ель, архитектор и декоратор, а не только кутюрье. Он стал бы и стилистом-косметологом, если бы я не придумала это раньше него».
На роскошных приемах, которые разорят Пуаре, Мадам поняла, что женский макияж должен измениться – необходимо было убрать эффект маски, который утяжелял лицо. Ночи напролет на своей «кухне» на улице Сент-Оноре вместе с химиком, работающим с заводом в Сен-Клу, она пыталась создать более легкую основу для тонального крема и получить больше оттенков румян и помад для разных типов кожи и придать им прозрачность.
«Высшая ступень мастерства – это естественность, – говорил Поль Пуаре, – но естественность превосходного качества». Хелена никогда не забывала эти слова. И уже много позже, в 1950 году, когда развитие технологий позволило ей внедрить в косметические средства шелк, оживляющий текстуру крема и придающий коже необыкновенную бархатистость, Мадам думала о том, что Пуаре, этот король Парижа, остался бы доволен ею.
В круг постоянных клиентов входили еще и Люсьенн Рабате, одна из лучших «мастериц» Каролин Ребу, самой модной тогда модистки; Мари Кюттоли, которая возродила искусство вышивки, и Коко Шанель. Хелена и Коко очень симпатизировали другу другу, к тому же были одного возраста и схожего темперамента. Но тем не менее Мадам продолжала одеваться у Поля Пуаре. Она отвергала стиль Шанель по причинам исключительно эстетического характера: сама она была невысокого роста, немного полновата и не очень любила длинные силуэты, плотно облегающие фигуру платья и мягкие ткани, столь дорогие сердцу Коко.
Хелена одевалась и у Ворта, которого считала королем моды. Его платья всегда изготавливались вручную, и осознание того, что целая мастерская швей и вышивальщиц трудилась над ее нарядом, очень радовало ее. Но, по ее словам, Ворт не может соперничать с Пуаре, потому что Поль – гений.
Именно Полю Пуаре женщины обязаны главными новшествами того времени. Он начинал у Дусе, потом работал у Ворта. 1912 год стал апогеем его карьеры: восточный стиль, который он ввел в моду, произвел настоящий фурор. Он был непревзойденным колористом и предтечей многих модных тенденций. Но все, что Пуаре только предлагал, Шанель доводила до конца. Он облегчил строение корсета, она его полностью упразднила. Он попытался немного укоротить длину юбки, Габриэль открыла полностью женские икры. В 1918 году жизнь женщин изменилась. Во время войны они должны были работать на заводах, а когда восстановился мир, самые смелые уже позволяли себе роскошь управлять автомобилем на конной тяге, полностью изменив представление о женских физических возможностях. «Я создавала моду на протяжении четверти века, – говорила Шанель. – Почему? Потому что я знала, как передать дух своего времени»[48]. Этот дух времени не признавался Хеленой Рубинштейн, которая продолжала одеваться у Пуаре, выбирая длинные платья пастельных тонов. Но все же ей иногда приходилось подчиняться требованиям моды. Например, в 1922 году Шанель создала специально для нее манто, вдохновившись силуэтом бретонской рыбачьей блузы, на что Хелена сказала: «Шанель придумывает, а потом совершенствует. Она совершенствует уже существующие модели… Ловко, правда?»
Освобожденные из корсета, одетые в облегающую одежду по моде Шанель, женщины не могли больше, как это было раньше, скрывать округлости фигуры под длинными струящимися платьями Пуаре. Сеансы массажей у «императрицы Красоты», как любил называть ее Жан Кокто, стали первой необходимостью. Однажды Мадам, которая всегда заботилась о процветании компании и рекламе, разговаривала в салоне с журналистом в присутствии Колетт. Она уже привыкла регулярно посещать салон и вскричала: «Для женщины сеансы массажа – святой долг! Французские женщины не забывают об этом – как иначе они смогут удержать любовника!» Пресса доделала все остальное, и в салонах массажа в «Доме красоты Valaze» началось столпотворение.
В конце 1920 года Мадам поняла, что готова изменить план продаж своей марки в Соединенных Штатах. Первые попытки продавать продукцию в больших магазинах были успешны, и теперь настало время начинать настоящее промышленное производство. С торговым домом City of Paris в Сан-Франциско, первым магазином, начавшим сотрудничество, был заключен наконец долгожданный договор. За ним последовали контракты с Meier et Franck в Портленде, Frederic et Nelson в Сиэтле, Famous-Barr and Co. в Сент-Луисе. Идея мадам Рубинштейн «Красота по науке» покорила Америку.
Новый способ распространения товара заключался не только в создании новых услуг, модернизации заводов, усовершенствовании рекламных акций на местах, но и в реорганизации европейских салонов красоты. Заводы в Сен-Клу около Парижа, на Лонг-Айленде в Нью-Йорке были построены именно в тот год[49].
В том же 1920 году были закончены все подготовительные работы, и парижский «Дом красоты» переехал на улицу 216 в предместье Сент-Оноре. HELENA RUBINSTEIN было написано большими буквами на фасаде дома, а в овале над входом – «Продукция Valaze». В 1923 году марка насчитывала восемьдесят базовых наименований и сто шестьдесят экспериментальных продуктов, включающих средства по уходу за лицом и телом, несколько линий макияжа и даже Reducing Preparations – средства для похудения. Пять лет спустя, в 1928 году, новинок в салонах и магазинах было уже три сотни.
Двадцатые годы были очень плодотворны для Мадам, которая без конца ездила из Европы в Америку и обратно, путешествовала по разным странам, открывала новые филиалы. Дела шли все лучше. Ее клиники работали уже во всех крупных странах Латинской Америки. За длительными поездками по стране следовали путешествия на другие континенты. Хелена приучила себя отдыхать в самолетах.
Во время многочисленных поездок она встречалась с биологами, химиками, физиками и другими учеными, чьи исследования касались ее сферы интересов и могли помочь ей в работе.
Эти познавательные путешествия открыли ей новое поле для изысканий – целебные свойства растений. Она узнала, что эффективность их действия зависит от изначального места произрастания, например для водяной лилии – это Египет, для папоротника – Канада, для некоторых водорослей – Океания. Мадам уверяла, что «те растения, которые растут повсюду, не имеют реальной силы, которую бы имели, если бы росли только в Оверне. Жасмин из Грасса (в Грассе она впоследствии купит виллу, прозванную “Белый дом”. – Прим. авт.) стоит в десять раз дороже, если его быстро собрали на определенном солнечном холме и высушили на рассвете». Она отправилась в Эфиопию, чтобы именно там найти особенный воск, который изготавливали дикие племена. Она поехала даже в Тибет в поисках мускуса от телят косуль, живущих на высокогорных плато. Для нее не было ничего увлекательнее, чем охотиться за редким цветком или корой дерева, описанным в какой-нибудь древней книге. И она всегда их находила.
Несколько раз ей довелось столкнуться с мошенниками. Например, некий известный китайский врач доверил ей тайну экстракта одного редкого растения, который он использовал для пилинга. У этого человека была удивительно гладкая и молодая кожа. Но всякий раз использование этого экстракта приводило к сильнейшему кожному раздражению, и Хелена так никогда и не смогла подобрать его правильную дозировку.
Во время этих долгих путешествий и научных изысканий Хелена не забывала и о семье. Отовсюду она посылала сестрам письма и открытки, и ее племянницы погружались в мечты о неведомых странах так же, как в свое время она сама мечтала об Австралии. Хелена не знала, что одна из них, Мала, дочь Регины, безмерно восхищалась тетей и считала ее настоящей героиней, которая затмевает всех принцесс из волшебных сказок. Мала украшала стены своей комнаты фотографиями Хелены, открывшей ей целый мир, совершенно непохожий на жизнь в Кракове.
Когда Мале исполнилось восемнадцать, в ее жизни было два плана: первый – стать домохозяйкой, и второй, более романтичный, – стать поэтессой. Хелена написала ей письмо с предложением провести каникулы в Париже. Мала, ни секунды не раздумывая, собрала вещи, и вскоре поезд уже мчал ее все дальше и дальше от Кракова.
«Когда я приехала в Париж, он был весь пронизан солнечными лучами. По дороге к дому тети в Сент-Оноре я любовалась широкими бульварами этого удивительно элегантного города, где все, как мне казалось, происходило с невероятной быстротой. Здесь царило доселе неведомое мне оживление. И вскоре мне посчастливилось жить в нем!» – вспоминала Мала[50].
Тетя Хелена устроила Мале незабываемые каникулы. Иногда, несмотря на свою занятость, она сопровождала племянницу на прогулках. Пока Мала дожидалась тетю в конторе, она внимательно осматривала салон и лабораторию, не упуская ни одной детали. Днем Мала ходила по музеям и любовалась парижскими улицами, площадями и памятниками. Вечером, в гостиной на бульваре Распай, она была окружена совершенно до этого неведомым и утонченным обществом интеллектуалов – это были многочисленные друзья тети и ее коллеги. Хелена открыла ей очарование парижских бистро. Один из таких вечеров произвел на Малу особенно сильное впечатление, такое сильное, что она даже написала об этом подробное письмо домой: это было в «Фоли-Бержер»[51], где выступала любимица парижской ночной жизни Жозефина Бейкер.
В 1925 году мюзик-холлы были невероятно популярны. Все музыкальные и хореографические новинки можно было увидеть именно там, и зрители, привыкшие к традиционным популярным представлениям, очень полюбили новое развлечение. По предложению Каролин Дадли, молодой американской наследницы, активистки американской колонии с правого берега, директор театра Champs-Élysées Андре Давен согласился устроить представление