Были ли то планы самой Сэди или все-таки они принадлежали Чарли? Все, что я знал о Сьюзен Аткинс, давало мне повод усомниться в способности Сэди выдумать все самостоятельно. У меня не было доказательств, но вполне логично было бы предположить, что все эти идеи она, вероятно, почерпнула у Мэнсона.
В любом случае это не имело никакого значения. Еще читая расшифровку записи разговора с Виржинией, я уже знал, что ни за что не смогу включить эти сведения в улики по делу: в юридическом смысле они не имели почти никакого отношения к убийствам Тейт— Лабианка, и та ограниченная доказательная ценность заявлений Аткинс в пересказе Виржинии Грэхем, которая все же имелась, намного перевешивалась негативным эмоциональным эффектом.
Хотя рассказ Виржинии был бесполезен в качестве показаний на суде, я отослал по копии каждому из адвокатов.
Вскоре этот рассказ сам найдет себе дорожку в судебные протоколы.
Ронни Ховард раньше связалась с полицией, но я сначала вызвал Виржинию Грэхем: в “Сибил Бранд” она была первой, с кем разговорилась Сьюзен.
Показания Виржинии отличались особым драматизмом, поскольку, слушая ее, присяжные в первый раз узнали о том, что же произошло в доме Тейт.
Показания Ховард и Грэхем были направлены против одной лишь Сьюзен Аткинс, и поэтому только Шинь участвовал в их перекрестном допросе. Атаковал он не столько показания, сколько личность свидетельниц. Он сумел, например, заставить Ронни перечислить шестнадцать различных кличек, под которыми она проходила в разное время. Он поинтересовался также, много ли денег она зарабатывала в качестве проститутки.
Попросив Шиня приблизиться к судейскому столу, Олдер сказал: “Вам известны правила, мистер Шинь. Не надо смотреть на меня круглыми глазами и делать вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю”.
Шинь: “Вы хотите сказать, Ваша честь, что я не имею права задавать свидетелю вопросы о роде ее занятий?”
Обвинение не заключало никаких “сделок” ни с Виржинией Грэхем, ни с Ронни Ховард. Грэхем успела отсидеть весь свой срок в “Короне”, тогда как Ховард была признана невиновной по обвинению в подлоге. В обоих случаях, однако, Шинь поднимал вопрос о награде. Когда он спросил Ронни, слышала ли та про награду в 25 тысяч долларов, она прямо ему ответила: “По-моему, я должна получить эти деньги”.
На повторном допросе я спросил у каждой: “Понимаете ли вы, что выступление в суде не является необходимым условием получения денег?” Протест. Удовлетворено. Но намек сделан.
Письма, написанные Сьюзен Аткинс бывшим сокамерницам, Ронни Ховард, Джо Стивенсону и Китт Флетчер, обладали большой силой изобличения. Я был готов вызвать в суд эксперта по почеркам, чтобы тот засвидетельствовал принадлежность писем, но Шинь, надеясь сократить время их обсуждения, первым признал, что они написаны Сьюзен. Тем не менее прежде чем заговорить о письмах в зале суда, мы должны были “арандизировать” их, исключив все упоминания о других подсудимых. Происходило это в кулуарах, вне присутствия присяжных.
Канарек боролся за то, чтобы исключить все, до последней строчки. Раздраженный его постоянными протестами, Фитцджеральд выразил Олдеру свое недовольство: “Я не хочу провести здесь остаток жизни”. В равной степени возмущенно, Олдер заявил Канареку: “Я посоветовал бы вам вести себя более благоразумно и не стараться загромоздить протокол просьбами, протестами и заявлениями, либо не имеющими видимого смысла, либо вовсе не относящимися к делу — что совершенно очевидно для любого десятилетнего ребенка… ”
Однако вновь и вновь Канарек указывал на какие-то тонкости, которые пропускали другие адвокаты защиты. Например, Сьюзен написала Ронни: “Когда я в первый раз услыхала, что ты настучала, я хотела перерезать тебе горло. Потом я врубилась, что настучала я сама и хочу перерезать свое собственное горло”.
“Настучать” на себя невозможно, доказывал Канарек, подсудимый может лишь "сознаться". Это означает, что в данном случае подразумеваются другие подсудимые.
Посвятив спорам (довольно сложным) девятнадцать страниц стенограммы, мы в итоге отредактировали этот фрагмент, и он приобрел следующий вид: “Когда я в первый раз услыхала, что ты настучала, я хотела перерезать тебе горло. Потом я врубилась, что хочу перерезать свое собственное горло”.
Канарек хотел вырезать из письма к Стивенсону также и строчку: “Любовь любовь любовь”, поскольку “это явная отсылка к Мэнсону”.
Судья: “Скорее, это похоже на цитату из Гертруды Стайн[184]”.
Поскольку упоминания “любви” были в числе немногих положительных моментов писем Сьюзен, Шинь сделал все, чтобы сохранить их в тексте, заметив Канареку: “Что ты собираешься сделать — выставить ее убийцей?”
ЛИЗ И СИНАТРА В “ЧЕРНОМ СПИСКЕ” УБИЙЦЛос-анджелесская “Геральд экзаминер” напечатала обширную сенсационную статью 9 октября, указав в качестве автора журналиста Уильяма Фарра. Узнав поздним вечером предыдущего дня о подписании номера газеты со статьей Фарра в печать, судья Олдер вновь приказал закрыть окна автобуса, перевозящего присяжных, — чтобы те не смогли прочесть газетные заголовки на прилавках.
Статья Фарра содержала прямые цитаты из показаний Виржинии Грэхем, переданных нами защите во исполнение правила по представлению документов.
Прибывший в суд Фарр был приглашен в кулуары, где отказался назвать свой источник или источники. Признав, что по действующим в Калифорнии законам он не может заставить репортера сделать это, Олдер отпустил Фарра восвояси.
Было ясно, что кто-то из имевших доступ к материалам по делу нарушил судебный приказ об ограничении гласности. Олдер, однако, не стал устраивать по этому поводу большого шума, и на этом, казалось, разбирательство было прекращено. В то время еще ничто не предвещало, что в итоге вопрос о передаче имеющих ограниченное хождение материалов прессе превратится в cause celebre[185] и приведет к водворению Фарра в тюрьму.
Еще до своего появления в кулуарах Фарр рассказал адвокату Виржинии Грэхем, Роберту Стейнбергу, что получил заявление от одного из адвокатов защиты. Он не говорил, однако, от кого именно.
Грегг Джекобсон имел внушительный вид, и его показания были крайне важны для нас. Задавая вопросы, я старался, чтобы высокий, одетый с иголочки “искатель молодых дарований” мог подробно описать свои многочисленные разговоры с Мэнсоном, в которых затрагивались вопросы, имевшие отношение к Helter Skelter, “The Beatles” и к девятой главе “Откровения Иоанна”, равно как и к странному влечению Мэнсона к смерти.
Шахрок Хатами занял свидетельское место вслед за Джекобсоном и описал свою встречу лицом к лицу с Мэнсоном на территории усадьбы 10050 по Сиэло-драйв, произошедшую вечером 23 марта 1969 года. Так присяжные — и вместе с ними публика — впервые узнали, что Шарон Тейт встречалась с человеком, приговорившим ее к смерти.
В лице Руди Альтобелли Канарек встретил наконец достойного противника. На прямом допросе владелец усадьбы 10050 по Сиэло-драйв рассказал о своем знакомстве с Мэнсоном в доме Денниса Уилсона и затем, достаточно подробно, описал появление Мэнсона в гостевом домике накануне того, как они вместе с Шарон вылетели в Рим.
Настроенный крайне враждебно из-за того, что Альтобелли не дал ему разрешения посетить усадьбу, Канарек спросил: “Как вы считаете, теперь ваши владения на Сиэло-драйв, где вы в настоящее время проживаете, хорошо укреплены и безопасны?”
О.: “Надеюсь, что так”.
В.: “Не припомните ли вы нашего разговора, когда я пытался прорваться в эту вашу крепость?”
О.: “Я припоминаю ваши оскорбления и угрозы”.
В.: “Как же, интересно, я вам угрожал?”
О.: “Вы говорили буквально: “Мы позаботимся о вас, мистер Альтобелли”, “Мы найдем на вас управу, мистер Альтобелли”, “Мы притащим весь суд к вам на дом и устроим процесс у вас дома, мистер Альтобелли”.
Альтобелли ответил Канареку, что в случае, если Суд примет соответствующее постановление, он с радостью подчинится. “Пока этого не произошло, мой ответ — нет. Это дом, и в нем живут люди. Он не станет аттракционом для туристов или парком развлечений для праздношатающихся”.
В.: “Уважаете ли вы заведенный в этой стране юридический порядок, мистер Альтобелли?”
О.: “Наверное, побольше, чем вы сами, мистер Канарек”.
Преодолев протесты защиты, я сумел получить, пожалуй, около 95 процентов всех показаний от Джекобсона, Хатами и Альтобелли, на которые рассчитывал.
С появлением в зале суда следующего свидетеля я внезапно обнаружил, что сел в глубокую лужу.
Чарльз Кёниг дал присягу, чтобы рассказать, как им был обнаружен кошелек Розмари Лабианка, находившийся в женской уборной станции “Стандард” в Сильмаре, где он работает. Кёниг описал, как, подняв крышку сливного бачка, он увидел оставленный на механизме кошелек, расположенный как раз над поверхностью воды.
Канарек потратил немало времени на перекрестный допрос Кёнига, расспрашивая его о тонкостях работы унитазов и туалетных кабинок, что вызвало немало смешков среди представителей публики и прессы. Затем, совершенно неожиданно, я осознал, куда клонит Канарек.
Адвокат поинтересовался у Кёнига, существует ли стандартная процедура или какой-то установленный порядок обслуживания туалетов в уборных станции? Кёниг отвечал, что инструкция по содержанию и обслуживанию станций “Стандард” требует убирать в туалетах каждый час. Как выяснилось в ходе дальнейшей дачи показаний, подсинивающее средство, хранимое под крышкой сливного бачка, должно подсыпаться в резервуар “всякий раз, когда оно подходит к концу”.
Как часто это происходит? — спросил Канарек.
Как “руководитель” или управляющий станции, Кёниг никогда не чистил уборные самостоятельно, но поручал делать это другим работникам. Таким образом, у меня была возможность опротестовать этот и сходные вопросы, призывавшие Кёнига к выводам.