Я еще раз взглянул на старушку, и мне уже казалось, что ей действительно ничего недостает. Сморщенная кожа ее лица мне даже улыбнулась: «Много ли нужно еврейке?»
№ 42
о списком в руке я шел из дома в дом, по порядку номеров.
Из № 41 служка повел меня в № 43.
— А № 42?
— Вот! — показывает он мне на груду мусору в узком промежутке между № 41 и № 43.
— Обвалился?
— Снесли, — отвечает служка.
— Почему?
— Из-за брандмауэра.
Не понимаю.
Мы оба были утомлены от ходьбы и уселись на скамейку под навесом крыши. Служка стал рассказывать:
«Понимаете ли, по их закону, если один деревянный дом недостаточно отдален от другого, они должны быть отделены друг от друга брандмауэром. Какое должно быть расстояние между домами, я не знаю, — кто их там разберет, — кажется, больше четырех локтей. Брандмауэр считается у них средством против пожаров… Но этот домишко строил большой бедняк, меламед Иерухим из Ивановки, у которого не хватило средств для постройки брандмауэра.
Вся его затея была, правда, построена на песке. Потом, как вы услышите, у него был процесс, и на суде жена его Малке, мир праху ее, рассказала, как все на самом деле произошло. А история была такая:
Малке не разговаривала со своим мужем Менделем лет пятнадцать. Она от природы была женщина не из кротких, не в обиду будь ей сказано: высокая, худая, черномазая, с острым, крючковатым носом. Редко можно было от нее слово услышать, хотя она и была базарной торговкой. Да и не нужно было слов! От одного взгляда ее жутко становилось. Все торговки ее пуще смерти боялись — такой уж глаз у нее был! Само собою понятно, что ее молчание было ему лишь на руку: он ей тоже не говорил ни слова. И при таком взаимном молчании Бог благословим их двумя мальчиками и тремя девочками.
Однако соблазн стать домовладельцем сделал их обоих разговорчивыми. Разговор произошел между ними такой:
— Малке!
Она молчит.
— Малке!
Молчит. Он продолжает звать: „Малке! Малке!“
А она ни звука.
Тогда Иерухим поднимается и выпаливает: Малке! Я хочу построить дом!
Тут уж Малке не удержалась и открыла рот. „Я подумала, — рассказывала она, — что он с ума сошел!“
И это действительно было сумасшествие. По наследству от прадедушки ему достался небольшой участок земли, тот, узенький, который вы видели. Денег у него не было ни гроша. Пара жениных сережек, которые впоследствии были проданы за пятьдесят четыре злотых, лежали в закладе круглый год, и лишь на субботу и праздники Иерухим брал их под расписку.
Но когда соблазн берет себе на помощь фантазию, кто устоит? Стоит Иерухиму мол, выстроить дом, — и он обеспечен всем. Он приобретет кредит, купит на выплату козу, и будет иметь свое пропитание сидя дома. Одну комнату он сдаст внаймы под шинок, а, если Бог, благословенно имя Его, поможет, она сама станет шинкаркой. А самое главное — дети обеспечены. Мальчиков он все равно пошлет в иешибот, дочерям он выдаст крепостные записи, каждой на ее часть в доме, и — конец! На что, однако, строить?! Но тут у нею такой расчет был:
— Я, — говорит он, — меламед, а ты — торговка, значит, у нас два дела: с одного мы будем жить, с другого — строить.
— Что ты говоришь, сумасшедший? — отвечает Малке. — Обоими заработками мы еле-еле перебиваемся.
— Как себя поставишь, — говорит он, — так Бог, благословенно имя Его, помогает. А в доказательство — смотри: у Ноаха-меламеда, соседа нашего, больная жена, которая не зарабатывает ни полушки, и шестеро детей, — да будут они здоровы и крепки, — а живет он исключительно одним своим заработком.
— Что за сравнение! Он известный меламед, у него самые богатые ученики…
— А какая, по-твоему, тут причина? Что он ученее меня? Нет, и еще раз нет! Но Бог видит, что у него есть один только заработок, так он дает ему его в достаточных размерах. А что это так, я тебе еще пример приведу. Черная Брохе, вдова, с пятью детьми, торговка только…
— Что ты говоришь, спятил ты? Та, — дай Бог мне этого, — имеет в деле целое состояние, наверное, тридцать рублей!..
— Да не это главное, — объясняет он ей, — главное то, что благословение Божие она может найти в одних только яблоках. Всевышний управляет миром по естественным законам… Кроме того, — убеждает он ее, — можно значительно сократить расходы, можно обойтись без многого…
На том и порешили. Иерухим отказался от нюхательного табака, вся семья — от простокваши в частности и от ужина вообще. И — начали строить!
Строили долгие годы, но когда дело дошло до брандмауэра, у Малке уж не было товара, у Иерухима — сил жить, старший сын уехал, младшая дочь умерла, — а тут недостает еще целого состояния — рублей сорока на брандмауэр!
Ну, что тут делать? Сунули гминному писарю в руку и — поселились без брандмауэра».
Поселился он с великой радостью. «Братство носильщиков», членом которого он состоял, устроило ему новоселье. Выпили, без преувеличения, целую бочку пива, кроме водки и изюмного вина. Веселье было неописуемое…
Но продолжалась радость недолго. Какой-то обыватель поссорился с соседом Иерухима, меламедом Ноахом. Последний был некогда крупным хозяином, «фундаментальным» богачом. Кроме дома, который остался у него и поныне, он имел и не одну сотню рублей чистоганом. Притом он вел еще торговлю медом. Позже, когда у нас начались распри из-за литовского раввина, донесли на его, Ноаха, сына (он до сих пор служит в полку с больными легкими), и против него самого начали процесс за подлюг раввинского дома. Это действительно был разбой!
Доносы — дело привычное, но поджечь дом со всех сторон — это уж по-разбойничьи! Причастен ли он был к этому делу или нет, я не знаю, но процесс и сын разорили его в конец. И он стал меламедом. Как новоиспеченный меламед, он не выказывал особенного почтения к обывателям, и вот отец одного из учеников, обидевшись, забрал у него своего сынка и отдал его в хедер к Иерухиму.
Ноаху это было обидно. Сутягой он был всегда, в управе торчал по целым дням и ночам, языком и пером владел, так вся история с брандмауэром всплыла наружу, и на сцену появился старший стражник.
Но тут Hoax раскаялся в своей затее. Он сам приложил все старания, чтобы дело замяли. К делу «привесили монету», — и концы в воду!..
Все опять пошло бы на лад; но тут началась новая история из-за голубого цвета цицис. Иерухим — родзиневский хасид и носит голубые цицис, а Hoax заклятый бельзенский и кричит: «Гвалт!» Слово за слово, брандмауэр опять всплыл, и дело дошло до суда.
Вынесли заочное решение: Иерухим в течение месяца должен или поставить брандмауэр или снести дом.
А у Иерухима ни гроша. Теперь уже Hoax не раскаивался (междоусобие было в самом разгаре) и больше ничего слышать не хотел про это дело. Иерухим потребовал его к раввину, Hoax надавал пощечин посланному от раввина.
Когда Малке увидела, что им грозит плохой конец, она схватила Ноаха на улице за шиворот и потащила его к раввину. Весь базар полон был бельзенских хасидов, но кто подступится к женщине?.. «Для мужчины, которого побила женщина, нет ни суда, ни защиты». Жена Ноаха шла за ними и осыпала ее ужаснейшими проклятиями, но подойти близко боялась. У раввина Малке рассказала все от начала до конца. Она требовала, чтоб Hoax помог или построить брандмауэр или замять дело…
Но храбрый раввин знал, что кого он ни осудит, сторона потерпевшего рассчитается с ним, — и он выпутался так, как подобает ученому еврею: он, мол, не знает, как решить… вопрос об убытках… бе… ме… он не может устроить мировой — и решает. «Обратиться спорящим к ребе».
Ну, «истец должен последовать за ответчиком.» Hoax согласился, Иерухим должен был подчиниться, — и отправились в Бельз.
Перед отъездом Иерухим оставил своему зятю доверенность и несколько рублей, которые ему удалось занять (а одолжали ему из сострадания), чтобы он подал апелляцию.
Но все шло шиворот-навыворот. Зять эти несколько рублей проел, или, как он говорит, потерял… Малке от всех этих огорчений слегла в постель…
У ребе Иерухим, правда, выиграл брандмауэр и «судебные издержки», но на обратном пути их обоих, Ноаха и Иерухима, поймали на границе и домой привели по этапу.
Когда Иерухим вернулся, Малке покоилась уже на кладбище, а домишко был снесен…
Мальчик
иловидный сынок хозяина заезжего дома, с его некрасивыми гримасами, с полными пуха локонами, не выходит у меня из головы. То он стоит перед глазами моими с луковичным пером в руке и плачет, что ему не дают другого, то я слышу, как он при вечерних молитвах читает кадиш так недетски-серьезно и грустно, что у меня сжимается сердце.
— Пойдем гулять, — предлагаю я ему.
— Гулять? — бормочет он.
Бледное личико покрывается легким румянцем.
— Ты никогда не гуляешь?
— Теперь нет. Когда мама, мир праху ее, была в живых, она брала меня с собою гулять по субботам и праздникам… Отец же — долгоденствие ему — велит посидеть лучше за какой-нибудь священной книгой.
Этот разговор происходил уже под длинным навесом для лошадей. Издали мерцает на фонаре красный «щит Давида». Лица мальчика я не различал, но его худенькая ручка дрожала в моей руке.
Мы вышли на улицу.
Небо висит над Тишовицем, как темно-голубой плащ с серебряными пуговицами. Моему же спутнику оно, вероятно, казалось усеянной серебряными блестками завесой перед кивотом. Он, быть может, мечтает о подобном же мешочке для филактерий; лет через пять-шесть он, пожалуй, получит подобный подарок от невесты.
Ночью местечко имеет совершенно другой вид. Кучи мусора, покривившиеся домишки тонут в «поэтически тихом лоне ночи», а окна и стеклянные двери кажутся громадными, огненными, лучащимися багрянцем глазами…
На очагах, верно, стоят горшки с кипятком для картофеля или клецок с фасолью. Согласно статистическим расчетам, на одного человека в Тишовице приходится в среднем тридцать семь рублей в год, или приблизительно десять копеек в день. Если вспомните, что в этот счет входят: плата меламеду, двоякая — молочная и мясная — посуда, субботы и праздники, лечение и цадик:, не считая побочных расходов, — то вы пой