— Договорились…
— Просить разрешения увидеться со своим майягардом у КОГО БЫ ТО НИ БЫЛО — унизительно. Поэтому я бы хотела иметь возможность заходить на мужскую половину сарти тогда, когда мне заблагорассудится…
К моему удивлению, на это требование Нита среагировала совсем не так, как я ожидала, — вместо того, чтобы возмутиться или попытаться выставить какие‑то временные рамки, она равнодушно пожала плечами и… спрятала взгляд за по — девичьи густыми ресницами:
— Ты можешь видеть его в любое время дня и ночи…
— Тогда вам придется выделить отдельную комнату и ему — беседовать с Кромом в присутствии посторонних мне будет не особенно приятно…
— Уже! — кивнула Нита. — С нашими воинами твой майягард не ужился, поэтому ему выделили отдельную комнату в гостевой пристройке…
Покладистость азы на некоторое время ввергла меня в пучину сомнений: если она собиралась выдать меня замуж за своего сына, то была просто обязана заботиться о моем добром имени! А если она этого не делала, значит, ее планы изменились?
Эдак минуты с полторы я ломала голову, пытаясь понять, почему она так легко согласилась с моими условиями, потом поняла, что пауза слишком затянулась, и решила еще немного обострить ситуацию:
— Что ж, если мы договорились, то я хотела бы, чтобы вы уведомили обо всем этом моих тэнгэ. По возможности, прямо сейчас: я хочу подняться на Орлиное Гнездо и поговорить с ним без свидетелей…
— Я почти уверена, что он сейчас не на оу’ро, а у себя… — буркнула старшая мать. — Пойдем, провожу…
…Первое, что сделала аза, выйдя в коридор, — это сообщила моим тэнгэ, что я в их услугах больше не нуждаюсь. Потом коротко объяснила им новые правила выполнения ими своих обязанностей и приказала выселяться из моей комнаты.
Хасия явно обрадовалась и тут же убежала выполнять ее распоряжение, а вот Шарати надулась и обиженно засопела.
Объяснять девочке, чем вызвана такая «немилость», я была не в состоянии, поэтому просто потрепала ее по волосам и рванула вслед за Нитой…
…Спустившись во двор, аза довела меня до небольшой пристройки, расположенной рядом с кузницей, и остановилась перед небольшой лужицей в паре шагов от двери:
— Второй этаж. Последняя комната справа…
Потом задумчиво посмотрела на темное, почти черное небо, на котором уже вовсю сияли звезды, попрощалась и ушла.
Проводив ее взглядом, я собралась с духом, решительно поднялась по лестнице, покрытой темными пятнами, вошла в коротенький коридор, освещенный светом тусклого масляного светильника, и только тогда сообразила, что черная дорожка, ведущая к дальней правой двери, — свежий, еще не успевший просохнуть след водоноса.
«Моется…» — подумала я и густо покраснела, поняв, что все мои страхи перед предстоящим разговором куда‑то испарились, уступив место желанию увидеть Крома обнаженным…
— Приду потом… Через час — полтора… — выдохнула я. Потом на негнущихся ногах подошла к его двери, прижалась к ней лбом, закрыла глаза и прошептала: — Н — нет, потом не смогу… Зайду, скажу, что соскучилась и прошу прощения, а потом сразу выйду…
Дверь подалась. Буквально на полпальца. И уперлась в косяк.
Бесшумно. Без единого скрипа. Но от ощущения, что она закрылась НЕ САМА, а с помощью Крома, мне стало страшно. И я, схватившись за ручку, рванула ее на себя:
— Кром, я соскучилась!
Шаг вперед, в царящий в комнате полумрак и кислый запах дешевого вина…
— Я вела себя как дура…
Взгляд на хорошо знакомый мне нагрудник, лежащий на лавке слева от кровати, потом — на разобранную кровать, на свешивающееся на пол одеяло, на смятые подушки. И короткий вдох, от которого у меня почему‑то закружилась голова…
— Прости меня, пожалуйста…
Еще один шаг, поворот головы вправо, в угол, до этого скрытый топорщащимся краем висящей на стене медвежьей шкуры, — и следующая фраза, уже готовая сорваться с моих губ, умерла, не родившись: в этом самом углу, за бочкой для омовений вполоборота ко мне стояла какая‑то девица! Абсолютно голая. И мутным взглядом смотрела на меня. Даже не пытаясь прикрыть зажатым в руке рушником полную грудь с ужасно некрасивыми «козьими» сосками!
— Крома п — пока нет… Т — тренируется… — пьяненько буркнула она, лениво поскребла живот ногтями, повернулась ко мне и заинтересованно уставилась на мой магас. — А ты хто? Че — т я тя не помню…
— Мэй… — кое‑как промямлила я, не в силах отвести взгляд от следов пальцев, во множестве испещривших ее тело. — А ты?
Девица гордо вскинула подбородок, развернула плечи, выпятив вперед довольно внушительный бюст, нетвердым шагом подошла к кровати, развела в стороны руки и рухнула на нее лицом вверх. Потом зачем‑то пощупала простыню и радостно захихикала:
— А я — Ратка! Женщина Крома, почетного гостя рода Аттарк!
Глава 26 — Король Неддар третий. Латирдан
…«Кровь Земли» не пьянила. Совсем — вино, выпитое, как и полагалось по а’дар, натощак, оставило после себя лишь терпкое послевкусие да запах скотного двора. Поэтому, почувствовав шевеление чашника, собравшегося наполнить опустевший сосуд еще раз, Неддар едва заметно мотнул головой:
«Не надо!»
Тот понял, выхватил из его рук кубок, бесшумно попятился к лестнице и тенью слетел с помоста.
Мазнув взглядом по лицам придворных, собравшихся на поминальном поле, Латирдан в сердцах сжал кулаки, потом заставил себя не думать об их мелочных чаяниях, шагнул к телу Грасса, облаченному в полный доспех, медленно опустился на одно колено и, вытянув перед собой левую руку, провел ладонью по лезвию двуручника.
— Я, Неддар Латирдан по прозвищу Вейнарский Лев, говорю о Рендалле Грассе, одном из достойнейших мужей Горгота и своем втором[163] отце! Всмотрись в нить его жизни, Барс, — она омыта кровью не одной сотни врагов и унизана бусинами величайших побед…
— Я, Арзай Уммар по прозвищу Белая Смерть, говорю о Рендалле Грассе, карающем мече этой земли и своем втором отце… — раздалось из‑за правого плеча Неддара, а через мгновение на клинок двуручника упало еще несколько алых капель. — Он не был хейсаром по рождению, но любой из родов Шаргайла почел бы за честь принять его в старшие отцы…
— Я, граф Комес д’Оллиер, барон д’Ож, говорю о Рендалле Грассе, щите Вейнара и о своем друге… — прозвучало за левым плечом короля. — Он жил Долгом перед своим народом и короной и не знал, что такое страх…
— Я, граф Генор д’Эркун, барон д’Молт, говорю о Рендалле Грассе, опоре трона Латирданов и о своем друге! Он был человеком Долга, и я горжусь тем, что имел честь прикрывать ему спину…
Короткий миг мертвой тишины — и над черной сотней[164] засверкали выхвачен ные из ножен наш’ги:
— У — уэй! У — уэй!! У — уэй!!!
Троекратный рев, вырвавшийся из глоток лучших воинов Вейнара, разорвал ночную тишину и, кажется, качнул пламя факелов, расставленных вокруг помоста.
— Он ушел в бою, Барс! Так, как подобает воину! И унес с собой жизни троих убийц… — сглотнув подступивший к горлу комок, рявкнул король. И мысленно добавил: «Прости за ложь, Бастарз! Он умер в своей постели, отдав жар своего сердца за жизнь дочери своего ближайшего друга. Поэтому на его клинке кровь тех, кто по — настоящему считал его вторым отцом…»
— …именно поэтому он идет к тебе с мечом в руке… — заглушая его мысли, подхватил Арзай.
— …в доспехах… — продолжил Упрямец.
— …и с улыбкой на лице! — закончил Генор.
— У — уэй! У — уэй!! У — уэй!!!
Эхо от последних криков еще металось по полю, когда один из факелов, поставленных у из головья усопшего, заискрил и вспыхнул, на мгновение ослепив и Неддара, и остальных воинов.
— Вы услышаны… — торжественно произнес десятник Арвазд, говоривший голосом[165] увея. — Рендалл Грасс воссядет по правую руку от Снежного Барса!
— Я буду достоин тебя, отец… — выдохнул Неддар, прикоснулся к руке Грасса, вытер уголки глаз рукавом и тяжело поднялся на ноги.
— Оставь чувства на потом, ашер! — еле слышно шепнул Белая Смерть. — Твои подданные должны видеть не сломленного горем сына, а КОРОЛЯ!
Арзай был прав, поэтому Латирдан вскинул голову, развернул плечи, неторопливо спустился с помоста, выхватил из держателя факел и бросил его на пропитанные маслом дрова…
…Большая часть придворных смотрела в гудящее пламя не со скорбью, а с интересом. Причем с таким болезненным, что Неддару захотелось выколоть им глаза.
«Стервятники… — мрачно подумал он. — Самые настоящие! Пепел Рендалла еще не развеян, а они уже гадают, кто займет его место…»
В пламя смотрели не все. В основном мужчины. А женщины, наряженные в более чем откровенные наряды, демонстрировали свои прелести, воюя друг с другом за вакантное место фаворитки.
— Арзай? — злобно процедил он, с трудом оторвав взгляд от поистине бездонного декольте графини Ялины Тьюварр.
— Да, ашер?
— Я хочу, чтобы мэтру Фитцко сломали все, что можно сломать…
— Э — э-э…
— Траур — это скорбь. А платья, которые он шьет, ПРАЗДНИЧНЫЕ!
— Хорошо, сделаю. Сегодня же…
— И еще: пусть стольник найдет слугу посмышленее, чтобы тот во время поминок «случайно» вывалил во — о-он в то декольте что‑нибудь пожирнее…
…К полуночи, когда выпитое вино начало развязывать языки и подстегивать желания, Неддару стало совсем тошно — те, кто в начале поминальной тризны хотя бы делали вид, что скорбят, забыли о причине, собравшей всех их в пиршественном зале, и с нешуточным пылом принялись развлекаться. Одни добросовестно накачивались тем, что попадалось под руку, или жрали так, как будто делали это в последний раз, вторые — сплетничали о чем можно и нельзя, третьи — волочились за женщинами. Частенько забывая о том, что у последних есть отцы, мужья или близкие родственники.