1/16 дюйма.
Толщина наиболее широкой раны — 3/16 дюйма.
Ширина лезвия хлебного ножа — от 3/8 до 1 3/16 дюйма.
Ширина наиболее широкой раны — 1 1/4 дюйма.
Никоим образом, заключил я, принадлежавшим чете Лабианка хлебным ножом нельзя нанести все эти раны. Длина, ширина, толщина — в каждом случае размер хлебного ножа был меньшим, чем сами ранения. Таким образом, убийцы, должно быть, имели при себе собственные ножи.
Вспомнив, однако, как Кацуяма перепутал перед большим жюри кожаную тесемку с электрическим шнуром, я показал ему два набора цифр и — задав ему приблизительно тот же вопрос, который прозвучал бы и в суде, — поинтересовался: сложилось ли у него мнение о том, мог ли хлебный нож, найденный в горле Лено Лабианка, произвести все раны? Да, такое мнение у него имеется, ответил мне Кацуяма. И каково же это мнение? Да, мог.
Подавив стон, я попросил Кацуяму вновь сравнить цифры.
На сей раз он решил, что нож четы Лабианка никак не мог причинить всех ранений.
Чтобы окончательно увериться в его ответе, я встретился с мед-экспертом в своем кабинете в тот день, когда я должен был вызвать его в суд в качестве свидетеля. Вновь Кацуяма счел, что нож мог причинить все раны, и затем вновь передумал.
“Доктор, — сказал я ему, — я ничего не пытаюсь вам внушить. Если ваше мнение как профессионала сводится к тому, что все раны нанесены хлебным ножом, — прекрасно. Но цифры, которые вы сами мне дали, указывают, что все эти раны ни могли быть сделаны этим ножом. Определитесь наконец. Только не надо сейчас говорить одно, а перед присяжными — другое. Примите окончательное решение”.
Несмотря на то что Кацуяма придерживался своего последнего ответа, во время его допроса в суде мне все же пришлось пережить достаточно неприятных минут. Так или иначе, мед эксперт показал: “Эти размеры [хлебного ножа] намного меньше размеров ран, которые я только что описал”.
В.: “Значит, вы считаете, что этот хлебный нож, извлеченный из горла мистера Лабианка, не мог быть использован для нанесения многих других ран на его теле; так ли это?”
О.: “Да, я так считаю”.
Розмари Лабианка, показал далее Кацуяма, получила сорок одну ножевую рану, шестнадцать из которых, пришедшиеся, по большей части, на ее спину и ягодицы, были нанесены уже после смерти потерпевшей. Отвечая на мои дальнейшие вопросы, Кацуяма объяснил, что в момент наступления смерти сердце перестает насыщать кровью остальное тело, и, таким образом, посмертные ранения можно отличить по их более светлой окраске.
Это было крайне важно, поскольку Лесли Ван Хоутен призналась Дайанне Лейк, что втыкала нож в чье-то уже мертвое тело.
Хотя Кацуяма закончил давать необходимые мне показания уже во время прямого допроса, перекрестный допрос продолжал меня все же беспокоить. В своем первом отчете заместитель коронера указал, что чета Лабианка погибла вечером в воскресенье, 10 августа, — через десяток с лишним часов после того, как они были убиты в действительности. Это не только противоречило версии событий второй ночи в пересказе Линды, но и давало защите прекрасную возможность выдвинуть алиби. Надо думать, они могли бы вызвать немало человек, каждый из которых совершенно искренне заявил бы, что видел Мэнсона, Уотсона, Кренвинкль, Ван Хоутен, Аткинс, Грогана и Касабьян, катаясь верхом на ранчо Спана вечером в то воскресенье.
Я не только не спросил Кацуяму о приблизительном времени наступления смерти четы Лабианка в ходе прямого допроса, но даже не задал аналогичного вопроса коронеру Ногучи относительно жертв на Сиэло-драйв, потому что (хоть я и знал, что показания Ногучи совпадут с рассказом Линды) не хотел, чтобы присяжные задумывались: отчего это я спросил Ногучи, но не Кацуяму?
Поскольку Фитцджеральд первым вел перекрестный допрос свидетелей, у него всегда был шанс первым же употребить наиболее мощное оружие в арсенале защиты — а в данном случае он мог вызвать настоящую сенсацию. Но он сказал лишь: “Нет вопросов к свидетелю, Ваша честь”, — и, к моему изумлению, те же слова повторили Шинь, Канарек и Хьюз.
Я мог придумать лишь одно подходящее объяснение этому почти невероятному казусу: все отчеты о вскрытии тел были переданы защите с остальными материалами по делу, но никто из четверых адвокатов не осознал важности этих материалов.
У Сьюзен Аткинс разболелся живот. Обстоятельство само по себе незначительное, в данном случае оно привело к внезапному отстранению Аарона Стовитца от дела Тейт — Лабианка.
Четыре дня судебных заседаний прошли впустую: Сьюзен Аткинс жаловалась на боли в желудке, о которых обследовавшие ее врачи отзывались как о “несуществующих”. После того как присяжные были удалены из зала, судья Олдер разрешил Сьюзен говорить, и та, театрально закатывая глаза, перечислила свои болячки. Не слишком впечатлившийся выступлением Аткинс и убежденный, что “она попросту ломает комедию”, Олдер приказал присяжным вернуться и возобновил заседание. Когда, по его окончании, Аарон покидал зал суда, один из репортеров поинтересолся, что он думает о выступлении Сьюзен. Стовитц ответил: “Это было шоу, достойное Сары Бернар[176]”.
На следующее утро Аарон получил вызов в кабинет окружного прокурора Янгера.
После публикации интервью Стовитца в журнале “Роллинг стоун” Янгер четко заявил Аарону: больше никаких интервью. Немного легкомысленному и свободолюбивому по натуре Аарону нелегко было соблюсти условие. Однажды, будучи в Сан-Франциско, Янгер включил радиоприемник и услышал, как Аарон комментирует какой-то юридический аспект слушаний. Судебный приказ об ограничении гласности не был нарушен, но по возвращении в Лос-Анджелес Янгер предупредил Аарона: “Еще одно интервью — и вы будете отстранены от дела”.
Я сопровождал Аарона в кабинет Янгера. Брошенную Стовитцем фразу никак нельзя расценивать как интервью, заявил я. Просто походя сделанное замечание. Мы все делали множество подобных замечаний по ходу процесса[177]. Но Янгер ничего не захотел слушать и объявил зычным начальственным голосом: “Нет, решено. Стовитц, вы отстранены”.
Я был сильно расстроен. На мой взгляд, решение Янгера было совершенно несправедливым. Но в данном случае обжаловать я его не мог.
Поскольку именно я готовил список свидетелей и сам опрашивал большинство из них, отстранение Аарона не слишком сказалось на данном этапе процесса. Мы договаривались, впрочем, разделить надвое окончательную аргументацию перед присяжными, которая длилась бы у каждого из нас по нескольку дней. Столкнувшись с необходимостью заниматься всем этим самостоятельно, я взвалил на себя дополнительное бремя к грузу, который уже тащил на себе; только в смысле затрачиваемого времени это означало два лишних часа подготовки ежевечерне — в придачу к обычным четырем или пяти. Назначенные на смену Аарону двое молодых заместителей окружного прокурора — Дональд Мюзих и Стивен Кей — не были в достаточной мере знакомы с материалами дела, чтобы вести допросы свидетелей или излагать перед присяжными выводы, следующие из их показаний.
Ирония состояла еще и в том, что Стив Кей когда-то встречался с участницей “Семьи” Сандрой Гуд — то было настоящее свидание, устроенное матерями обоих молодых людей, выросших в Сан-Диего.
Сержанты Боен и Долан из отделения дактилоскопии ОНЭ выступили как настоящие эксперты в своем деле — какими они, в сущности, и были. Отпечатки пальцев, полицейские архивы, картотека, смазанные и фрагментарные отпечатки, непригодные для снятия поверхности, точки сравнения… К моменту окончания дачи показаний офицерами присяжные успели выслушать мини-курс по идентификации отпечатков пальцев.
Боен описал, каким именно образом им были получены отпечатки, найденные в доме Тейт, и особый упор сделал на двух из них — на том, что был оставлен на наружной поверхности двери парадного входа, и на том, что располагался на внутренней поверхности левой створки раздвижной двери спальни Шарон Тейт.
Пользуясь заказанными мною диаграммами и многократно увеличенными фотографиями, Долан указал восемнадцать точек совпадения между отпечатком, снятым с парадной двери дома Тейт, и отпечатком безымянного пальца правой руки Уотсона, а также семнадцать точек совпадения между отпечатком с двери хозяйской спальни и отпечатком левого мизинца Кренвинкль. ДПАА, заявил Долан, требует совпадения лишь десяти точек для того, чтобы положительно идентифицировать отпечаток.
После того как Долан показал, что на данный момент нет достоверных сведений о совпадении отпечатка пальца у двух разных людей или о человеке, имеющем два одинаковых капиллярных рисунка на разных пальцах, я (с его же помощью) довел до сведения присяжных, что в 70 процентах расследуемых ДПЛА преступлений специалистам не удается получить ни единого "читабельного" отпечатка пальца, принадлежащего кому бы то ни было. Таким образом, позднее я мог объявить присяжным, что факт отсутствия в доме Тейт отпечатков, принадлежащих Сьюзен Аткинс, не означает, что ее там не было, — по той простой причине, что отсутствие четких отпечатков — дело обычное для криминалистов[178].
В доме Лабианка не было найдено отпечатков Мэнсона, Кренвинкль или Ван Хоутен. Защита могла объявить, что это доказывает, будто никто из них не входил в дом, — и, предвидя это, я спросил Долана о ручке вилки, найденной воткнутой в живот Лено Лабианка. Она сделана из слоновой кости, отвечал он, материала, на котором легко остаются отпечатки. Затем я спросил: “Получили ли вы какой-нибудь отпечаток с ручки этой вилки — краешек, мазок, фрагмент отпечатка, хоть что-нибудь вообще?”
О.: “Нет, сэр, ни единого пятнышка; фактически, у меня создалось впечатление… — тут Канарек выразил протест, но Олдер все же позволил Долану закончить, — …впечатление, что ручка этой конкретной вилки подверглась вытиранию”. Позднее, показал Долан, он провел опыт: взялся за ручку пальцами, затем "припорошил ее" и "получил фрагментарные отпечатки".