А какая разница? Раз чубук помогает.
Чудодействия
1. Деревце
идишь ли это деревце? Вон то, что растет там? С колючими иглами.
А деревцо это было когда-то плодоносным деревом — яблоней.
Оно не было больше, чем сейчас, только корона была на нем — чистое золото! Золотые яблоки росли на нем.
Сочные, вкусные яблоки, таяли во рту, и такие большие, как кулаки!
«Он», дай ему Бог много лет здравствовать, ел их каждый день; приближенные получали их только для того, чтоб попробовать; а внуки ребе, дай Бог им здоровья, брали их обыкновенно в праздник торы для украшения своих флажков…
Казалось бы, с деревца довольно этого? Так нет еще!
Ветви его переросли через забор на улицу, а это стало соблазном, большим соблазном.
Школьники-мальчишки идут из хедера — и рвут их, и этим нарушают заповедь: «не укради»!
За столом говорят об этом, правда, шепотом; но он слышит все, морщит лоб, поднимает брови — народ кругом трепещет от страха: все боятся, как бы он не проклял — не наложил бы какой-нибудь кары!
Но, как видно, милосердие побеждает.
Открыв свои чистые уста, «он», да продлит Бог дни его на земли, провозглашает:
— Бог с ними!
Дети еще невменяемы.
Но на этом история не кончилась.
Как-то раз он вышел на крыльцо, посмотрел как-то печально на небо, — кто знает, что увидел он там, — и слышит шум. Взглянул он в сад и видит, как маленький карапуз, с вылезшей поверх штанишек, простите за выражение, рубашонкой, подпрыгивает к дереву, а ручками, ротиком хочет поймать яблочко, и в глазенках у него горит огонь желания — страсть в нарушение заповеди: «не пожелай чужого»…
«Обратил он взор свой», сердитыми глазами взглянул он на дерево и… не стало яблони — появилось хвойное дерево!
Мальчик чуть с ума не сошел от страха…
И каждую полночь, когда все на земле спит, слышно, как стонет и жалуется деревце:
— Никто не совершает молитвы над моими плодами, никто не испытывает удовольствия от меня…
И чахнет, — чахнет дерево от горя, от необъятной тоски!
2. Куща
— Когда-то — во дни графа — это была беседка
А когда «он», да продлит Бог дни его, откупил у наследников графа этот клочок земли, беседка эта превращена была в кущу — и в куще этой «он» часто уединялся…
Что бы ни случилось, какая бы беда ни стряслась над Израилем, «он» удалялся в кущу — и… работал…
Нельзя отрицать, все добрые евреи работают в таких случаях, — но он доходит до самопожертвования. Запирается, и не выйдет из кущи, пока не добьется.
И он сидит, сидит и дымит люльку — вокруг него стоит облако дыма, и из-за этого облака выглядывают его глаза, полные мольбы, а порою и упорства!
Однажды все власти земные собрались выработать новые пункты, т. е. новые гонения….
Не осиротел, конечно, Израиль, добрые евреи взялись за работу! Устраивают собрания, налагают пост, принимают решения, ищут грехов, отправляют специального делегата в Палестину на могилу раби Симона бен Иохая, — а «он», он сидит в куще…
Сидит и трубкой дымит…
А тут, между тем, все хуже и хуже становится…
Делегат в Палестину умер в пути… А тут ничто не помогает: ни деньги, ни мольбы, — ни с места! Все власти всех семидесяти народов, с царем Эдома во главе, тверды, как сталь; и началась уже разруха: рвут Эрувы, запечатывают миквы, запирают хедеры… А в иных местах жгут талмуд на улицах.
А «он», да продлит Бог дни его, все сидит и трубкой дымит!..
Прошел день, прошел другой, а в третий день он почувствовал, не про вас сказано, что слабость нарастает, что силы его кончаются и поднялся он, подбежал к окну кущи, открыл его настежь и крикнул: «Деревья, дайте мне вашу силу! Травы и растения, заклинаю вас, отдайте мне всю вашу силу!»
И что вы думаете? Они не дали?.. И был тот год — голодный год не про вас сказано! Пустые колосья — одна солома! Мельницы остановились, купцы обнищали, скотина без корму осталась, плодов на деревьях и помину не было. За то многие пункты были отменены; Эрувы, миквы, хедеры, талмуд — остались!
3. Его чутье
Однажды, в разгаре великого спора — о чем, вы знаете, — со стороны противников выскочил какой-то резник Шмуил и подал донос…
Так и так: «Он» — мол, да продлит Бог дни его, завел правление, «он» крамольник и… и так дальше… и т. д… без конца.
А как только узнали о доносе, Шмуил резник тут же скрылся. Все подумали: это «Он» изрек приговор и земля его проглотила… И страх стал проходить, как-то легче стало на душе: Пусть погибнуть! — думали все — «Он», уж, конечно, всех сотрет в порошок, и даже ходатая в губернию не послали к исполнительной власти!
И вдруг, ни с того ни с сего, окружили его дом! «Он» с трудом через окно выбежал…
И он, да продлит Бог дни его, вынужден был, жить в изгнании… И он скитался, бедный… От одной общины к другой… Всюду и везде одни враги…
Однажды, полночной порой, он, да продлит Бог дни его, прибыл в какой-то городишко и не знал, куда ему постучаться. Пробирается он от одного дома к другому… Евреи живут, но какие евреи? Из одного окна до него долетает полуночная молитва, и по голосу он узнает, что эта молитва «наших», огненная молитва, до неба доходящая.
Постучался он, стало тихо, но никто не открывает.
На всех, понятно, страх напал. На дворе стояла тьма кромешная, а дождь лил, как поток… Городишко какой-то захудалый… В году две ярмарки: весною и осенью, а в прочие месяцы ни живой души.
Что остается подумать, когда в полночь вдруг стучатся? Разбойники! И все чуть не умерли со страху.
Тогда он крикнул:
— Еврей! еврей!
И свершилось чудо! Это таки были наши люди, они узнали его по голосу. От радости затряслись они, и руки у них задрожали так, что они не могли ключа повернуть.
Там понятия не имели о доносе — думали, что это он так, проездом… И вместо радости и веселья — горе и уныние!
«Спрячьте меня!» — говорит он.
Шутка ли? Поди спрячь «его», да так, чтоб не нашли!..
И вдруг чуть свет, задолго до утренней, молитвы опять стук! Пришли пригласить его в крестные отцы на обряд обрезания.
Он принимает приглашение! Спасение души на первом плане! Вы можете себе представить, какое торжество там было! Стар и млад, от раввина до самого последнего человека. А ему, да продлит Бог дни его, подают язык. В ту пору он любил язык… А может быть это имело особый смысл, ибо теперь он как раз не ест языка… Одним словом, ему подали, он хочет попробовать, подносить ко рту и вдруг как закричит:
«Падаль, трефное!»
И это был крик, надо вам сказать, вы ведь знаете его голос!
Шум, гам, суматоха!
Как? раввин ест, все ученые едят и ничего!
Послали, понятно, за резником и за его ножами.
И что же?
Не ножи оказались, а пилы какие-то, не про вас сказано! А резником оказался не кто иной, как Шмуил резник!
4. Могила
У ребе в садике лежит огромный камень, а наверху на горе, возле развалин старого графского замка лежит такой же камень. Знаете, что это означает?
Над этим замком когда-то возвышалась башня, башня чуть ли не до самого неба! Там днем и ночью ходил часовой с трубой и сторожил, чтоб враг неожиданно не напал на замок. И лишь только кто-нибудь покажется, он начинал трубить в трубу, будить графскую дружину, которая взбиралась на стены.
Все как у пророка «Иезекиеля» писано — они ведь все у нас позаимствовали!
И кроме часового еще кто-то сидел в башне.
У графа на службе был чародей — нечто вроде звездочета: он постоянно сидел и смотрел вверх, на созвездия и записывал; а затем спускался вниз к графу и объяснял ему, рассказывал все, что ему суждено…
И граф этот, как водилось в то время, был еще судьей и судил всю округу.
Однажды пришли к графу два брата христианина для разрешения спора о наследстве; граф же в это время отправлялся на войну. Лошадь уже стояла под седлом, а граф уже одел шпагу — и он отослал братьев к звездочету, — чтоб тот их рассудил… Поднялись они к чародею на башню и рассказывают: у нас спорное дело, а граф послал нас к тебе, и как ты решишь, так и будет…
Чародею пришлось согласиться, только под условием, чтобы они честно давали показания, ничего не скрывали и не говорили неправды, не то он накажет их!
Согласились, начали излагать свои жалобы, но забылись и стали врать; — он напоминал им, предупредил раз, другой, третий — ничего не помогло. Разозлился он, дунул на них, и они вылетели из окошка, окаменели и упали: один — на гору, а другой — в садик…
Когда «он», да продлит Бог дни его, откупил у наследников графа эту землю, он сказал, что он мог бы воскресить их, но не хочет этого сделать, потому что были большими ненавистниками Израиля.
Но я должен вам правду сказать, есть другая версия… Страшная история… Старая-престарая — из давних, седых времен…
Граф еще был жив и воевал со всеми окрестными помещиками — храбрый и воинственный это был человек… Нападет, предаст огню целый ряд дворов… Повесит помещиков, надругается над их женами — страшное дело было…
А в местечке была дочь еврейская, замужняя, и происхождения хорошего, из почтенного еврейского дома, а муж ее — да почиет душа его в небесах — был совсем, совсем, одним, словом, видный человек.
Женщина эта была замечательной красавицей… И увидал ее раз граф… Вы знаете ведь, что значит «хозяин»… Лукавый победил… Ни про вас, ни про какую-либо дочь Израилеву будь то сказано…
И подземный ход вел от графского замка вплоть до домишек, где жили графские слуги, исполнитель его воли чародей, смотрители птичьего двора и псарни, начальник отряда казаков, с которыми граф опустошал все кругом…
И в этом подземелье были комнаты, где прятаться во время войны, и в одной из этих комнат у них происходили свидания!
Что ни ночь, муж отправляется на полуночную молитву, а она украдкой — из постели, одевается в праздничное платье, обвешивает себя драгоценностями, обливается разными благовонными духами — и через садик в подземелье… А граф тихонько оставлял свои апартаменты, где идет веселье на чем свет стоит, и в одной из самых красивых комнат они встречаются, лобызаются, обнимаются — упаси Бог каждого…
И так из ночи в ночь, из ночи в ночь…
Однажды, в разгаре страсти, у него блеснула мысль, и он сказал ей:
— Ривка, — так звали ее, — крестись, и я на тебе женюсь. — Граф был холостяком.
Но она все-таки была дочь Израиля, а может быть, настолько не распространяется воля искусителя, как бы то ни было, она отказалась.
Он снова повторяет свою просьбу, она все отказывается; — тогда он начинает грозить. Она припадает к его ногам, начинает молить; в нем вдруг просыпается граф, он становится зол, вырывается, покидает ее и выбегает вон!..
И затрубил в рог — как Нимврод, охотник, он постоянно носил его с собой — сбежался народ. И он велел завалить оба входа в подземелье огромными камнями, а себе велел оседлать коня, и ускакал.
Три дня и три ночи он скакал, три дня и три ночи доносились из подземелья слова: «Слушай, Израиль»!..
А когда гнев улегся в нем, проснулось раскаяние, и он вернулся на четвертый день, то у самого входа в подземелье лошадь пала под ним, так он гнал ее; но в подземелье уже было тихо.
И на кладбище стоить памятник, высокий, с золотыми буквами: «Здесь покоится прах жены великого святого раввина… Из дома почтенных святых евреев».
И приходят на могилу, припадают к ней… Поют заупокойную молитву… Молятся горячо над могилой, но могила — пуста!