Многие заключенные бродили по городу в силу того обстоятельства, что состояли на службе, — большинство подвизалось в области искусства, а в номера свои ходили разве что ночевать.
На Джеймса и Джойса, например, произвело глубокое впечатление выступление ансамбля каторжниц «Та степь», в котором семь особ возраста ниже среднего исполняли, в частности, канкан в кандалах.
Что касается Перси Китса, его совершенно приворожила местная знаменитость и звезда, известная бандерша, чьими портретами были оклеены все заборы. Бандерша осуждена была на солидный срок, и, поскольку заботы житейские ныне сняты были с ее вальяжных плеч и переложены на хрупкие плечи начальника тюрьмы, она всецело отдалась пению и пляскам, пользовалась огромным успехом и даже стала эталоном красоты на Произвольном; с ее не то чтобы очень легкой руки истинная красавица обязана была теперь обладать изрядным слоем жира и грима. Газеты и обыватели называли свою любимицу Наша Крошка. Нелишне заметить, что первые десять лет тюремного заключения ко времени прибытия первопроходцев звезда успешно отбыла.
Накануне отплытия флотилии, исполнив свой последний шлягер «Я совершеннолетняя и абсолютнозимняя», Наша Крошка обратилась к сидящему в зале Перси Китсу со сцены:
— Ну и сука же ты будешь, Перси, если отвалишь, не написав про меня ни одной блядской строчки в рифму!..
Зал неистово аплодировал.
Перси Китс плакал, бросал на сцену орхидеи и, вытирая скупые слезы манишкой, приговаривал:
— Сукой буду…
XVII. Родственники
Люверс вышел из гальюна потрясенный прочтенной там газетной статьей. Вообще-то, он был ярым противником замены туалетной бумаги газетами и всегда говорил, что какое уж там уважение к правительству, если лицом министра можно сделать то-то и то-то; но в данном случае почерпнутый печатный материал его очень взволновал.
Обратившись к своей обезьяне, он сказал:
— Фанни, а ведь мы с тобой, оказывается, родственники!..
«Как бы не так!» — подумала обезьяна и почесала в затылке. Плечами пожимать она не умела.
XVIII. Инки из инкунабулы
В больших современных городах-мегаполисах — все дома тоже современные: бетон, стекло, металл, интерстиль. Кафе от морга, церковь от сауны, офис от оранжереи отличить невозможно. По причине интерстиля Джеймс и Джойс однажды вместо борделя забрели в музей. Поначалу они решили, что попали в суперэлитарный новомодный бордель. Но зале эдак на пятом поняли свою ошибку. Весьма разочарованные, они — не отступать же — пошли бродить по музею.
— Видишь вон тот талмуд? — спросил Джеймс.
— Само собой, — отвечал Джойс.
— И что это?
— Должно быть, экспонат.
— Нет, как он называется? — не отставал Джеймс.
— Да иди ты, братец, — ответил Джойс.
— Ин-ку-на-бу-ла.
— Откуда ты знаешь? — спросил потрясенный познаниями брата Джойс.
— Читал в газете, — честно сказал Джеймс.
Они разглядывали рукопись.
— Если долго смотреть в середину хреновины на левой странице, а потом как бы отправиться погулять, — ну, взгляд переводя, — по начинающейся в самой серединке спирали, — попадешь в подземелье, где находилось святилище инков. Древняя магия. Так было написано в статье. Ой, Джойс, где ты?!
Джойс свалился прямехонько на грандиозную каменюку и огляделся. Оглядывался он не особо внимательно, потому что отшиб себе зад, и не очень долго, потому что на него налетели несколько амбалов в полохалах из мешковины, с раскрашенными рожами и с перьями в волосах, сорвали с него рубашку, уложили его на каменюку, снабженную небольшой выемкой, и плюхнули сверху еще три камешка, захватившие Джойсу шею и плечи, придавившие живот и ноги. Камни были подогнаны и к человеку, и друг к другу точнехонько. Джойс не мог пошевелиться. Вскорости рядом с ним в таком же положении был уложен Джеймс.
Потолок огромной пещеры, освещенной кострами, позволял видеть все происходящее, как в зеркале, поскольку инкрустирован был сверкающими листами из золота и серебра. Скосив глаза влево, Джойс заметил висящие под потолком мумии, видимо, помаленьку вялящиеся над грандиозным костерком, расположенным под мумиями на полу пещеры. Группа людей приблизилась к обездвиженным братьям. Люди заговорили на непонятном языке, и тут же к ушам братьев прильнули то ли змейки-наушницы, то ли ящерки и залопотали, запереводили кое-как, как умели:
— Уайна-Пикчу Мачу-Пикчу Уайна-Марка призываем вас в свидетели чуда Куско-Теласко и готовимся освятить новый Солнечный Камень принеся на нем в жертву тебе о Виракочи двух неизвестно откуда взявшихся жертвенных козлов а что ж они такие одинаковые да бледнолицые все на одно лицо а вдруг это опять архонты-лазутчики из будущего не все ли равно лишь бы не забулдыги чтобы печень была качественная без цирроза Хуайна Капак ох и повезло нам кореши вместо одного сердца нам предстоит увидеть два Титикака Попокатепетль ура-ура сома-сома!
— Они вырежут у нас сердце и печень, — шепнул Джеймс, — такое у них жертвоприношение, об этом тоже было написано в газете.
— Шел бы ты со своей газетой, — отвечал Джойс.
— Но сначала напоят нас дурилкой из вареных мухоморов и шампиньонов, — не унимался Джеймс, — чтобы мы были под балдой и не вопили, а пели.
— Ты лучше послушай это гнусное «вжик-вжик».
— Палач точит обсидиановый жертвенный нож, осыпанный бриллиантами, — бойко сообщил Джеймс.
— Смотри наверх! смотри наверх! прямо над нами!
Прямо над ними красовалось на потолке золотое солнце с изумрудно-бирюзовыми глазами, в волосах солнца братья увидели ту же эмблему со спиралью, что и в инкунабуле.
Палач неспешно приближался вкупе со жрецом, несшим керамическую чашу с дымящимся отваром.
— Быстрее! Начинай! начинай со внешнего конца хвоста спирали, вали к центру, только глаз не отводи, я за тобой, может, успеем.
Братья оказались в музее почти одновременно, голые до пояса, взмокшие и взъерошенные. Перед ними в витрине лежали керамическая чаша и обсидиановый нож.
— А в газете не написали, что к жертвенному камню человека приделывали с помощью трех эргономичных камней, — сказал Джеймс, — там…
— Как Василий говорит, — отозвался Джеймс, — «Узнаю брата Колю!» Всем ты хорош, братец, одна у тебя есть привычка паскудная: газеты читать.
К ним приближалась музейная работница. «Молодые люди, оденьтесь, — сказала она, — у нас не бордель.»
— Знаем! — отвечали Джеймс и Джойс.
XIX. Фэнтези
Британия как-то раз выловил из воды русалку размером со щуку средней руки, очень растрогался, назвал ее Фэнтези, купил ей на одном из обитаемых островов большой аквариум, и месяц держал Фэнтези при себе. Каково же было удивление моряков, когда после полуденных склянок на палубу выскочил Британия с аквариумом в руках, каковой и фуганул за борт вместе с содержимым, то есть с Фэнтези, верещавшей напропалую, пока аквариум описывал в воздухе большую дугу, и замолкнувшей, едва он плюхнулся в воду.
— «И за борт ее бросает в надлежащую волну», — запел Перси Китс.
— В набежавшую, — поправил Василий. — Чем она тебе помешала, русалка-то?
— Достала она меня, — сказал Британия. — Уж очень влюблена в меня была, кошка похотливая. Так верещала, так выгиналась передо мной за стеклом, сил нет. Все хотела, чтобы я с ней сношался.
— Ну, и сношался бы, — сказал Перси Китс.
— Ты в своем уме? Она ведь мне не в габарит. Это все равно что с дошкольницей сношаться. Не, по-честному, дело не в габарите. Дело в том, что я патологию не люблю. Ведь это полнейшая патология: переть на судне по акватории с аквариумом на борту!
Дизи хлопнул Британию по плечу:
— Слушай, а ты ведь настоящий философ! То ли ты солипсист, то ли экзистенциалист, то ли прагматик.
— Не смей меня обзывать, — сказал Британия, побагровев, — сукин ты сын. Ежели ты такой грамотей, думаешь, тебе все позволено?
XX. Звездные войны
Выйдя под звездным небом по нужде (как назло, в ту ночь всех разбирало одновременно, видимо, из-за пива и из-за порнофильма по видику), моряки наблюдали на ост-ост-зюйде натуральный звездный дождь на небольшом кусочке неба.
— Чего это они? — спросил Василий, имея в виду светила. — Метеоритный поток у них там или метеорный ливень?
— У них там звездные войны, — сказал Джеймс.
— Как звезданут хреномётом по звезде, — и звездец, — подтвердил Джойс.
«Звезданул бы я тебя, протуберанец фигов, — подумал принявший телепатему хренометчик из дальней галактики, — да и солнечную систему твою с тобой заодно, мало бы вам не было, суки двуногие, ваше счастье, что мне не до вас».
Может, он бы передумал, и мало бы не было, да его вместе с его хренометом аннигилировал мощный вражеский хрононосец с двумя моностопами, тремя полиглотами и одним всюем на борту.
— За что они, интересно, воюют? — спросил Василий.
— Все воюют за родину, — убежденно сказал Британия.
— Говорят, некоторые инопланетяне поголовно одного среднего пола и не рождаются, а почкуются, — заметил Джеймс.
— Какая же у них тогда родина, если они не рождаются? — спросил Джойс.
— Во-первых, — сказал назидательно Дизи, — про почкование придумали педики из женоненавистничества и личного бесплодия, никакого почкования нет и быть не может; а во-вторых, где отпочковался, там и родина.
— А в-третьих? — спросил Василий.
— Я диалектик, — гордо сказал Дизи, застегивая ширинку, — признаю только «во-первых» и «во-вторых».
«Звезданул бы я тебя лично, во-первых, — подумал всюй из хрононосца, — и твою тупую планету, во-вторых, да назначение мое во Вселенной другое. Как это — нет никакого почкования? Все есть, и почкование, и деление, и сепуление, олух одноразовый одноклеточный!»
И тут зазвенел у Дизи в ушах неведомый нездешний невнятный гимн с абсурдопереводом:
«Товарищ, я вахту не в силах стоять», —
Сказал архетип архетипу…