У Жоау был пунктик, что его дочери должны стать чемпионками по большому теннису. Каждый год он водил их на открытый чемпионат США, где они часами торчали в президентской ложе с отцом и его очередной подружкой. После игр их торопливо представляли потным и уставшим теннисным суперзвездам, которым больше всего хотелось, чтобы их оставили в покое. С шести лет каждая из дочерей должна была тренироваться с Евгением.
Как у всякой дочки миллиардера, детство Эш прошло совершенно ужасно, и большинство этих ужасов объяснялись присутствием в ее жизни Евгения. Главным образом потому, что этот человек был садистом. Счастье или духовное развитие не имели для него никакой ценности. Евгений ценил лишь одно – победу.
Он смотрел на мир так: победители – это люди, которые хотят победить больше всего на свете. Если хочешь выиграть, нужно развить в себе патологическую одержимость победой. Любое поражение должно вызывать физическое отвращение. Стремление победить и страх проиграть – одно и то же, и они должны стать самым мощным желанием твоей души, затмив все другие желания и страхи. Также нельзя есть сладкое.
– Он готовил нам питательную суспензию без вкуса и запаха, и мы должны были пить ее во время каждого приема пищи в течение года, – рассказала Эш.
– Иисусе, – ахнул я.
– Что такое суспензия? – спросил Кори.
– Полужидкая масса, – ответил я, – по консистенции, как грязь.
– Точняк, – ответила Эш.
– Жесть, – сказал Кори.
Любимой байкой Евгения был рассказ о том, как Иосиф Сталин велел ученым скрестить обезьяну и человека, чтобы получить новую породу суперсолдат, «нечувствительных к боли и равнодушных к вкусу потребляемой пищи». Очевидно, проект Сталина потерпел неудачу, но Евгению все равно казалось, что мир извлек важный урок, поняв, как круто быть равнодушным к вкусу потребляемой пищи.
Узнав о суспензии, Жоау положил этому конец. Но лишь потому, что считал, будто безвкусная серая еда сделает девочек уродками. Красота была вторым пунктиком и важнейшим приоритетом Жоау после теннисных побед. Это выражалось в том, что его дочери имели неограниченный доступ к японской косметике, а время от времени отец настаивал, чтобы Натали сделала пластическую операцию. В конце концов она не выдержала и сделала ринопластику, но через два года мячик из теннисного автомата выстрелил ей в нос, и все оказалось зря.
После случая с суспензией Жоау нанял семейного шеф-повара и по совместительству диетолога. Это был загадочный шотландец по имени Онни, говоривший шепотом. Его возраст не поддавался определению, он учился у Томаса Келлера во French Laundry[20], а еще какое-то время играл на гитаре в группе Slayer.
Тут Кори заметил, что хоть папаша Эш не во всем руководствовался лучшими побуждениями, он, несомненно, крутейший чувак, раз нанял на работу бывшего гитариста Slayer. Но Эш никак не соглашалась признать своего отца крутейшим чуваком и по-прежнему настаивала, что он козел.
Итак, три сестры Рамос росли, играя в теннис практически круглосуточно, и постепенно превратились в запрограммированных на победу теннисных роботов без страха и упрека. Естественно, при таком раскладе друзей у них было немного. Старшая, Натали, нос которой так до конца и не выправился, в детстве играла в теннис неважно, но сумела сделать достойную карьеру в профессиональном спорте как универсальный игрок. У нее не было явных недостатков, но и явными достоинствами она тоже не блистала. В двадцать девять лет занимала сорок первую строчку мирового теннисного рейтинга и, видимо, достигла своего предела. Джессика с ее скоростью подачи 150 километров в час вошла в лучшую десятку теннисисток юношеской лиги. В спортивных новостях ее даже называли самой многообещающей молодой теннисисткой, но в семнадцать лет она порвала правую плечевую манжетку. Потом, в восемнадцать, порвала ее еще раз. После этого возможности Джессики уже не были прежними, но все же ей удалось вернуться на корт, где она, к досаде противников, без устали и решительно продолжила играть, теперь уже отбивая подачи. Но потом, в двадцать три, порвала крестообразную связку на левом колене. Сейчас ей было двадцать шесть, она не могла ни подавать, ни бегать, но по-прежнему настойчиво пыталась вернуться на корт. Евгений считал, что это возможно, а вовсе не печально и бессмысленно.
Эш прочили самые лучшие перспективы. Она была на десять лет младше Натали и на семь лет младше Джессики, быстро бегала, хорошо соображала и подавала так же круто, как Джессика, но мягче, без риска для плеча. А главное, Эш больше всех ненавидела проигрывать. Проиграв, она садилась на корточки у края площадки, рвала на себе волосы и издавала душераздирающие вопли продолжительностью не менее десяти секунд. А в случае действительно обидного поражения кромсала свою ракетку карманным ножом, который всегда носила с собой. В юношеской лиге ее считали полной психопаткой. Другими словами, Эш была радостью и гордостью Евгения, светом его очей.
А потом, в пятнадцать лет, ей удалили аппендицит. Она две недели пролежала в кровати. Евгений отправился в турне с Натали, а Эш велел смотреть жуткий 12-часовой минисериал канала «История» о затяжных войнах. Сериал назывался «Истощение». И вот она лежала и смотрела «Истощение», а в комнату зашел Онни с подносом. В тот момент диктор произнес что-то вроде: «Из четырнадцати тысяч человек, ступивших на этот остров, выжили только трое». Он произнес это чересчур напряженно и чересчур мрачно, нарочно нагнетая обстановку, и наверняка порадовался тому, какой серьезный голос у него получился, хотя на самом деле это был всего лишь обычный парень, стоявший в студии звукозаписи в тепле и комфорте, в удобной одежде и вряд ли когда-либо сталкивавшийся с настоящим насилием или опасностью. Поэтому, по идее, он не имел никакого права рассказывать о десятках тысячах реальных людей, погибших ужасной смертью. И почему-то все это и Онни, вошедший в комнату в тот момент, навели Эш на мысль, что ее жизнь до сих пор была бессмысленной.
– Мне кажется, вся моя жизнь до сих пор была бессмысленной, – сказала она Онни.
Он ответил, что это не может быть правдой.
– Можешь поставить что-нибудь другое? – спросила она.
Онни кивнул, порыскал в Интернете и поставил концерт Джона Ли Хукера. Почему? Бог знает. Он не сказал. Они посмотрели концерт от начала до конца. Потом Онни вышел, а Эш посмотрела концерт еще раз. Потом нашла другие записи Джона Ли Хукера. И все следующие две недели пролежала, слушая дельта-блюз: Джона Ли Хукера, Роберта Джонсона, Воющего Волка[21], Чарли Паттона и Ишмона Брэйси.
А встав на ноги, заявила отцу, Евгению и матери, что с теннисом покончено и теперь она будет играть на гитаре.
Евгений отреагировал на новость плохо. Они долго орали друг на друга на корте за домом Жоау. Евгений сказал, что Эш ведет себя безответственно. Та ответила, что ненавидит теннис. Он парировал, что ей только кажется, будто она ненавидит теннис, а на самом деле она очень его любит. Эш сказала, что не понимает, что он имеет в виду, и это ее жизнь. Евгений назвал ее трусихой. Она ответила, что, вообще-то, для того, чтобы уйти из спорта, требуется большое мужество, особенно когда твой тренер при этом ведет себя как козел. Он сказал, что Эш выбрасывает на ветер тысячи часов не только своего, но и его, Евгения, времени. Задумалась она об этом хоть на минутку? Конечно, нет. Эш ответила, что он сам виноват, что выбрал такую дерьмовую работу и вынужден все время думать о том, как накачать чужие мышцы. А еще он внушает невинным детям менталитет нацистских захватчиков, насильников и социопатов. На что Евгений сказал, что миллионы – нет, миллиарды девочек – взорвались бы от счастья, если бы в них вложили столько заботы, опыта, знаний, столько досталось Эш. А теперь она просто выбрасывает все это на помойку, как избалованная девчонка; впрочем, он всегда подозревал, что она такая. Эш ответила, что в музыке ее больше всего радует, что никогда больше не придется притворяться, будто ей интересно слушать тупые «уроки живой природы» о том, как паук лежит в засаде часами, оса никогда не замирает, и о прочих бессмысленных ползучих тварях, и не придется нюхать его вонючее дыхание. На что Евгений ответил, что слишком воспитан, чтобы сказать правду о том, что на самом деле о ней думает, а потом назвал ее сукой.
Жоау воспринял новость еще хуже. Он нахмурился, кивнул, сразу стал каким-то холодным и отстраненным и ответил, что если она этим хочет заниматься, пусть так, и он ничего не может поделать, у нее своя жизнь, он уважает ее выбор. Но лучше ей теперь переехать к матери. И вот Эш переехала к Клотильде в Верхний Вест-Сайд и начала ходить в школу, а с отцом с тех пор почти не виделась. Он платил по кредиткам раз в месяц и пригласил ее на танец на своей очередной свадьбе, но не больше.
Клотильда поддерживала дочь, но мать из нее была никудышная. Все ее мысли крутились вокруг собственной коллекции одежды, по вечерам она где-то пропадала, у нее имелась куча богатых бойфрендов, и она могла вдруг улететь в Рим или Буэнос-Айрес, никому ничего не сказав.
Так что Эш, по сути, оказалась одна. Правда, сначала был Онни: он два года тайком давал ей уроки игры на гитаре, но потом уехал в Новый Орлеан открывать свой ресторан, и у нее не осталось никого.
Вне школы она все время сидела дома и бренчала на гитаре. Писала песни, слушала музыку, иногда ходила на концерты и думала, что хорошо бы организовать свою группу… вот только не с кем.
Еще Эш одно время встречалась с парнем из Animal Collective. С кем именно, признаться отказалась – мол, у него могут быть большие неприятности, ведь она тогда была несовершеннолетней.
Так мы узнали все о ее жизни до недавнего времени.
– Так сколько тебе на самом деле лет? – спросил я.
– Девятнадцать, – ответила она. – А удостоверение личности липовое, достала у технического менеджера