– Эту копию читать не очень легко.
Княгиня согласно кивнула. Ободренный, он продолжал:
– К тому же текст мне кажется немного обезличенным.
И вот – эскиз летит на пол, а она снова начинает яростно барабанить кулаками по столу. Одна из женщин судорожно вздохнула, а вторая робко прошептала: «Но Мадам…»
– Все, хватит! Мы поговорим об этом позже, – прервала ее Хелена, указывая пальцем на дверь.
Две женщины молча покинули кабинет. Гораций, продолжавший яростно щипать свою бороду, тоже вышел вслед за ними. Мадам повернулась к молодой энергичной женщине, которая в тот момент деловито открывала окна.
– А у него что? Почему он тоже ушел?
Девушка в ответ только пожала плечами.
– Ну что ж, а сейчас поговорим о делах. Надеюсь, это будет приятный разговор, потому что день у меня начался так себе.
Патрик быстро огляделся. Кабинет казался принадлежащим мужчине: строгая мебель и антиквариат, только люстра из венецианского стекла придавала ему некоторую женственность. Громкий кашель мгновенно прервал задумчивость Патрика. Немного отдышавшись, княгиня Гуриели продолжила:
– Это от кофе. Я пью слишком много кофе. Так, рассказывайте, что вы умеете.
Не дав ему даже раскрыть рот, Мадам сама принялась перечислять те профессиональные качества, которые ее интересовали.
– Он умеет писать и говорить по-английски, по-французски и по-итальянски. Он хорошо разбирается в искусстве… Ну, а то, чего он еще не знает, – выучит!
Секретарша согласно кивала.
– Сколько? – промурлыкала княгиня, подойдя вплотную к молодому человеку.
Патрик тут же вспомнил совет своего друга Паллавичини и с безразличным видом промурлыкал в ответ:
– Четырнадцать тысяч долларов…
Мадам схватилась за горло и рухнула в кресло. Снова была разыграна сцена «еврейская мать» – она воздевала руки горе, будто в молитве, недоуменно указывала на него пальцем, качала головой и подпрыгивала в своем кресле.
– Он хочет разорить нас! – прошептала она, почти плача.
На глазах секретарши, которая с интересом за ними наблюдала, было разыграно настоящее представление. Хелена спорила, доказывала, сердилась и, в конце концов, вынула из ящика стола конверт, быстро что-то на нем нацарапала и передала юноше.
– Это мое последнее предложение.
«Семь тысяч долларов в год». Слово «семь» было подчеркнуто один раз, а слова «в год» – два. Он слабо пробормотал «да» и добавил:
– У попрошайки нет выбора.
– Вы чертовски правы!
Этим утром Патрик О’Хиггинс вступил в «золотой ад Хелены Рубинштейн», как он потом назвал свою книгу. Он останется рядом с ней до конца.
Глава 22. Искусство дипломатии
Хелена всегда могла точно угадать настроение женщин. Она инстинктивно понимала их желания, потребности, тревоги и то, что им нужно предложить, в зависимости от обстоятельств.
После того как продукт был тщательно протестирован и готов к запуску на рынок, она сама выбирала ему название. Выбор был так важен, что ради этого устраивались специальные совещания, которые проводились самой Мадам или мисс Фокс. Каждый мог выдвинуть свою идею. Чем больше вариантов, тем выше шанс выбрать лучшее название. Сара Фокс, человек конкретный и прагматический, выступала в роли арбитра, выбирая нечто среднее между экстравагантными предложениями Хелены и вкусами покупателей. Мадам очень ценила этот талант и всегда прислушивалась к ней. Если продукт не был новинкой (часто бывало именно так), она начинала с того, что изучала похожие продукты конкурентов и анализировала их названия.
Выбор названия для средства по уходу за собой очень важен, потому что создает впечатление о его качествах у потенциальных клиентов. Название должно быть одновременно соблазнительным, легким для запоминания, дерзким и женственным. Из всех предложенных вариантов Хелена всегда выбирала самый простой и прямолинейный. Она понимала, что ее знание французского и английского несовершенно, и доверялась больше интуиции, музыке звучания слов, и ошибалась редко.
Элизабет Арден относилась к этому совершенно по-другому. Она обожала лошадей и часто выбирала для своих средств название, которое напоминало о них, например Maine Chance («Мен шанс»). Конюшни Элизабет Арден под таким названием поглощали большую часть средств ее компании, но поскольку это были ее личные средства, никто не смел возражать. Один из своих парфюмов она назвала Blue Grass («Голубая трава»), в честь туманных холмов Кентукки. А кремом Eight Hours («Восемь часов») по ее указанию пользовались на конюшне и массировали им суставы молодых кобыл.
Чарльз Ревсон подходил к делу более научно. Когда на рынке появлялось новое средство, он обдумывал все плюсы и минусы продукции конкурентов, тщательно изучал рынок и только потом на этом основании выбирал название. Если он был уверен в выборе, то без колебаний тратил миллионы долларов на раскрутку.
Когда традиционное средство для снятия макияжа должно было быть выпущено на рынок в новой форме, Мадам собирала знаменитые совещания. Она хотела подобрать название, которое бы лучше всего описывало продукт, «деликатно и изящно». Название становилось причиной ожесточенных споров, а названия средств, уже существующих на рынке, вызывали у нее бурный всплеск эмоций:
– Milky Cleanser (очищающее молочко) – это похоже на молочную ферму! Flowing Velvet (струящийся бархат) – разве бархат может «струиться»! Penetrating Cleanser (проникающее очищение) – ну это по крайней мере отражает суть!
В длинном списке предложенных названий все время повторялись два слова, которые привлекли ее внимание: deep – глубокий и cleanser – очищающий.
– Глубокий, это хорошо, очень хорошо! – воскликнула она. – Очищающий – еще лучше. Давайте использовать два слова вместе – Deep Cleanser, глубоко очищающий лосьон. Все, решено!
Так это средство обрело название. Но Мадам все равно продолжала задавать вопрос за вопросом: «А как это звучит по-немецки, по-итальянски, по-французски, по-японски? И в самом деле, а как по-японски? Впрочем, все равно! Раз японцы научились произносить Coca-Cola, почему бы им не научиться произносить Deep Cleanser?
Долгие месяцы Патрик был завален работой, он без конца исполнял пожелания Мадам: нам нужны хорошие тексты, нам нужны упаковки из пластика, нам нужны средства, легкие в употреблении… Каждый день – новое задание. Так работали все. «Мадам нравилось, когда все вокруг были заняты, причем заняты так, что не перевести дыхание», – говорил ее секретарь.
В конторе на 52-й улице все думали, что Патрик О’Хиггинс, последний протеже Мадам, скоро исчезнет, как многие его предшественники… Но с течением времени стало ясно, что этот случай совсем другой и что Мадам особенно отличает его. Коллеги начали искать с ним дружбы, полагая, что она открывает ему все свои секреты. Это было почти истиной! Мадам хотела, чтобы он работал в ее собственном кабинете, присутствовал почти при всех ее телефонных разговорах, даже самых конфиденциальных. Он знал почти все о ее личных и профессиональных делах.
Однажды по конторе поползли слухи, что Мадам вскоре уедет во Францию. Она действительно ездила туда два-три раза в год, чтобы лично проверить, как обстоят дела за океаном. Тогда, в 1952 году, всем было интересно, кто же будет сопровождать ее. Ей всегда был нужен человек, готовый исполнить ее малейшее желание. На работе Хелена держала всех в таком напряжении, что ее скорый отъезд вызывал всеобщее облегчение. «Теперь все это начнется во Франции», – вздыхали сотрудники и гадали, кого она выберет в сопровождающие. Наконец, Гораций решился поставить вопрос ребром.
– Обычно в путешествиях мою мать сопровождает господин Огенблик, – объявил он Патрику. – Но сейчас он нездоров, а моя мать хотела бы уехать как можно раньше. Кажется, кроме вас больше некому.
– А почему вы не едете? – поинтересовался молодой человек.
– Мы недавно поссорились, да и вообще мать не доверяет мне в том, что касается дел.
– Не доверяет вам?
– Мама считает, что я слишком импульсивен и непоследователен. И вот…
Патрик понял, что подозрение, зародившееся у него довольно давно, не лишено оснований. Мать и сына разделяет пропасть.
Из всех близких Хелены Гораций казался ему самым непонятным и двойственным человеком. Он с большим трудом установил отношения с этой женщиной, которую, несмотря на то что она была его матерью, упорно называл «мадам Рубинштейн». Хелена любила его и за то, что он был очень похож на Эдварда, но относилась к сыну неровно. Она говорила: «Гораций очень умен, но он чудной». Это противоречивое утверждение должно было, по ее мнению, объяснить тот факт, что Гораций не имел характер дельца. Он иногда воображал себя директором галереи, эстетом, продюсером или модным журналистом. Мадам же говорила, что он «очень похож на своего отца и полностью зависит от компании».
Появления Горация в конторе иногда «согревали ее, как солнечные лучи, а иногда приводили в ярость». Порой Хелена одаривала его возможностью выполнить какое-то задание. Например, он недолго занимал пост художественного консультанта. Она упрекала его за неуверенность и ненадежность, и именно она лишала его работы, которую сама же незадолго до этого ему доверила. Для Горация Хелена была одновременно любящей, преданной, требовательной и властной матерью. И сын от нее не отставал. Патрик О’Хиггинс присутствовал при тяжелых сценах между ними – никто ни в чем не хотел уступить другому… Поэтому он говорил: «Не отдавая себе в этом отчета, они медленно разрушали друг друга».
Мадам, которой Патрик ничего не сказал о разговоре с Горацием, сама заговорила о поездке, спросив его в лоб:
– Хотите сопровождать меня в Европу?
– Да, с удовольствием, – ответил Патрик с безразличным видом, с трудом стараясь скрыть охватившую его радость.
Мадам предупредила, что речь не идет об отдыхе и что он должен будет много работать, даже по выходным. Ответ был всегда один – «да».