Впутав себя в убийство Хинмана (по крайней мере, одним своим присутствием), Лесли постаралась представить смягчающие обстоятельства своей вовлеченности в убийство четы Лабианка. Она заявила, что ничего не знала об убийствах на Сиэло-драйв, и, садясь в машину, не имела ни малейшего представления, куда это собрались ехать остальные и зачем. Убийство Розмари Лабианка в устах Лесли было необходимой самообороной. Лишь после того, как Розмари накинулась на нее с настольной лампой в руках, она “взяла один из ножей, а у Патриции тоже был ножик, и мы обе стали бить ножами эту леди”.
В.: “До сего момента вы вовсе не намеревались причинить кому-либо зло?”
О.: “Именно так”.
В.: “Вы ударили женщину ножом уже после того, как она показалась вам погибшей, Лесли?”
О.: “Я ударила ее ножом, но я не знаю, случилось ли это до или уже после того, как она умерла… Я не знаю, была ли она мертва. Она просто лежала там, на полу”.
В.: “Ударили ли вы ее хоть раз до того, как увидели лежащей на полу?"
О.: “Я не помню”.
То, что Лесли могла забыть подобную вещь, было почти столь же невероятным, как и ее заявление о том, что она не рассказывала Мэнсону об убийствах, пока “Семья” не перебралась жить в пустыню.
С великим тщанием и терпением Кейт старался установить факт раскаяния Лесли в случившемся.
В.: “Лесли, чувствовали ли вы печаль, стыд или вину за то, что принимали участие в обстоятельствах смерти миссис Лабианка?”
О.: [Молчание.]
В.: “Давайте, я сделаю это постепенно, шаг за шагом. Что вы чувствуете в связи с этим? Быть может, сожаление, печаль, грусть?”
В зале суда почти ощутимо повеяло холодом, когда Лесли ответила: “Жалость — всего только слово из семи букв. Жалостью ничего нельзя вернуть”.
В.: “Лесли, я пытаюсь установить, что вы чувствуете в связи с гибелью Розмари”.
О.: “Что я могу чувствовать? Это уже произошло. Она погибла”.
В.: “Хотелось бы вам, чтобы этого не случилось?”
О.: “Мне никогда не приходилось жалеть, что я не могу отмотать время назад и что-то там переиначить. Глупая мысль. Такое не может произойти. Человек не способен отменить свои прошлые поступки”.
В.: “Когда вы думаете о случившемся, вам не хочется, скажем, заплакать?”
О.: “Заплакать? Потому, что эта женщина умерла? Если я и заплачу, то только потому, что в мире существует смерть как таковая. Розмари — не единственный умерший человек на свете”.
В.: “Вы раздумываете об этом время от времени?”
О.: “Только когда сижу здесь, в зале суда”.
Большую часть процесса Лесли Ван Хоутен придерживалась амплуа невинной маленькой девочки. Теперь она распростилась с ним, и присяжные впервые увидели, насколько бесчувственна и холодна она на самом деле.
Другая сторона подлинной ее натуры выявилась при допросе Лесли Канареком. Встречая некоторые из его вопросов нетерпимостью и гневом, она выплевывала враждебные, саркастические ответы. И с каждым новым выплеском яда можно было заметить, как присяжные вздрагивают, глядя на нее словно бы впервые. Все сочувствие, какое она только могла собрать ранее, теперь улетучилось. Даже Макбрайд не желал встречаться с нею взглядом.
Лесли Ван Хоутен была признана виновной в двух убийствах. Я считал, что она принимала участие в этих действиях с готовностью и азартом, а потому заслуживает смертной казни. Но я вовсе не хотел, чтобы присяжные вынесли ей такой приговор, основываясь на преступлении, которое Лесли не совершала. Беседуя с ее адвокатом, Максвеллом Кейтом, я заявил, что намерен подчеркнуть на суде, что Лесли вообще даже не бывала дома у Хинмана: “Иначе говоря, присяжные могут решить, что она там была, и это обернет дело во вред твоей подзащитной; по-моему, это неправильно”.
Исходя из этого, я напрямик спросил Лесли в ходе перекрестного допроса: “Рассказывали ли вы кому-либо — еще до выступления в этом зале — о том, что вместе с Сэди и Бобби Бьюсолейлом побывали в доме Гари Хинмана?”
О.: “Я говорила Патриции”.
В.: “На самом же деле в доме у Хинмана были не вы, а Мэри Бруннер; верно ли это?”
О.: “Ну, это вы так думаете”.
Я постарался не дать Лесли оговорить себя в случае с убийством Хинмана, но поступил как раз наоборот, когда речь зашла об убийстве Розмари Лабианка. Когда я закончил обсуждать с Лесли это преступление, она успела признать, что Розмари могла быть все еще жива, когда Лесли ударила ее ножом; что она нанесла удары не только в ягодицы и, возможно, в шею жертвы, но “могла ткнуть пару раз и в спину”. Как позднее я напомнил присяжным, многие из ножевых ранений в спину Розмари Лабианка были нанесены после ее смерти, но одна из них, рассекшая позвоночник жертвы, могла сама по себе вызвать смерть.
Как и ранее с Сэди и Кэти, я всячески подчеркивал туманные места в рассказе Лесли об “убийствах под копирку”. Например, она показала, что была “безнадежно влюблена” в Бобби Бьюсолейла и вполне серьезно считала, будто эти убийства совершались в попытке вытащить Бобби из тюрьмы; я же, в свою очередь, отметил тот факт, что, имея возможность дать показания на обоих процессах по делу Бьюсолейла, Лесли не захотела выступить в суде — а ведь ее рассказ, будь он правдив, мог в результате послужить причиной освобождения из тюрьмы ее возлюбленного.
На этом этапе перекрестного допроса я решил попытать счастья в “рыбной ловле”. Я не знал наверняка, но сильно подозревал, что Лесли поведала своему первому адвокату, Марвину Парту, подлинную историю убийств. Я знал, однако, что Парт записал на магнитофон эту свою беседу с Лесли, и, не зная точного ее содержания, помнил, как Марвин умолял судью прослушать запись.
Буглиози: “Правда ли, Лесли, что еще до начала этого судебного процесса вы уже говорили кому-то, будто все эти убийства совершены по приказу Чарльза Мэнсона?”
О.: “У меня был назначенный Судом адвокат, Марвин Парт, который настаивал на том, чтобы я…”
Кейт прервал ее, выразив протест: мы вторгались в закрытую область переговоров адвоката с клиентом. В ответ я заметил судье Олдеру, что Лесли сама назвала имя Парта и что у нее имеется право говорить, отказавшись от данной привилегии. Канарек также выразил протест, прекрасно понимая, к чему я могу клонить.
Ван Хоутен: “Мистер Канарек, да заткнитесь же вы, наконец, и дайте ответить на вопрос… У меня был назначенный Судом адвокат по имени Марвин Парт. У него имелось множество идей — до которых он дошел самостоятельно, — насчет того, как вытащить меня отсюда. Он сказал, что хочет записать на магнитофон кое-что, и в общих чертах описал мне то, что надо было сказать. И я сказала все то, о чем он просил”.
В.: “Что именно вы сказали мистеру Парту?”
О.: “Не помню. Это давно было”.
Я спросил у Лесли, говорила ли она Парту, что убийства совершены по приказу Мэнсона?
О.: “Конечно же, говорила”.
А не говорила ли она Парту, что Мэнсон поехал с остальными во вторую ночь и что, когда они остановились на Вейверли-драйв, Мэнсон покинул машину и вошел в дом Лабианка?
После нескольких уклончивых ответов Лесли выпалила: “Конечно, говорила!”
Судья: “На этом мы прервем наше заседание…”
Ван Хоутен: “Ты злой человек, Буглиози!”
Каждый из свидетелей, входивших в "Семью", прямо отрицал, что Мэнсон ненавидел чернокожих. Однако, в свете недавно полученных мною сведений, некоторые из них выразили эту свою мысль довольно странно. Когда Фитцджеральд спросил у Пищалки: “Любил ли он людей с черной кожей или же ненавидел?”, та ответила: “Он любил их. Это его отец… чернокожий приходится Чарли отцом”. Цыганка показала: “Начать с того, что Чарли почти всю свою жизнь провел в тюрьме. Поэтому он очень, очень хорошо разбирается в чернокожих. То есть они фактически были ему как отец, знаете ли”. Лесли сказала очень похожую фразу, прибавив: “Если бы Чарли ненавидел чернокожих, тогда ему пришлось бы возненавидеть и себя самого”.
В перерыве я спросил у Мэнсона: “Чарли, твой отец действительно был чернокожим?”
“Чего?" — Казалось, Мэнсон потрясен вопросом, но потому ли, что сама мысль казалась абсурдной, или же потому, что я наткнулся на что-то, тщательно им скрываемое, осталось неясным. Когда же Мэнсон достаточно пришел в себя, чтобы ответить, в его словах не было ничего уклончивого: он ответил категорическим "нет".
Было похоже, что он говорит правду. Тем не менее сомнения меня не покинули. Не покидают и по сей день.
Следующему свидетелю было не в новинку выступать в суде. Прибывшая из Нью-Хемпшира по просьбе Ирвинга Канарека, Линда Касабьян вновь принесла присягу. Фитцджеральд, Кейт и Шинь противились ее новому появлению в зале суда; Канареку стоило бы прислушаться к их совету, поскольку Линда вновь говорила столь убедительно, что я даже не стал подвергать ее перекрестному допросу. Все более ранние ее показания не поколебались ни на йоту.
Линда жила теперь на маленькой ферме в Нью-Хемпшире с мужем и двумя детьми. Большой любитель побродяжить, Боб Касабьян на поверку оказался надежной опорой, и я был рад услышать, что их брак с Линдой наконец “состоялся”.
Двадцатилетняя Рут Энн Мурхаус, тик Уич, однажды поразившая Дэнни ДеКарло признанием, что ей не терпится убить свою первую свинью, повторила уже ставший знакомым припев: “Чарли не был лидером”. Но, однако, “гремучие змеи любили его, и он даже мог играть с ними", и еще "он умел превращать стариков в юношей”.
Добавив еще несколько надуманных штрихов к общей картине мотива “убийств под копирку”, Уич заявила, что это Бобби Бьюсолейл был отцом второго ребенка Линды Касабьян.
Я спросил у нее: “Вы бы сделали все, что в ваших силах, чтобы помочь Чарльзу Мэнсону и этим трем подсудимым девушкам, не так ли, Уич?”
Когда она уклонилась от прямого ответа, я задал другой вопрос: “Ради них вы пошли бы даже на убийство, верно?”
О.: “Я не способна лишить кого-то жизни”.
В.: “Отлично, давайте поговорим об этом, Уич. Знакомы ли вы с девушкой по имени Барбара Хойт?”
Послушав совета своего адвоката, Уич отказалась отвечать на любые вопросы, затрагивающие попытку убийства Хойт. По закону, когда свидетель отказывается давать ответы при перекрестном допросе, все его прошлые показания могут не приниматься в рассмотрение. Что и произошло в случае Уич.