К счастью, сразу после этого заседание было отложено до следующего дня.
Я немедленно позвонил в ДПЛА и дал офицерам неотложное задание. Мне было нужно, чтобы следователи нашли и опросили всех, кто работал на этой конкретной станции техобслуживания между 10 августа 1969 года (когда Линда Касабьян, по собственному признанию, оставила там кошелек) и 10 декабря того же года (когда кошелек был обнаружен Кёнигом). Я хотел, чтобы полицейские поговорили с ними прежде, чем до этих людей сумел бы добраться Канарек; меня беспокоило, что тот мог подсказать им “нужные” ответы. Я прямо попросил офицеров: “Скажите им: “Забудьте все, к чему призывают вас инструкции; забудьте также и то, что может сказать управляющий, если выяснит, что вы не следовали букве этих инструкций. Просто честно ответьте на вопрос: вы сами, лично, меняли подсинивающее средство в бачке той кабинки когда-либо на протяжении вашей работы на станции?"
Чтобы подсыпать подсиниватель в резервуар, необходимо приподнять крышку сливного бачка. Проделать это и не увидеть спрятанный там кошелек было невозможно. Если Канарек сумеет найти хоть одного служащего, который объявит, что подсыпал подсиниватель на протяжении интересующих нас четырех месяцев, тогда защита сможет заявить, что кошелек был “подброшен” позднее, тем самым не только подорвав доверие к рассказу Линды Касабьян, но и косвенно доказав стремление обвинения “засадить” Мэнсона за решетку любыми средствами.
Офицеры ДПЛА нашли некоторых, хотя и не всех, из бывших работников станции (никто из них ни разу не менял подсинивающее средство в бачках). К счастью, Канареку, видимо, повезло не больше.
У Хьюза нашлось лишь несколько вопросов к Кёнигу, но они были сокрушительны.
В.: “Скажите, Сильмар — это место, население которого, в большинстве своем, обладает белой кожей?”
О.: “Да, похоже на то”.
В.: “Сильмар ведь не является черным гетто?”
О.: “Нет”.
В соответствии с рассказом Линды, Мэнсон хотел, чтобы кошелек был найден чернокожим, который попался бы на использовании кредитных карточек, — тогда убийства приписали бы черным. Вся моя теория касательно мотива преступлений исходила из этого предположения. Зачем тогда Мэнсону было оставлять кошелек в районе проживания белого населения?
На самом деле, избранный Мэнсоном выезд на шоссе проходил в непосредственной близости от северных границ Пакоимы — “черного” района долины Сан-Фернандо. Я пытался получить эти сведения через Кёнига, но протесты защиты не позволили мне сделать этого, и позднее мне пришлось специально вызвать в суд сержанта Патчетта, который дал необходимые показания.
С помощью одного-единственного свидетеля, работника станции техобслуживания, защита (точнее, Канарек и Хьюз) чуть не пробила две внушительные дыры в доводах стороны обвинения.
К этому времени я уже окончательно разобрался в своих оппонентах. Фитцджеральд выглядел хорошо, но редко добивался результата. Шинь был неплох. Для первого в своей жизни процесса Хьюз справлялся чертовски отлично. Но именно Ирвинг Канарек — которого многие репортеры величали не иначе как “шут” или “фигляр” — набирал большинство очков. То здесь, то там Канареку удавалось не пропустить в зал суда важных показаний или улик.
Так, например, когда на свидетельском месте оказалась Стефани Шрам, Канарек опротестовал ее показания относительно “школы убийц”, учрежденной Мэнсоном на ранчо Баркера, — и Олдер удовлетворил протест. Со своей стороны, я не был согласен с постановлением судьи, но обойти его никак не мог.
На прямом допросе Стефани показала, что она вернулась с Мэнсоном из Сан-Диего на ранчо Спана в фургоне кремового цвета в пятницу, 8 августа. На перекрестном допросе Фитцджеральд спросил ее: “Могли ли вы ошибаться всего на день?” Это показало мне, что Мэнсон по-прежнему может настаивать на своем алиби; поэтому на повторном допросе я представил улику — штрафной талончик, полученный ими за день до того. Представив также рапорт об аресте Бруннер и Гуд, содержавший упоминание номера того же фургона, я был готов разбить защиту Чарли, если бы Канарек заявил, что в момент убийств его подзащитного даже не было в Калифорнии.
Однако я не мог сбрасывать со счетов и возможность того, что у Мэнсона может иметься собственное оружие — какая-то неожиданная улика, которую он готовится “взорвать” в зале суда.
Как мне предстояло убедиться, такое оружие у него имелось.
Сержант Гутиэрес — о двери с надписью: “HELTER SKELTER”'. Девэйн Вольфер — о проведенных им в усадьбе Тейт акустических замерах. Джеррольд Фридман — о последнем звонке, сделанном Стивеном Парентом. Розанна Уолкер — об оброненных Аткинс словах насчет пары очков. Гарольд Тру — о посещениях Мэнсоном дома по соседству с домом Лабианка. Сержант Маккеллар — о попытках Кренвинкль остаться неузнанной перед ее арестом в Мобайле, штат Алабама. Кусочки и фрагменты — но, взятые вместе, они складывались в одну картину. Я надеялся только, что получившаяся в итоге картина будет убедительна.
Оставалось выслушать показания всего нескольких свидетелей обвинения. И я по-прежнему не имел понятия, какую тактику изберет защита. Сторона обвинения обязана представить защите полный список всех своих свидетелей по делу, но противная сторона не имеет подобного обязательства. Ранее Фитцджеральд объявил репортерам, что намерен вызвать тридцать свидетелей — и среди них таких знаменитостей, как Мама Касс[186], Джон Филлипс и Джон Леннон: участник “The Beatles” должен был дать собственную интерпретацию текстов своих песен. Но это заявление, вкупе со слухами, что сам Мэнсон планирует выступить в суде, были единственными намеками, доступными обвинению. И даже на выступление Мэнсона нельзя было рассчитывать. В наших разговорах Чарли увиливал от четкого ответа. “Может быть, я дам показания. Может, и не дам”. Я продолжал подстрекать его, но уже стал опасаться, что переигрываю.
Подсудимые отсутствовали в зале со времени достопамятного броска Мэнсона к судье. Однако в день, когда должен был выступить Терри Мельчер, Олдер разрешил им вернуться. Не желая встречаться с Мэнсоном, Терри спросил: “Нельзя ли мне уйти в закрытую комнату и дать показания оттуда, по динамику?”
Из всех свидетелей обвинения Мельчер более остальных опасался Мэнсона. Страхи его были столь сильны, признался мне Терри, что ему пришлось обратиться за помощью к психиатрам, а с декабря 1969 года — оплачивать круглосуточную охрану.
“Терри, они не искали тебя той ночью, — убеждал я Мельчера, пытаясь вселить в него уверенность. — Мэнсон прекрасно знал, что ты там больше не живешь”.
Тем не менее Мельчер так сильно нервничал, что ему пришлось принять транквилизаторы, прежде чем занять свидетельское место. Говорил он несколько менее уверенно, чем во время наших с ним бесед, однако по окончании дачи показаний с видимым облегчением сообщил мне, что Мэнсон улыбался ему и, значит, не сердится.
Канарек, действуя, видимо, по просьбе Мэнсона, не стал задавать Мельчеру вопросов. Хьюз вытащил на свет то обстоятельство, что в ту ночь, когда Уилсон и Мэнсон подвезли Мельчера до ворот усадьбы 10050 по Сиэло-драйв, они могли заметить, как тот надавил кнопку открывающего ворота устройства. Теперь защита могла заявить, что, будучи знаком с механизмом, Мэнсон едва ли заставил бы посланных им убийц перелезать через забор — что они тем не менее проделали, если верить рассказу Линды.
К этому времени у меня имелись доказательства того, что не только Мэнсон, но и Уотсон бывал до убийств на территории усадьбы 10050 по Сиэло-драйв, причем неоднократно. Присяжные, впрочем, так и не узнали об этом.
За несколько месяцев до этого я узнал, что после того, как Терри Мельчер покинул дом, но еще до въезда в него четы Полански, Грегг Джекобсон договаривался о временном проживании там Дина Мурхауса. На протяжении этого времени Текс Уотсон навещал Мурхауса по крайней мере трижды (а быть может, и все шесть раз). В частной беседе с Фитцджеральдом я рассказал ему об этих визитах, и адвокат ответил, что уже знает о них.
Я намеревался представить эти улики на будущем процессе по делу Уотсона, но не рассчитывал упоминать их в ходе текущего разбирательства; я надеялся, что Фитцджеральд также не станет упоминать о визитах Уотсона на Сиэло-драйв в суде, поскольку это подкрепляло, скорее, связку “Сиэло — Уотсон”, нежели “Сиэло — Мэнсон”.
Подозревая, что Мэнсон также посещал Сиэло-драйв на протяжении того же периода, я получил доказательства этому лишь в заключительной фазе процесса, когда лучший из всех возможных источников сообщил мне, что Мэнсон действительно бывал на территории усадьбы 10050 по Сиэло-драйв “пять или шесть раз”. Моим источником был сам Мэнсон, который признался мне в этом во время одной из наших “бесед по душам”. Чарли отрицал, однако, что хоть раз бывал в доме; по его словам, они с Тексом ездили туда, чтобы покататься на вездеходах-пустынниках вверх-вниз по холмам.
Эти прелюбопытные сведения я не мог, однако же, использовать против Мэнсона: он прекрасно понимал, что беседы со мной проходили по его собственному приглашению, а в начале этих бесед я ни разу не сообщал об имеющихся у Чарли конституционных правах.
Ситуация сложилась странноватая — так оно, должно быть, выглядело со стороны. Хотя Мэнсон пригрозил убить меня, он по-прежнему присылал мне приглашения встретиться и поболтать.
Не менее странными были и сами наши беседы. Мэнсон сказал мне, например, что верит в закон и порядок. Необходим “строгий контроль” со стороны властей, сказал он. Не имеет значения, к чему именно обязывает закон (добро и зло — понятия относительные), но этот закон необходимо поддерживать самыми строгими мерами; это обязаны делать все, у кого имеется хоть толика власти. Общественное мнение следует подавлять, поскольку одни люди склонны думать одно, другие же — другое.
“Иными словами, твое решение — диктатура”, — заметил я на это.