Убедившись, что отряд выглядит так, как полагается, Вага вскинул взгляд к небу, прикрыл глаза, словно вознося молитву Богу — Воину, и первым подал коня вперед…
…Хейсарская столица отличалась от любого города Вейнара, как небо — от земли: на ее улицах было чисто; в подворотнях и переулках — если можно назвать таковыми широченные проходы между стенами сарти — не было ни пьяных, ни нищих, а встречные горожане передвигались с таким достоинством, словно были дворянами невесть в каком поколении. Впрочем, о чем это я? Здесь, в Шаргайле, слово «белый» относили исключительно к цвету. А мужчин делили на две категории: воинов и невоинов. Кстати, к последним они относили практически всех долинников, делая исключение лишь для Мастеров Меча и других видов оружия.
Это можно было прочесть во взглядах вездесущих мальчишек: первое, что они делали, угадав во мне чужака, — это перебегали на правую сторону дороги и вставали на цыпочки, чтобы рассмотреть оружие, висящее у меня на поясе.
Те, кто разбирался в клеймах, ставящихся на оружие в школе Чекана, мгновенно прикипали взглядом к треугольнику, заключенному в круг, и восхищенно закатывали глаза. Те, кто не разбирался, презрительно фыркали и забывали о моем существовании.
Впрочем, последних было немного — по моим ощущениям, определить ранг воина здесь мог даже ребенок, только что оторванный от материнской груди[121]…
Кстати, как оказалось, в Шаргайле у любопытства мальчишек был свой предел. Или границы? В общем, стоило Ваге свернуть в широченный переулок, исчерченный тенями сразу трех Орлиных Гнезд, как от нашей свиты не осталось ни слуху ни духу!
— А почему сбежала детвора? — удивленно поинтересовалась Этерия Кейвази. И, услышав сразу три предупредительных шепотка, прикусила язык.
Как оказалось, вовремя: буквально через пару ударов сердца Вага остановил коня и негромко приказал:
— Спешиваемся… Все… Медленно и с достоинством…
Спешились. Выстроились в том же порядке. И по команде пошли дальше. Оставив с конями воинов лба.
Крыло Бури не шел, а плыл. Широко развернув плечи и вскинув голову так, как будто пытался пронзить взглядом скло ны Ан’гри и увидеть спрятавшееся солнце. Все остальные пытались ему подражать. За исключением разве что меня — я смотрел не на склон Свечи Рассвета, а на спины женихов Мэй. И выбирал место, куда мог бы вонзиться клюв моего чекана.
Увы, мои мечты оборвались достаточно быстро — минуты через полторы мы прошли через распахнутые настежь ворота одного из сарти и оказались во внутреннем дворе. Перед тремя с лишним десятками воинов в угольно — черных бурках и хеттах[122], по случаю торжества украшенных перьями.
Кое — какое представление об обычаях хейсаров у меня было, поэтому я, на время забыв о своих «мечтах», сразу же нашел могучего и кряжистого, как тирренский дуб, старца, ошую[123] от которого стоял до безумия гордый собой подросток с ловчим соколом на правой руке, и вгляделся в его лицо.
Старейшина рода Аттарк выглядел лиственей эдак на сорок. И пусть морщин на его челе было предостаточно, но ни в его глазах, ни в членах не наблюдалось и тени слабости.
Нет, двигаться он не двигался, но я чувствовал, что его руки не забыли тяжесть меча, а ноги способны бросить тело в бой ничуть не медленнее, чем мои.
Оглядев нас цепким и не особо радушным взглядом, воин едва заметно шевельнул бровью, и Вага, до этого момента изображавший статую, склонил голову в знак приветствия:
— Силы твоей деснице и зоркости твоему взору, аннар!
— Легка ли была твоя дорога, сын? — с легкой угрозой в голосе пророкотал старейшина.
Крыло Бури отрицательно покачал головой и тяжело вздохнул:
— Нет, отец! Моя рука оборвала жизнь воина из рода Оноирэ…
«Твоя? — удивленно подумал я. — Даратар сам перерезал себе горло!»
— Делай что должно… — бесстрастно бросил аннар и словно забыл о существовании сына — поднял взгляд к небу и вгляделся в глубокую синь.
Вага опустился на одно колено, снял с себя пояс с Волчьими Клыками и мечом, аккуратно положил их на землю, потом вытащил из‑за пазухи перевязь с метательными ножами, потянулся к голенищу правого сапога и дернулся, услышав возмущенный вопль Мэй:
— Ваш сын защищал мою честь, значит, вина за смерть Даратара Полуночника лежит на мне!
— Нита?
— Да, аннар? — раздалось откуда‑то из‑за спин встречающих, и через несколько мгновений воины пропустили вперед пожилую, но весьма неплохо сохранившуюся хейсарку, облаченную не в араллух, а в платье.
— Проводи илгиару[124] на женскую половину…
— Вы меня слышали? Вага защищал МОЮ честь! Поэтому…
— Нита???
Хейсарка подобрала ю бки и стремительно понеслась к Мэй. На бегу морща лоб и взглядом показывая ей, что неплохо бы ей и заткнуться.
Идти туда, куда ее так бесцеремонно послали, д’Атерн не собиралась, поэтому сделала несколько шагов назад и уперлась спиной в грудь Унгара. Тот и не подумал шевелиться — стоял как столб и, кажется, наслаждался ее близостью!
У меня потемнело в глазах. От ревности. И бешенства. Поэтому я шагнул вперед, схватил его за ворот араллуха и отшвырнул в сторону. Затем скользнул вплотную к своей гард’эйт, отодвинул ее себе за спину, жестом попросил Ниту не торопиться, поймал взгляд старейшины и нехорошо усмехнулся:
— И это вы называете гостеприимством, аннар?
— Кто ты, осмеливающийся перечить мне в моем доме?
— Я — Кром по прозвищу Меченый, майягард баронессы Мэйнарии д’Атерн!
Как ни странно, вместо ожидаемого бешенства в глазах отца Ваги появилось что‑то вр оде удовлетворения:
— Что ж, ты имеешь право говорить от имени своей гард’эйт, илгиз! Поэтому я отвечу на заданные… и не заданные тобою вопросы. Для начала скажу о Ваге: моему сыну ничего не грозит — как я понимаю, он взял кровь Даратара из рода Оноирэ согласно а’дару. Однако долг доставить тело погибшего его родным с него никто не снимал, поэтому он сделает это сегодня. Так, как предписывает Слово Старших. Далее, встречать гостей застольем, в то время как на одном из воинов рода еще не засохла кровь ро’аниачи[125] — потеря лица, поэтому до окончания тризны по Полуночнику Аттарки будут скорбеть вместе с Оноирэ. Ну и последнее — старшие отцы рода с женщинами не говорят…
— Прошу прощения, аннар! К моему искреннему сожалению, обо всем этом я не знала… — виновато сказала Мэй.
Старей шина ее «не услышал». Пришлось говорить мне:
— Моя гард’эйт приносит свои извинения…
— Извинения принимаются. А теперь пусть моя супруга проводит ваших спутниц в их комнаты…
Я кивнул, отступил в сторону, а когда Мэй и Этерия Кейвази прошли мимо меня, двинулся следом за ними. И практически сразу понял, что сделал что‑то не то: взгляд аннара потемнел, а брови сдвинулись к переносице:
— Ты куда, илгиз?! На женскую половину?
Глава 19 — Бельвард из Увераша
…С вершины Лысины — высоченного холма, напоминающего голову сказочного великана, — широченная Вилика[126] казалась грязно — серой лентой, брошенной за ненадобностью в самую гущу Фраттских лесов, а прямоугольник парома — крохотным черным пятнышком, поставленным рядом с сине — зеленой бахромой из камыша и осоки.
Пятнышко не двигалось. Вот уже два с лишним часа. И это здорово действовало на нервы. Причем, как ни странно, только Бельварду — Штырь, лежащий рядом с ним, лениво покусывал кончик травинки и смотрел не на реку, а в небо. С таким интересом, как будто взобрался на вершину Лысины только для того, чтобы полюбоваться белоснежными облаками.
Очередной раз покосившись на неподвижное пятно и убедившись, что трогаться с места оно не собирается, юноша раздраженно потрогал повязку на пустой глазнице и с хрустом сжал кулаки:
— Ты сказал, что они доберутся до пристани не позже полудня!
— Ага — сь! — на мгновение перестав жевать травинку, лениво отозвался Серый. — Так оно и есть…
— Тогда почему сейчас, в час оленя, паром все еще на том берегу?!
— Дык ждут попутчиков, ваш — мл — сть!
— Каких, к Двуликому, попутчиков? — взбеленился Бельвард.
— А я откуда знаю? Кого Бог — Отец пошлет, видать, — Фрол Подошва жаден, как десяток ростовщиков, и никогда не гоняет паром просто так…
— Просто так? С Нелюдем — целая карета и почти полный десяток хейсаров!
— И че? — удивился Штырь. — Вы ж сами видали: паром берет три десятка душ и три повозки! Если они заплатят только за себя, Фрол даже пальцем не пошевелит…
Юноша возмущенно закусил ус и внезапно похолодел:
— Если они дождутся попутчиков, то, переправившись, поедут дальше вместе с ними!!!
— Не поедут… — сорвав новую травинку, хохотнул Серый. — Во время выгрузки на берег у кареты баронессы случайно оборвется ремень. Или отвалится колесо. Пока починят поломку, лишние свидетели успеют уехать не за один перестрел…
Бельвард удивленно выгнул бровь, приподнялся на локте и с интересом уставился на своего спутника: члены братства Пепла воздух зря не сотрясали. Значит, Штырь не ПРЕДПОЛАГАЛ, а ЗНАЛ, что именно случится с каретой. А знать об этом он мог только в одном случае — если сам приложил руку к тому, чтобы его «пророчество» сбылось.
«Хм… Он что, оставил кого‑то на пристани? — подумал юноша и снова посмотрел через реку. — А что, знай я нрав этого самого Фрола, сделал бы то же самое…»
— Да вы не дергайтесь, ваш — мл — сть! Все сложится как надо — ть! Чем зря беспокоиться, пошли б, вон — а, девку свою потискали — все одно ж живет последний день. А так и вам хорошо, и ей, значицца, радость…
Напоминание о будущем Брани неприятно резануло душу, однако спорить или возмущаться юноша не стал: оставлять в живых человека, знающего о том, что никакой он не д’Гетри, и ненавидящего его до самой глубины души, было бы неразумно.