де-то в большом, городе, жила была известная богачка.
Богачка эта была знатного происхождения, как со своей стороны, так и со стороны своего мужа — богача.
Была она еще красавицей, а потому держала себя гордо, корчила из себя, как принято говорить, важную персону, и с прочими женщинами города не хотела иметь ничего общего.
Ни на какое торжество ни к кому она не ходила, а у нее самой никакого торжества еще не случалось — несмотря на то, что ома уже несколько лет была замужем, детей у нее не было.
И вот, когда муж ее, купец, уезжал по своим делам в Лейпциг, оставалась она одна-одинешенька во всем доме, большом и богатом доме, шагала из угла в угол и не знала, что с собой делать.
Читать душеспасительные или иные книги ей не хотелось; на рояле в еврейских домах еще тогда не играли; книжек для женщин тогда еще не было; слугу и двух горничных, которые служили у нее, она держала подальше от себя. Без зова никто не смел показаться. И она по целым дням простаивала у ящика с драгоценностями, играла золотыми и бриллиантовыми вещичками, которые были у нее, и смотрела, как камни играют. Примерит и снимет, снова оденет и снова снимет. Лишь бы время коротать.
Когда это надоедало ей, она подходила к гардеробу, перебрасывала все свои шелковые, атласные и бархатные платья.
И так она коротала дни, в ожидании приезда мужа из Лейпцига.
Но как-то раз муж задержался, и к сроку своего обычного приезда он отправил ей письмо, в котором сообщал, что дела задержали его… С Божьей помощью он сделал хорошие дела, и его страшно огорчает то обстоятельство, что он не может вовремя приехать.
И так как он полагает, что ее это тоже огорчает, то он хочет обрадовать ее и посылает ей горностаевый мех, дорогой горностаевый мех, по пятнадцать золотых шкурка.
Несколько дней спустя, богачка получила горностаевый мех и принялась делать себе шубу.
Во-первых, мех ей очень понравился; во-вторых, есть дело, и она не будет помирать от скуки.
Отдать мех ремесленнику она боится, как бы не украли. И посылает она за портным, чтоб тот сшил ей шубу у нее на дому. Она сама будет сидеть и следить за работой.
Портной же этот был сорвиголова, какие встречаются среди портных.
Мужчина — красавец, говорит — точно рубит, и вдобавок ловкий — иголка летала у него в руках, и притом, если он за работой не говорил, то пел, как канарейка.
Дошло до того, что между богачкой и портным завязался разговор.
И портной рассказывает ей про свои детские годы:
Он с ранних лет остался сиротой, без отца и без матери; бедные родственники, которым трудно было кормить его и платить за учение в хедере, отдали его в учение к портному.
А портной очень плохо обращался с ним… Каторжная была работа, и не по ремеслу. Он дрова рубил, воду таскал… Били его смертным боем… Хозяин, хозяйка, старшие мастера… Он и от голода страдал… И чего только он не вынес?.. Летом и зимою он ходил гол и бос. В самые трескучие морозы он спал на голом полу, подложив кулак под голову. У него даже нечем было прикрыться…
И богачка, про которую говорили, что у нее не сердце, а камень, сжалилась над сиротой и спросила его совершенно другим голосом, как он все это мог вынести?
Портной ответил, что он и сам не знает. Действительно, он был крепче железа, если все это выдержал.
Мать у него была праведницей, может, она заступалась за него на том свете…
Отца он не помнит.
И что удивительнее всего, при нужде и горе, которое он переносил, он всегда был весел; бьют его ни за что ни про что, он уходит в уголок и плачет, но не успеют еще слезы высохнуть, как он уже поет.
Петь он страшно любил. Ему постоянно хотелось петь, петь, как птичка, что носится в воздухе и не имеет над собой господина. И за это его звали Мошка-птичка! Его звали Моше.
И портной дальше рассказывает ей, что он знал наизусть все канторские напевы, даже чужих канторов, которые приезжали на субботу. Пускали по билетам, но он в окошко, бывало, влезет и слушает…
Приезжал шарманщик, он выбирался из дому и ходил следом за ним, из дома в дом, из улицы в улицу, пока не запомнит всех мелодий!.. По целым часам он, бывало, простаивал под окнами дома, где происходила свадьба, если только там играли иногородние музыканты. А наутро он уже все напевал, даже новый напев подвенечный.
И был вечер — и было утро, а — портной рассказывает, а богачка переспрашивает; и порою, когда она молчит, он потихоньку напевает, и она прислушивается к его пению.
На следующий день портной рассказал, что его веселье, постоянно хорошее расположение, сослужило ему службу.
Немного отдавало это чудом.
Мастер, хозяин его, внезапно заболел; он чувствовал, что недолго ему остается жить, доктора поручили его воле Божьей…
Главное его мучило, что умирает он без сына, который бы после его смерти читал заупокойную молитву, оставляет лишь жену и дочь-сиротку; не было у него сына, который мог бы и дело перенять…
И вот родные, соседи и друзья посоветовали ему выдать как можно скорее замуж дочь свою, — Эстер ее звали — за подмастерья, чтобы зять кормил вдову и дочь и заупокойную молитву читал вместо сына.
Он согласился.
Но Эстер заявляет, что она хочет за меня, за Мошку-птичку.
Ей говорят, что мне едва восемнадцать лет.
Она на это отвечает, что ей всего семнадцать, и брак, значит, равный.
На это ей замечают, что я ремесла не знаю и куска хлеба не смогу зарабатывать.
Но она возражаете, что я выучусь, что если я ничего не знаю, то не моя в том вина, что Моше-птичка не лентяй и очень способен к работе, но его не учили.
Отец умоляет ее, мать хочет бить ее.
Но она единственная дочка, тверда и непоколебима: или Мошка-птичка, или никто.
— Ну, а ты хотел на ней жениться? — спрашивает богачка с самодовольной улыбкой.
— Что за вопрос? — улыбается портной. — Моя Эстер красива, как царица Эсфирь, и добра, как царица Эсфирь.
И что они могли поделать? Больной при смерти и ни за что не хочет расстаться с этим миром, не имея зятя. Мучился он, мучился, пока не пришлось ему согласиться!
Повенчались.
И на следующий день я проснулся мастером и получил власть над теми, что так безжалостно терзали меня…
И на вопрос богачки, не отплачивает ли он теперь им с лихвой, он отвечает:
— Боже сохрани!
По его мнению, человек жесток бывает, когда у него скверно на душе!
«Они страдали, и всю злобу на мне вымещали… я ведь был самым слабым… А я — слава Господу Богу; на душе у меня не дурно… Бывает неприятность иногда, так поешь…»
Богачка спрашивает, поет ли его Эстер тоже?
— Моя царица Эстер поет, только не голосом.
Богачка заявляет, что она не понимает. Портной говорит, что он тоже ничего не понимает!
Но это так. Было время, когда он напевал песенки музыкантов, канторов, а теперь он поет на мотив песен своей жены…
Только в данную минуту пришло ему в голову, что это так.
Когда я смотрю ей в глаза, мне поется! Значит, там заключена песня.
Богачка снова пожимает плечами, и он заявляет, что тоже ничего не понимает, но что это так.
— Так оно! — говорит он — и встает.
Он кончил работу; богачка ему заплатила, и он ушел…
И богачка снова одна осталась… Она снова не знала, куда ей деваться. Ее уже не занимали ни платья, ни драгоценности… После примерки, она еще ни разу не надела дорогого мужнина подарка!
Вдруг она вспомнила, что у нее есть платья для переделки… Посылает за Мошкой-птичкой.
И снова завязывается разговор.
Богачке хочется знать, как он живет со своей «царицей Эстер», и портной рассказывает.
— Слава Богу, дай Бог много лет так прожить, только бы не сглазили нас, — говорит он…
Мы, как голубки, живем…
Не всегда мы в молоке купаемся, и не всегда в масле катаемся… В будни нередко к столу и кусочка мяса нет, но что из этого?.. Не в этом счастье… Главное, когда человек доволен, вернее, когда душа довольна.
Богачка начинает допытываться, что они делают? — спрашивает она…
— Что нам делать? — я работаю… шью, а она — хозяйствует в доме: метет, готовит, стирает; есть работа. Я работаю, и она работает. Я пою, а она издали прислушивается, из своего уголка. Есть у меня свободная минутка, она заходит ко мне и садится за стол…
У нее маленькая, милая головка, она и подопрет ее рукой…
Глаза у нее большие, она смотрит на меня…
Я ей нарочно начинаю смотреть в глаза, она краснеет, и мне делается весело, так что подмывает петь… Поется! Живем ничего себе. В особенности теперь…
Почему «теперь»?
О, это «теперь» — хорошее дело, — отвечает портной, — новая пташка скоро появится на свет Божий… Пташка Мошки-птички появится, пташка царицы Эстер…
Мошка-птичка еще не закончил работы у богачки, а Эстер уже собирается рожать…
Мошка оставляет повитуху в доме, а сам отправляется на работу; обещает скоро вернуться домой…
Но он не так скоро приходит.
У Эстер тем временем появились боли, а Мошка-птичка все еще сидит за работой и рассказывает, как Эстер хороша, как она красива, как он привязан к ней…
Богачка не отпускает его; ей необходимо платье…
Он продолжает работать.
Богачка уплачивает ему за работу очень щедро! На деньги можно много хорошего получить, а Эстер ведь понадобится много хорошего… Маленькой пташке тоже нужно будет.
И торжество обрезания тоже будет на славу…
Он работает быстро, поет и рассказывает…
И когда боли усилились, Эстер послала соседку за мужем. Соседка пришла и сказала, что Мошки она не видала, что вышла к ней сама богачка… Та обещала прислать его.
И когда боли еще больше усилились, за ним пошла другая соседка, более пожилая, которой было поручено взять Моше за вихор и притащить домой. Но у нее тоже не хватило духу перед богачкой, и она тоже вернулась с известием, что он скоро придет…
— Она меня даже на порог не пустила, — оправдывалась та.
И когда повитуха объявила, что родильница в опасности, и что, если Господь Бог не сжалится, она не знает, чем может кончиться…