нам службу?
— Севери сказал, что Онни нельзя больше давать ни капли.
— Нет, мы хотели бы, чтоб ты отнесла один пакет.
— Пакет? Кому?
— Сашке. Сашке Хедману.
Вяйнё уставился в пол. Ему было стыдно за эту выдумку, но пришлось на нее согласиться, чтобы хоть как-нибудь поддержать Онни.
— Как это? — удивилась Миранда. — Он же сидит.
— Ты отнесешь это в Полицейское управление. Оставишь плоскостопым…
— Вы что, с ума сошли? — ужаснулась Миранда и схватилась за край мойки.
— Миранда, — уговаривал Вяйнё, — отнеси. Онни написал ему письмо. Он спрячет его в передаче… Он… он просит, чтобы Сашка не говорил, что это мы. Чтобы он назвал каких-нибудь таких людей, которых и на свете нет.
— Ни за что.
— Ну, Миранда.
— Ведь там все со стульев попадают, если я явлюсь туда с передачей.
Вяйнё понял, что Миранда уже согласна. Она чувствовала, что ее долг — помочь им.
— Они тебя не знают. Оставишь передачу дежурному. Скажешь, к примеру, что ты Сашкина тетка или еще кто-нибудь.
— Не знаю…
— Ну, поможешь? Положи в сумку еды, носки и что сама сообразишь.
— А куда я детей дену?
— Возьмешь с собой. Тем скорее плоскостопые захотят от тебя отделаться. Пускай Аллан галдит, сколько его душе угодно…
Вяйнё вернулся на чердак.
— Согласилась? — спросил Онни.
— Да. Что ты написал?
Онни протянул ему листок и впервые за эти дни улыбнулся. Вяйнё подошел поближе к окну и наклонил письмо так, чтобы на него падал свет.
«Не сознавайся, Сашка, что ты в них стрелял. Они вовсе не уверены, что это сделал ты. Они допрашивали и нас. Алекси тоже сказал, что он там не был. У нас есть новые ружья, только выбирайся оттуда поскорее. Их много, и патронов тоже…»
— Какого черта, Онни…
— Так надо.
Онни выхватил письмо. Он сложил его раз и второй и складывал до тех пор, пока оно не стало с почтовую марку.
— Да попадет ли оно в Сашкины руки?
— Ничего, он не поймет, что это значит. Да оно до него и не дойдет. В тот раз, когда я сидел по подозрению в грабеже, который устроил Оскари, и вы послали мне хлеб… плоскостопые располосовали его до крошки. Это они обязательно заметят.
— А если не поверят? Если догадаются, что это уловка?
— Не бойся. У них на это шариков не хватит. Они на такое, как коршуны, набросятся.
— И что тогда будет?
Онни в ответ только подмигнул.
20. Сердценосцы
Козья гора — это и в самом деле гора. Площадью примерно в четверть километра, она поросла большими деревьями, скрывающими еще сохранившиеся там старые дома. Но про гору вспоминали редко; та часть города, которую обычно называли Козьей горой, находилась южнее, на месте прежнего поля, и начиналась от железнодорожных путей и шумной Окружной дороги.
Возле станции у железнодорожной насыпи была площадь. Она вобрала в себя часть разрытой и перегороженной заасфальтированной улицы, покрытую песком площадку и остатки двора какого-то прежнего дома, в зарослях ивы и сорняков там еще можно было найти обломки фундамента и серые гранитные ступени, которые уже никуда не вели. Площадь была пустой — если не считать множества старых, поставленных как попало машин, большинство из которых нашло здесь свое последнее прибежище.
К северной части площади примыкала Вотчинная улица. Вдоль нее, почти вплотную друг к другу, стояли коробки пятиэтажных домов. Казалось, стоит раскинуть руки — и пройти между ними будет уже невозможно, но это было не совсем так: у самых стен росли березы и ели, а между ними каким-то непостижимым образом были втиснуты стоянки машин, площадки для детских игр, протянуты бельевые веревки и приспособления для выколачивания ковров. Тут же находился и узкий переулок Мадетоя.
Кауранен стоял в подъезде дома № 2 по этому переулку. Он прятался здесь уже третий час — теперь было половина десятого, стало темно, в квартирах зажглись окна, но он стоял терпеливо, был только слегка возбужден. Секунду назад в другом подъезде, который был ему виден, зажегся свет, и на нижней площадке появилось двое мужчин — оба цыгане. Разглядеть их не удалось, так как они не вышли на улицу, а открыли дверь, ведущую с лестницы в подвал. Мужчины исчезли прежде, чем Кауранен успел поднести к глазам бинокль. Но он был уверен, что это Сашка и Алекси — других мужчин в квартире Хедманов не было, если не считать старика, но его можно было бы узнать по походке.
Кауранен не отрывал глаз от бинокля. Он чувствовал, что там что-то происходит — вернее, он это знал, все время знал. Хулда, мать парней, отправилась куда-то одна еще во время его предыдущего дежурства и вернулась только полчаса назад, а девочки с вечера то и дело выбегали из подъезда с полиэтиленовыми мешками и возвращались пустыми. Кауранена злило, что он не может выяснить, куда они бегают — может быть, прячут что-нибудь, ведь полиция при обыске не осмотрела подвал. Кауранен не решался покинуть свое укрытие, боясь, что Сашка за это время улизнет. Он не очень доверял Онерве. После освобождения Сашки дело и без того стало выскальзывать у них из рук — прямо из полиции Сашка отправился в больницу и, конечно, там постарался сговориться с Фейей так, чтобы уже нельзя было найти никаких доказательств.
В волнении Кауранен крепче сжал бинокль. Дверь подвала открылась. Оттуда задом наперед вылез Сашка и куда-то мелко засеменил. Он тащил черную матерчатую сумку — в ней было что-то угловатое и тяжелое. Алекси шел за ним и нес сумку за вторую ручку. У Кауранена перехватило дыхание, ему пришлось прислониться к стене, прежде чем руки стали его слушаться.
Вот Сашка вернулся в подвал, погасил свет, запер дверь и сказал что-то брату, тот покачал головой. Потом Сашка подошел к двери. Кауранен увидел его лицо прямо напротив себя: оно было напряжено, но совсем иначе, чем в полиции, — ну понятно, больше не надо притворяться. Кауранен опустился почти на корточки, чтобы живая изгородь посреди двора скрыла его. Сашка вышел во двор, остановился и сунул руки в карманы. Постоял так, с виду расслабившись, н