ми Святой Земли… Через некоторое время бес приходит, нашептывает что-то о пище, я не прочь; есть и еда богоугодная: вино получше для освящения субботы, в праздник трюфели.
У вас — миснагидов, тот же молитвенник, с теми же словами, но вы читаете их в обратном порядке.
Начинаете вы со слова: «деньги».
Вам необходимы большие квартиры… На стене должен обязательно висеть портрет ребе Иехезкеля Пражского… Напускаете на себя таинственность, завешиваете окна, чтобы кто-либо не глянул не вовремя! И мебель подобающая нужна. И трюфели! Праздник, не праздник, — вещь вкусная, всегда вкусна! Кое-когда и на воды съездить не мешает…
Люб вам и почет, как в доме, так и на улице, и в синагоге. Сватов ищете поименитее и богаче себя… Чтоб опора была… А собираясь на тот свет и зная, что ваш портрет не заменит Иехезкеля Пражского, вы себя увековечиваете на иной лад: оставляете дом, или дело, в которое бы ваши наследники влезли по уши и света Божьего не взвидели… Но для всего этого надо стать богачом, и ваш «глас» об одном взывает, «деньги!..» Пусть небо вдруг разверзнется, о чем станете молить? Конечно — о деньгах!
Вам без трюфелей не обойтись. И вполне понятно: мы, хасиды, смотрим на пищу, как на манну небесную. Пудинг жирен, — хорошо; но я могу довольствоваться и куском сухого хлеба; захочу, — скажу, что это сладкий пирог. И он станет пирогом, я почувствую вкус мака в меде! Миснагидам же подавай все, как есть на деле, без прикрас, вы не мечтатели, а потому для вас главное, — деньги. А когда сутью жизни становится богатство, тогда, извините за резкость, ее удел — нищета… На столе — бархатная скатерть; но, садясь за стол, ее снимают и кладут дерюгу… Диван, кресла, стулья обиты шелком, но сверху полотняные чехлы… И вы сидите на полотне!.. И, простите, дверь во время обеда замыкается… Сказано, правда: «Всякий, кто хочет, пусть придет и ест», но это лишь затем, чтобы проповедникам было о чем мораль читать и притчи сказывать… Там, где плоть главенствует, нет места душе… Право, мы разные люди, господа… Почему вы опустили головы?
Я ведь предупреждал вас, что передаю чужие слова, сказанные к тому же в шутку… Различие между миснагидами и хасидами в самом деле гораздо более глубокое. Подымите глаза, господа! Я хочу вас с этим познакомить. Слушайте!
Тора, как вы знаете, подобна воде. Она — чистая вода, прозрачная, живая вода!
Но, если она — вода, что остается делать миснагиду?
Он плавает! По поверхности… Как-никак, а удовольствие опасное, ведь море бездонно.
Но придумали средство. Привязывают к подмышкам пузыри: «Шулхан-Арух», «Хаей Одом», и, лежа на спине, плавают… Появляется рябь: загадочное толкование Раши, удачное место у других комментаторов… Вы довольны… Качаетесь на волнах и закрываете глаза от восторга…. Восхищаетесь серебряной пеной…
Другой, посмелее, берется за «Эйн-Яков», за «Мишну», этот уж без пузырей плавает. Но голову замочить боится, держится поближе к берегу! Рисковать жизнью и ему не охота!
Совсем ученый миснагид, тот плывет гигантскими шагами, иногда дерзает опуститься на дно, и, пока хватает духу, ищет в глубине, добудет разноцветный коралл, а то и жемчужину!
А миснагид — гений? Тот смело бросается в воду, кувыркается в волнах. Что же, он не более, как фокусник!
Я не хочу преуменьшать ничьих заслуг… Да и как мне это делать? Когда сам Господь не хочет этого? В Его Торе сказано: «подобна воде» — значит: можно плавать! Но если ваша стихия — вода, то вы — рыбы, холодные рыбы!
А как быть с «терновым кустом, горящим в огне»?
Ведь Тора уподоблена также огню, и есть: «огонь, пожирающий огонь»… Еще более сильный. Такова наша Тора!.. Наша Тора горит… Наша Тора светит… Наша Тора…
Но я хочу вам попроще объяснить…
Хочу, чтобы вы познали, в чем суть «нашей» Торы…
Цадик, праведник читает слово Божие. С первого взгляда кажется: зачем оно? Ведь каждый может взять книгу и читать.
Но это не то! — Погодите, ручаюсь, что вы меня поймете…
Писано: «Ибо благостыня свеча, а Слово Божие — свет»…
Да… Благодеяние — свеча, но свеча не светит, пока ее не зажгут… У человека свечной завод, пуды свеч на склад, он однако может бродить в потемках! Слово Божие — самосвет, а благодеянию нужно чувство и постижение тайного смысла его…
Благодеяние без чувства — мертво… труп…
Руки подали милостыню, уста произнесли хвалу Господу, ноги вели в дом молитвы, но душа в этом не участвовала… Чувства не доставало! Не зажгли свеч!
А нет света, нет и радости…
И люди творят добрые дела, а ходят печальные, с грустными лицами, мрачными глазами, вздыхают, стонут…
Нет радости в благодати!
Да и как радоваться мертворожденному сыну!
Много доброго делаете, но печать печали на вас!..
Милостыню даете — из жалости… «Получи и уходи с глаз долой!» Лишь бы поскорее избавиться от нищего… На дом посылаете свою лепту, чтобы горемычного лица не видать… Вы ежедневно читаете страницу Талмуда — закон велит! Это повинность, которую следует отбыть. Своего рода каторга! В праздник у вас готовят мясное, рыбное, сладкое… Но мечтаете вы о том, чтобы праздник скорее кончился… Радуетесь звездочкам на исходе субботы! Ждете их, как Мессию! Довольны, когда наступает последний день Пасхи и можно выпить пива! И, не будь вам в обиду сказано, если вы в праздник кущей молитесь о дожде, то лишь затем, чтобы кушать в доме, а не в куще!
Радости нет в вас! Потому, что вы все плотски делаете, без души… Потому, что ваша благостыня — тепло бесчувственное, незажженная свеча!
Конечно… Не всякий удостаивается совершать яркие, живые благодеяния… И «невежа не может быть праведником». Без слова Божия — «света», без Торы, подобной огню, нельзя быть праведником… И поэтому не все хасиды держат зажженные светильники…
И собираются-таки к цадику холодные души, мерзлые души, евреи со свечами за пазухой, но без огня в глазах… Приходят грустные, печальные… И обращаются к цадику, обращаются за исправлением, за светом… И цадик, заметив это, начинает читать Божие слово… И читает слово, подобное огню… Горящую тору, зажигающую светильники… Благодеяния, совершенные без чувства и смысла, их получают… Они загораются и начинают светить… Мертвецы воскресают, обретают пламенно-яркие души, ангельские лики.
И становится светло, и является радость, веселие, восторг, любовь, братство, единение…
Все озарено сиянием!..
Чего добился цадик?
Он «огнем, посеянным ради праведников» зажег еврейские свечи!.. А когда все горят? — Сами ведь понимаете, что, как следствие этого, возникает радость, веселье, рождается восторг радения, затем — тяготение к Божеству, затем…
Впрочем, это уже не про вас… С вас довольно одной радости, радости о благом деле, радости о празднике…
Что вы делаете в Судные дни?
Месяц Элул, шутите вы, вступает в знак Дев, и вы плачете!
Миснагид живет по календарю…
Вы сморкаетесь и плачете…
Превращаетесь в плакальщиков, в баб!
И дрожите всем телом!
Мы же в эти дни веселимся, пляшем, поем! Гуляем по улицам! Как можно плакать, когда кругом светло, когда все пламенеют!..
Но если речь зашла о свете, то я вам расскажу притчу; ее вы наверное поймете! Вы знаете ведь, что существуют два светила — солнце и луна. Солнце дает свет и тепло, а луна, как вам наверное известно, — ведь вы любите луну, ваши сыновья посвящают ей стихи и вздыхают по ней — луна дает лишь свет… Ребе сидел однажды у окна — сумерками дело было.
Он любил бывало сидеть у окна сумерками… Взошла луна, и мы воочию увидели, что она нарочно показалась из-за облака, чтобы приветствовать его… Он улыбнулся. Потом обратился к нам и спрашивает, знаем ли мы про жалобу луны… Мы, конечно, говорим, что не знаем; он рассказал:
— Солнце, — говорит, — на страже днем, и ему тепло; луна же стоит на страже ночью, и ей холодно… Пришла она однажды с жалобой в небесный суд: ей, мол, холодно! Просит, чтобы ей сшили шубу!.. Суд признал ее правоту. Созвали портных со всех концов света и велели шить ей шубу! Портные говорят, что они не в состояние исполнить приказ. Они, мол, не знают, как с нее мерку снять: в течение всего месяца — она либо толстеет, либо худеет…
Ну?
Как вы скажете?
Пусть сошьют тридцать шуб! Я так и знал, что это вы поймете! Он, дай ему Бог здоровья, первый на эту мысль напал.
Меж двух горМежду Брестским раввином и Бяльским цадиком Рассказ меламеда
ро Брестского раввина и Бяльского цадика вы, наверное, слыхали, но не все знают, что Бяльский цадик реб Ноэхке был раньше довольно продолжительное время усердным учеником Брестского раввина, потом внезапно исчез, мыкался некоторое время по «голусу» и объявился, наконец, в Бяле.
А ушел он от раввина вот почему: изучали Тору, но эта Тора, чувствовал цадик, «сухая» Тора… Изучают, например, какой-нибудь закон по женскому ритуалу, о молочном и мясном, о гражданских исках. Прекрасно. Приходят Рувим и Симон судиться, является с требою чей-нибудь посланный, или женщина с каким-нибудь ритуальным вопросом, — в этот момент изучение Торы получает душу, оживает, приобретает власть над жизнью. А без всего этого цадик чувствовал, что Тора, т. е. оболочка Торы, то, что лежит открыто перед всеми, на поверхности, одна сушь. Не это, чувствовал он, есть учение жизни! Тора должна жить!
Изучать каббалистические книги было запрещено в Бресте. Брестский раввин был миснагидом и по натуре своей «мстительным и злопамятным, как змей». Стоило дотронуться до «Зогара» или «Пардеса», — и он проклинал, предавал анафеме. Раз одного застали за каббалистической книгой, так раввин приказал сбрить ему бороду руками цирюльника-гоя. И что вы думаете? Человек с ума сошел, впал в меланхолию, и что еще более удивительно, ему не мог уже помочь никакой чудотворец. Шутите вы с Брестским раввином! И все-таки, как это уйти из иешибота Брестского раввина?
Долгое время цадик колебался-таки.
Но раз было ему видение. Приснилось ему, что Брестский раввин зашел к нему и сказал: «Пойдем, Hoax, я поведу тебя в нижний рай». И он взял его за руку и повел. Они очутились в обширном чертоге, где, кроме входа, через который они вошли, не было ни дверей, ни окон. В чертоге, однако, было светло, — стены, казалось цадику, были из хрусталя, и от них исходил яркий блеск.