– Серж, что происходит?
– Мися, у тебя есть четыре тысячи франков? Быстрее!
– Не здесь, но дома есть, конечно.
– Костюмер грозится увезти костюмы обратно, если ему немедленно не заплатят все полностью. Это ужасно!
Мися немедленно прыгнула в машину (как она пишет в своих мемуарах, она была первой, у кого появилась одна из тех машин, что были детищем гениальных голов господ Диона, Бутона, Паннара и Левассора, и развивала скорость до 30 километров в час), и несколько минут спустя занавес поднялся. Спектакль был прекрасен.
Мися часто помогала Дягилеву выйти из затруднительных финансовых ситуаций. Некоторые газеты писали, что Хелена тоже была его меценатом. Сама она, впрочем, никогда ничего подобного не говорила, но по-своему она все-таки поддерживала некоторых художников, покупая их работы. «Это хорошо для рекламы, это хорошая инвестиция и это хорошо украшает пустые стены!» Вначале Мися была ее советчицей. «У нее хороший глаз. Она обладала удивительной способностью находить все необычное», – говорила она о подруге.
Мися Серт любила приглашать к себе в салон художников вместе с герцогами и принцами. У нее Мадам познакомилась «с этим маленьким писателем-евреем, который жил в комнате с пробковыми стенами. Он еще написал очень известный роман, который я так и не смогла прочесть. Вы знаете его, Марсель… Марсель как-то там…» Это о Марселе Прусте! «Воплощенный капитан Немо, худощавый, бледный, с бородой как у покойного Карно» – так с безразличным видом говорил о нем Жан Кокто[39]. По словам Хелены, он задавал ей множество вопросов о макияже: «Пользуются ли герцогини румянами и помадой? А дамы полусвета подводят глаза?» Удивленная и смущенная, она не знала, что ответить; такие детали были ей неизвестны. Позже она пожалеет, что не смогла предугадать громкую славу, ожидавшую этого молодого «Марселя как-то там», которому она могла бы дать пару-тройку советов.
И хотя, на первый взгляд, они были очень разные, Мися Серт оказывала на Хелену огромное влияние. Из-за своей гениальной способности к элегантным импровизациям, манеры ходить, смеяться, играть веером, на котором был написан катрен рукой Малларме[40], подниматься по лестнице, комкать край меховой накидки или носить диадему Мися стала для Хелены живым воплощением того, что женская красота, далекая от застывших образцов в музеях, – это искусство, непринужденное и легкое.
Именно Мисе Хелена отчасти была обязана успехом новой клиники в предместье Сент-Оноре. И в самом деле, некоторые из ее приятельниц, невольно заразившись ее энтузиазмом, приходили в салон, чтобы насладиться его услугами. А приятельницами этими были, например, графиня де Шевинье и графиня Греффюль[41], которую Марсель Пруст обессмертил в романе «В сторону Германтов», мадам Ревель, ставшая графиней де Шаваньяк, великая княгиня Мария Павловна, принцесса Жак де Брольи и принцесса Эдмон де Полиньяк. Этот список станет еще длиннее, если включить в него актрис – Сару Бернар, Габриэль Режан, Сесиль Сорель, Маргарит Морено, Иду Рубинштейн (эта однофамилица Хелены была танцовщицей в труппе Дягилева) и многих других…
В то время жизнь Парижа была полна противоречий. Война только что закончилась, оставив за собой миллион восемьсот тысяч убитых и поколение «ветеранов», жизнь которых была искалечена фронтовыми ужасами. В эти «безумные годы» Париж охватило какое-то оцепенение. В нем больше не устраивалось ни одного большого бала, только в Лондоне на «Голубой бал» собиралась вся английская аристократия. Франция же никак не могла оправиться.
Танцевать в Париже стали меньше, зато в моду вошла верховая езда. Но теперь женщины садились в седло по-мужски! Что касается парижской элегантности, то, если верить статье французского Vogue от июля 1920 года, то «все женщины теперь тяготеют к простоте: если они не носят строгий костюм, то предпочитают платье из саржи или шерсти, маленькие традиционные платья, очень красивые, украшенные кружевами по вороту и рукавам и с плиссированной юбкой». Стиль Коко Шанель, простой и практичный, подходящий для каждого дня, чувствовался и в аромате духов Bois.
Интеллектуальная жизнь кипела: конференции, концерты, визиты в мастерские модных художников были очень популярны. В той же статье Vogue журналистка пересказывает разговор с одной из своих подруг:
– Мне было нечего делать, и я заказала свой портрет.
– Да? И кому же?
– Ах, моя дорогая, это просто чудо, мастерство и простота античности – это Пикассо!
– Вам так нравится этот художник?
– Он забавный, и к тому же с таким любопытством смотрит на природу. Возможно, талант у него небольшой, но меня увлекает его систематичность, его взгляд и то, как он переносит из литературы в живопись то, что невозможно увидеть. Возможно, что через несколько лет мы всего лишь улыбнемся, глядя на его полотна, но сейчас он умеет передать самые современные идеи… А мой портрет – это вообще очень интересно.
В тот же год Луи Маркусси[42] написал портрет Хелены Рубинштейн. Художник, родившийся на шесть лет позже Мадам, в 1882 году, в Варшаве, был поляком, и это их сближало. Вскоре взаимная симпатия превратилась в близкую дружбу. Познакомившись в 1910 году с Пикассо и Аполлинером, Маркусси, который находился под большим влиянием импрессионизма и фовизма, стал работать в стиле кубизма – это проявлялось, в основном, в коллажах и росписях по стеклу.
Коллекции Мадам приобретали настоящую ценность. Она была женщиной со вкусом ко всему необычному, со смелым взглядом на искусство и страстью к эклектике, к тому же обожала художников-авангардистов. Очень скоро она собрала уникальную коллекцию африканской скульптуры и современной живописи. Ее коллекция миниатюр, хранящаяся сейчас в Израиле в музее Тель-Авива, располагалась рядом с греческими скульптурами и ценной старинной мебелью. По ее заказу двадцать семь художников написали двадцать семь ее портретов, некоторые из них этим и начали свою карьеру.
Эдвард и Хелена очень сожалели о том, что у них никогда не было настоящего дома в Париже. Нужно было найти место, достойное их положения в обществе, где они могли бы устраивать приемы и принимать старых друзей. По предложению Эдварда они решили построить частный особняк на бульваре Распай рядом с Монпарнасом, в сердце художественного и литературного Парижа.
Богема переместилась с Монмартрского холма на бульвар Монпарнас. В 1902 году Бато-Лавуар в доме 13 на улице Равиньан, ставшей потом площадью Эмиль-Гудо[43], было центром искусства, колыбелью кубизма. Там жили и творили не только Пабло Пикассо, Хуан Грис, Амедео Модильяни, Жорж Брак, но и писатели, например Макс Жакоб или Пьер Реверди. Но города остаются неизменными, это меняются времена и нравы людей, в них обитающих. После разрыва с Фернандой[44] Пикассо в 1912 году поселился там со своей новой подругой Евой Гуэль в доме 242 на бульваре Распай, и часть его «компании» последовала за ним. Но едва начались прекрасные дни на Монпарнасе, как в 1918 году Пикассо вновь переехал (с тех пор он жил на улице Ля Боэти).
Дом номер 216 на бульваре Распай проектировал польский архитектор Бруно Элькукен, недавно приехавший в Париж. И Эдвард, и Хелена хотели, чтобы особняк был построен таким образом, чтобы им могли пользоваться их друзья. В результате ансамбль состоял из двух зданий с мастерскими для художников и нижним этажом, на котором был устроен маленький театральный зал на семьдесят восемь мест. Этот зал, вначале называвшийся «Распай 216», а потом «Студия Распай», постепенно превратился в кинотеатр[45]. Этот архитектурный проект хорошо показывает художественные и житейские предпочтения супругов.
Дом, в котором Хелена и Эдвард проживут вплоть до развода, был построен в 1922 году. Они занимали там верхний этаж. Наконец настало время, когда они устроили свой первый прием в настоящем собственном доме, а не в верхних комнатах салона Мадам.
Глава 11. На улицах предместья
Приехав в Париж в конце 1918 года, Хелена, к своему большому удивлению, обнаружила, что женщины там теперь носят короткие прически. Эта мода появилась весной предыдущего года. Колетт и Полер, одна – жена, другая – любовница Вилли, смело отрезали волосы еще за десять лет до этого[46]. Обе дамы были в пух и прах раскритикованы парижским обществом, а над Вилли насмехались, называя его «мужчиной с двумя обезьянками». Парижанки держались до последнего, но когда сама Коко Шанель появилась с короткой стрижкой, волосами пожертвовали все до единой.
Поль Моран писал в своем дневнике: «Уже несколько дней главенствует мода на короткие волосы у женщин. Эти прически сделали все, одна за другой: здесь и мадам Летелье, и Шанель…»[47] Но ни Мадам, ни ее сестры не стали жертвами этой моды. Тем не менее к ее косметическим салонам прибавились еще и парикмахерские. Но только в 1958 году одна из племянниц Мадам, Мала, которая царствовала в «Доме красоты» в предместье Сент-Оноре, сменила шиньон на короткую стрижку.
Мадам, в отличие от Коко Шанель, которая всегда носила свои модели, не стриглась в парикмахерских салонах и всегда неукоснительно следовала своим собственным правилам ухода за лицом и телом. Она всегда уменьшала свой возраст лет на десять, и все фотографии только подтверждали этот невинный обман. Прекрасные украшения, роскошные наряды – она сияла, как звезда… Поль Пуаре тоже немало способствовал славе предместья Сент-Оноре. Очень быстро он осознал, что сотрудничество с салоном Мадам идет на благо и ему, и его клиенткам, которые слепо ему доверяли. Хелена описывала Пуаре так: «Гладковыбритый человек небольшого роста с огромными выпуклыми глазами, немного высокомерный и фамильярный в общении, то по-отечески нежный, то совершенно непредсказуемый. Искусный иллюзионист: ему удавались и карточные фокусы, и декламации, импровизированные спектакли, наряды, маскарадные костюмы, духи… Это был мастер представлений, актер, художник-любит