Мистер Кейт также “намекнул, что Уотсон и эти три девушки страдали неким психическим расстройством, которое не позволяло им правильно оценивать ситуацию и самостоятельно принимать решения. Оно даже лишило их возможности совершить умышленное преступление”. Проблема здесь, сказал я присяжным, лишь в том, что защита ни разу не привела доказательств невменяемости или умственного расстройства; совсем напротив, Фитцджеральд описывал девушек как “умных, понятливых, восприимчивых, хорошо образованных людей”, тогда как приведенные на процессе улики говорят об одном: “подсудимые очень, очень хорошо соображали во время тех ночных убийств”.
Они перерезали телефонные линии, попросили Линду прислушиваться к шумам извне, смыли следы крови со своих тел, избавились от грязной одежды и оружия, вытерли отпечатки пальцев… “Их поведение ясно и однозначно показывает: в обе ночи подсудимые прекрасно понимали, что именно они делают. Они убивали, хорошо подготовившись, и после этого сделали все возможное, чтобы остаться не пойманными.
Нет, леди и джентльмены, они отнюдь не страдали от каких бы то ни было душевных расстройств. Они страдали от очерствевшего сердца, от окаменевшей души”.
Вновь пустив вход старые приемы, Канарек постоянно перебивал мое выступление легкомысленными протестами. Даже лишившись сотни долларов штрафа за неуважение к Суду, Канарек продолжал стоять на своем. Попросив стороны подойти к судейскому столу, Олдер отметил: “На протяжении всего процесса я наблюдал за мистером Канареком и пришел к неутешительному выводу: по ходу разбирательства данного дела мистер Канарек доказал своим поведением и манерами, что он начисто лишен совести, понятий об этике и профессиональной ответственности. Я хочу, чтобы это ясно прозвучало в стенограмме”.
Канарек: “Могу ли я принести присягу?”
Судья: “Я не поверил бы вам и в этом случае”.
Разделавшись с выступлениями адвокатов, я весь вечер потратил на то, чтобы напомнить присяжным основные положения показаний свидетельницы Линды Касабьян. В инструкциях, которые судья Олдер намеревался дать присяжным, имелся один пункт, касающийся показаний соучастников преступления. И Фитцджеральд, и Канарек прочитали вслух самое начало этого параграфа: “Показания соучастников преступления следует рассматривать с недоверием”. Тут они оба и остановились. Я же прочел присяжным остаток: “Это не значит, что вы можете не принимать в расчет такие показания, но скорее вам следует подходить к ним взвешенно и принимать их на веру лишь в той степени, в которой это будет оправдано внимательным изучением всех прочих улик, представленных по делу”.
Затем я взял показания других свидетелей, совершенно независимые от рассказа Линды, и продемонстрировал, насколько они подтверждают и поддерживают этот рассказ. Линда показала, что Уотсон выстрелил в Парента четыре раза. Доктор Ногучи подтвердил, что Парент получил четыре пулевые раны. Линда говорила, что после выстрелов Парент наклонился к пассажирскому сиденью. На полицейских фотографиях видно, что тело Парента свесилось к пассажирскому сиденью. Линда показала, что Уотсон сделал горизонтальный надрез в ставне. Офицер Вайзенхант показал, что ставень был надрезан горизонтально. Только по ночи убийств на Сиэло-драйв я указал сорок пять моментов в рассказе Линды, подтвержденных вещественными уликами и показаниями других свидетелей.
После чего сделал вывод: “Леди и джентльмены, улики в виде отпечатков пальцев, результатов экспертиз, признательных показаний и так далее убедили бы самого закоренелого скептика в мире в том, что Линда Касабьян рассказала здесь правду”.
Вслед за этим я перечислил все улики против каждого из подсудимых, начиная с девушек и заканчивая самим Мэнсоном. Я отметил также, что в стенограмме суда 238 раз упоминается власть, которую Мэнсон в повседневной жизни имел над членами “Семьи" и (в том числе) над соответчицами по делу. Вывод из этого мог быть только один, подчеркнул я: власть его простиралась и на те две ночи убийств. Мэнсон, и никто иной, управлял действиями убийц.
Вспоминая о долгих месяцах следствия, я поражался, каких же трудов нам стоило собрать хотя бы несколько таких примеров.
Helter Skelter. На суде это понятие раскрывалось постепенно, слово за словом и штрих за штрихом. Теперь же я собрал воедино отрывочные показания множества свидетелей, и результат мог ошеломить. Очень уверенно и, как мне показалось, весьма убедительно я доказал, что именно Helter Skelter был мотивом убийств и что мотив этот принадлежал Чарльзу Мэнсону и никому более. Я заявил, что обнаруженные на месте преступления написанные кровью буквы “healter skelter” — улика не менее сильная, чем отпечаток пальца Мэнсона.
Мы уже почти закончили. Еще через несколько часов присяжные удалятся на совещание. Я завершил свое подведение итогов на очень сильной ноте.
“Леди и джентльмены, Чарльз Мэнсон говорил здесь, будто наделен властью дарить жизнь. В ночи убийств Тейт — Лабианка он посчитал, что ему принадлежит также право отбирать жизнь у людей. Такого права у него никогда не было, но он сделал это.
Жаркой летней ночью восьмого августа 1969 года Чарльз Мэнсон, этот мефистофельский гуру, исказивший, замутивший сознание всем тем людям, что столь полно предали себя в его руки, выслал из адских глубин ранчо Спана трех бессердечных, кровожадных роботов и — к несчастью для него самого — одно человеческое существо, юную девушку-хиппи, Линду Касабьян.
Фотографии тел жертв показывают, как замечательно Уотсон, Аткинс и Кренвинкль справились с заданием…
Шестьдесят минут той ночи, возможно, стали самым нечеловеческим, кошмарным, наполненным невыразимым ужасом часом зверских убийств и резни в анналах криминологии. В то время как беззащитные жертвы просили о пощаде и взывали о помощи в равнодушный ночной сумрак, кровь ручьями бежала из их тел, и только совершенно бессердечные люди могли бы спокойно наблюдать за этим.
Я уверен: если бы только Уотсон, Аткинс и Кренвинкль могли бы искупаться в этих реках крови, они сделали бы это с радостью, с восторженными, оргазмическими выражениями на лицах. Сьюзен Аткинс, эта вампирша, даже пробовала на вкус кровь Шарон Тейт…
На следующую ночь Лесли Ван Хоутен присоединилась к группе убийц, и несчастные Лено и Розмари Лабианка были безжалостно забиты ножами, они были зарезаны, словно жертвенные животные, в удовлетворение безумной жажды смерти, охватившей Чарльза Мэнсона…
Обвинение представило внушительные улики против подсудимых, многие из которых вещественны и научно обоснованны, и все они определенно доказывают совершение убийств этими людьми.
Улики и свидетельские показания, прозвучавшие в этом зале, не просто говорят о виновности подсудимых вне пределов разумных сомнений, в чем и заключалась задача обвинения, — нет, они доказывают их вину вне каких бы то ни было сомнений…
Леди и джентльмены, обвинение выполнило свою задачу, собрав и представив улики. Свидетели справились со своей, заняв место в этом зале и дав показания под присягой. Теперь настала ваша очередь. Вы — последнее звено в цепи правосудия.
Со всем уважением, я прошу вас вернуться после совещания в этот зал суда со следующим вердиктом”. Я зачитал вердикт, услышать который рассчитывал Народ.
Я подошел к самому концу выступления — к тому, что газеты позже назовут “перекличкой мертвецов”. После каждого нового имени я делал паузу, чтобы присяжные могли вспомнить этого человека.
“Леди и джентльмены, господа присяжные заседатели, — тихо начал я. — Шарон Тейт… Абигайль Фольгер… Войтек Фрайковски… Джей Себринг… Стивен Парент… Лено Лабианка… Розмари Лабианка… их нет сегодня с нами в этом судебном зале, но из своих могил взывают они к правосудию. И этому правосудию вы можете послужить лишь вернувшись в этот зал с вердиктом о виновности подсудимых”.
Собирая свои заметки, я поблагодарил присяжных за терпение и внимание, которые они проявили на протяжении всего разбирательства. Это был очень, очень долгий судебный процесс, отметил я, и он создал чрезвычайные неудобства для их частной и личной жизни. “Вы были образцовыми присяжными. Истцом в этом деле выступает Народ штата Калифорния. Лично я совершенно уверен в том, что вы не откажете истцу в удовлетворении”.
После полуденного перерыва судья Олдер дал присяжным подобающие инструкции. В 15:20 в пятницу, 15 января 1971 года — ровно через семь месяцев после начала суда, — присяжные покинули зал, чтобы начать совещание.
Присяжные совещались всю субботу, но в воскресенье взяли паузу. В понедельник они обратились с двумя просьбами: предоставить им проигрыватель, на котором они могли бы прослушать “Белый альбом” “The Beatles”, который, хоть и был представлен в вещественных доказательствах и много обсуждался, так и не прозвучал в суде; кроме того, присяжные хотели посетить места преступлений — дома Тейт и Лабианка.
После долгого совещания с адвокатами Олдер удовлетворил первую просьбу и отклонил вторую. Признав, что увидеть места преступлений своими глазами ему самому также было бы весьма любопытно, судья счел, что подобный визит мог послужить причиной нового открытия заседания, с вызовом свидетелей, перекрестными допросами и т. д.
Во вторник присяжные попросили перечитать им письма, отправленные Сьюзен Аткинс бывшим сокамерницам. Это было исполнено. Вероятно, впервые в деле подобной сложности присяжные не разу не просили перечитать им те или иные выдержки из стенограммы. Я могу предположить лишь, что в ходе совещаний они полагались на подробные конспекты, которые вели на всем протяжении процесса.
Среда, четверг, пятница — присяжные совещались, не передавая дальнейших просьб или других посланий Суду. Еще задолго до окончания недели “Нью-Йорк таймс” сообщила читателям, что присяжные совещаются слишком уж долго, и, похоже, они попросту намертво “застряли”, разойдясь во мнениях.
Меня это совершенно не беспокоило. Я уже заявил прессе, что не рассчитываю услышать вердикт ранее, чем через четыре-пять дней минимум, и что не удивлюсь, если присяжные будут совещаться полторы недели.