Сам выключенный и безмолвный челнок находился во внутреннем дворе фабричного комплекса, который располагался примерно в двух километрах западнее в квартале всё ещё находящимся под контролем имперских войск.
Артарион осмотрел закопчённое от стрельбы дуло болтера, поворачивая его в руках, когда читал некогда инкрустированные золотом священные письмена, выгравированные на боках оружия. Убитые враги, выигранные битвы, защищённые миры…
Не произнося ни слова, знаменосец опустил болтер.
— Не за что их уважать, — сплюнул Приам, шагая по молитвенному залу. — Они сражаются, чтобы защищать и сохранять. Все их цели направлены на то, чтобы удерживать уже завоёванное человечеством.
Бастилан придавал остроту боевому клинку, проводя точильным камнем по смертоносным краям гладиуса. Небольшой зал заполнили хруст ботинок Приама о щебень и рсссш, рсссш точильного камня.
— Это недостойно, — добавил мечник. — Я не оскорбляю их, как воинов. Но высадиться в десантных капсулах в город только для того, чтобы защитить гражданских? Безумие.
— Рсссш, рсссш.
— Почему ты не отвечаешь, брат?
— Я мало, что могу ответить, брат. Рсссш, рсссш
— Ты не согласен с моим мнением? Бастилан, пожалуйста, ты же знаешь, что я прав.
— Я знаю, что ты вступаешь на скользкую дорожку. Не пятнай честь братского ордена. Саламандры пролили столько же крови на той неделе, что и мы.
— Не в этом дело.
— Рсссш, рсссш. В этом ты и я расходимся, брат. Но ты ещё молод. Ты поймёшь.
Приам не стал скрывать раздражительную усмешку в голосе. — Не опекай меня, старик. Ты понимаешь, о чём я говорю. Прожитые годы смирили тебя и ты слишком скрытен, чтобы произнести эти мысли вслух.
— Я не старый, — рассмеялся сержант. Парень был, конечно, надоедливым, но зато умел вызвать заблуждающимся рвением улыбку, а то и две.
— Не смейся надо мной.
— Тогда прекрати смешить меня. Какие два ордена сражаются за одно и то же? Какие два ордена ведут бои по одним и тем же принципам? Все мы рождаемся в разных мирах, и нас обучают разные наставники. Прими их различия и стой рядом с ними, как с союзниками.
— Но они ошибаются, — Приам недоверчиво уставился на старшего рыцаря. Почему он настолько непонятливый? — Они могли приземлиться где угодно в городе. Они могли напасть на одного из командиров ксеносов. Вместо этого они десантируются рядом с нами в доках, чтобы защитить людей.
— Именно для этого они и пришли. Не принимай их сострадание за идиотскую тактику.
— Но это же так, — Приам подавил возрастающее желание выхватить меч. Перед ним не было ничего, что можно было рассечь клинком, и всё же он чувствовал сильное стремление обнажить сталь.— Они охраняют. Они защищают. Мы Адептус Астартес, а не Имперская гвардия. Мы устремлённое в горло копьё, а не тупая наковальня. Мы всё, что осталось от Великого крестового похода, Бастилан. В течение десяти тысяч лет мы и только мы сражались, чтобы привести миры Императора к согласию. Мы не воюем за население Империума, мы сражаемся за сам Империум. Мы атакуем. Мы атакуем.. Не здесь. Не в Хельсриче.
— Рсссш, рсссш
Приам опустил голову не желая соглашаться с сержантом, несмотря на то, что понимал — Бастилан прав. Этот негодяй всегда побеждал его в спорах. Всего несколько тихих слов и он разбил аргументы, которые пытался привести Приам. Это было более чем досадно.
— Хельсрич… — голос мечника стал тише, менее горьким и почему-то не таким уверенным. — В этой войне уже ничего не будет как должно.
Неровар также отошёл от остальных.
Но, как оказалось не достаточно далеко.
— Брат, — раздался голос. Вернулся Гримальд. Неро приветствовал реклюзиарха кивком и продолжил делать вид, что изучает покрытую пузырями и опалённую фреску на стене храма. На картине был изображён Император, наблюдающий за Хельсричем: сияющий лик золотого бога смотрел на громадную промышленность города. Теперь, когда стена осыпалась от пламени, и произведение искусства обуглилось, картина была похожа на улей сильнее, чем когда либо.
— Как прошла встреча командующих?
— Нудное обсуждение мест последней обороны. В этом смысле собрание не отличалось от предыдущих. Саламандры ушли.
— Тогда, возможно, Приам прекратит возмущаться.
— Сомневаюсь.
Гримальд снял шлем. Апотекарий наблюдал за ним, пока капеллан изучал картины, и увидел появившиеся морщины, когда Храмовник нахмурился.
— Как рана? — спросил Гримальд, без фильтров вокса в шлеме голос звучал глубже и мягче.
— Буду жить.
— Больно?
— Какая разница? Буду жить.
Цепи, которыми оружие было приковано к доспеху, гремели, когда реклюзиарх шёл по залу. Керамитовые сапоги глухо стучали по пыльной мозаике, ломая её. В центре комнаты Гримальд посмотрел на дырявый потолок, где раньше купол из витражного стекла милосердно закрывал вид загрязнённого неба.
— Я был рядом с Кадором, — начал он, смерив взглядом небеса. — Я был с ним до конца.
— Я знаю.
— Тогда ты поверишь мне, если я скажу, что ты не смог бы ничего изменить, если бы оказался рядом? Он умер секунду спустя после удара твари.
— Разве я не видел, что рана смертельная? Ты не сказал мне ничего, что я не знал раньше.
— Тогда почему ты всё ещё скорбишь из-за его гибели? Это была величественная смерть, достойная сводов ”Крестоносца”. Он убил девять врагов сломанным мечом и голыми руками, Неро. Кровь Дорна, если бы мы все смогли записать подобные деяния на броне. Человечество уже бы очистило звёзды.
— Он никогда не будет покоиться под тем сводом, и ты знаешь почему.
— Не стоит скорбеть по этому поводу. Это горькая правда. Сотни наших героев пали, и их генное семя не извлекли. Ты несёшь истинное наследие Кадора. Разве этого недостаточно? Я хочу помочь тебе брат, но ты не делаешь эту задачу проще.
— Он тренировал меня. Он обучал меня обращаться с клинком и болтером. Он стал мне отцом вместо родителей, у которых меня забрали.
Гримальд по-прежнему не смотрел на молодого рыцаря. Он наблюдал, как в небе проносились имперские истребители, и задался вопросом, был ли среди них Гелий, приемник Барасата и Джензен.
— Это путь воина, — ответил реклюзиарх, — мы переживаем тех, кто тренирует нас. Мы перенимаем у них опыт и используем его, как оружие против врагов Человечества.
Неро хмыкнул.
— Я сказал, что-то смешное, апотекарий?
— Отчасти. Лицемерие всегда смешно, — Храмовник снял шлем. Сделав это, он неожиданно почувствовал неприятный вес генного семени, которое хранилось в герметичных криогенных контейнерах в предплечье.
— Лицемерие? — спросил Гримальд, скорее от любопытства, чем от раздражения.
— Утешение и успокоение это не твоё, реклюзиарх. Прости, что так сказал.
— Почему я должен прощать тебя, когда ты сказал правду?
— Ты говоришь так открыто и просто. Ни один из нас не был откровенен с тобой с тех пор… как мы прибыли сюда.
Гримальд отвёл взор от мрачного неба. Он устремил взгляд глаз, которые командующая богом-машиной называла добрыми, на Неровара.
— Ты сказал ”как мы прибыли сюда”. Я чувствую, когда лгут.
— Ладно. Ещё раньше. С тех пор, как погиб Мордред стало трудно находиться рядом с тобой, реклюзиарх. Ты отстранён, хотя должен быть вдохновляющим. Ты сдержан, когда должен быть яростным. Я полагаю, что ты не имеешь права поучать меня про смерть Кадора, когда и сам заблудился после гибели Мордреда. Мы видели пламя подо льдом, и мы предупредили тебя об этих изменениях. Но впустую.
Гримальд улыбнулся и выдохнул лёгкий смешок.
— Я смотрю на мир его глазами, — сказал он, глядя вниз на серебреную маску-череп в руках. — И я вижу, ночь за ночью, что я не он. Я не заслуживаю этой чести. Я не лидер, и я не умею общаться со смертными. Я не должен носить мантию реклюзиарха, но был уверен, что с началом войны мои сомнения и переживания исчезнут.
— Но они не исчезли.
— Нет, не исчезли. Я умру на этой планете. — Гримальд снова взглянул на апотекария.
— Мой наставник погиб, и всего несколько дней спустя меня отправили на смерть в мир, у которого нет надежды пережить ужасную войну; подальше от братьев и ордена, которому я служил два века. Даже если мы победим, что принесёт эта победа? Мы будем стоять посреди планеты с уничтоженной промышленностью. — Он покачал головой. — И здесь мы умрём. Бесполезная смерть.
— И всё же по-своему это славно. Крестовый поход Хельсрича. Наши братья и люди этого мира запомнят нашу жертву навсегда. Ты знаешь это, также как и я.
— О, я знаю. От неё никуда не денешься. Но меня не волнует слава. Слава зарабатывается жизнью посвящённой служению Трону. Она не должна быть утешительным призом или чем-то, что стоит жаждать. Я хочу, чтобы моя жизнь имела смысл для моих братьев, и я хочу, чтобы моя смерть послужила Империуму. Разве ты не помнишь последние слова Мордреда обращённые ко мне? Они начертаны золотом на постаменте статуи в его честь.
— Я помню, реклюзиарх. ”Мы судим об успехе своей жизни по количеству уничтоженного нами зла”. И нас оценят очень высоко, как и многих павших до нас.
— Наша гибель никого не вдохновит. Она никому не принесёт пользу. Помнишь Призрачных Волков? Когда мы видели, как пал последний из их ордена, я чувствовал, как поёт моё сердце. Никогда прежде я не жаждал вкусить инопланетной крови, как тогда. Их смерть имела смысл. Каждый облачённый в серебреную броню воин пал в тот день во славе. А Хельсрич? Кого вдохновят примечания в архивах погибшего города?
Гримальд закрыл глаза. Он не открыл их даже когда услышал, как приблизился Неровар.
Удар кулака в челюсть свалил его на землю, откуда он, наконец, взглянул на апотекария. Реклюзиарх улыбался, хотя говоря по правде, он не ожидал удара.
— Как ты смеешь? — спросил сквозь зубы Неро, всё ещё сжимая кулак. — Как ты смеешь? Ты очерняешь нашу славу здесь, и при этом утверждаешь, что смерть Кадора имела смысл? Она