ати угодили в черно-белые автомобили полиции. Как ни странно, никто не был убит, хотя трое из подозреваемых получили легкие ранения.
Все шестеро грабителей были участниками “Семьи” Мэнсона. Задержанными оказались: Мэри Бруннер (первая участница “Семьи”, 27 лет), Кэтрин Шер (тик Цыганка, 29 лет), Деннис Райс (22 года; вместе с Цыганкой он недавно был освобожден, отсидев девяностодневный срок за участие в попытке заставить молчать Барбару Хойт), Лоуренс Бэйли (тик Ларри Джонс, 23 года; в ночь убийств на Сиэло-драйв он присутствовал при отъезде убийц с ранчо Спана) и бежавший заключенный Кеннет Комо (33 года). Еще один участник “Семьи”, Чарльз Ловетт (19 лет), удрал с места перестрелки, но был арестован впоследствии.
После их ареста выяснилось, что та же группа несла ответственность за состоявшееся 13 августа ограбление склада пивоваренного предприятия “Ковина”, понесшего убыток в 2600 долларов.
Полицейские подозревали, что с помощью серии ограблений группа намеревалась добыть достаточно оружия и боеприпасов, чтобы совершить эффектный налет на здание суда. Стив Гроган вызвал Мэнсона свидетелем на собственном процессе. Считалось, что в день появления в суде своего предводителя “Семья” собиралась взять приступом Дворец юстиции и освободить обоих.
В реальности замысел был куда грандиознее. При удачном стечении обстоятельств и достаточном давлении со стороны общественного мнения этот план мог бы сработать.
Прежде это не попадало в печать. По словам одного из участников “Семьи”, не понаслышке знакомого с подготовкой ограбления в Хоуторне, настоящий план был таков: при помощи украденного оружия группа собиралась захватить большой пассажирский самолет и убивать по пассажиру в час — до тех пор, пока Мэнсон и остальные оказавшиеся в тюрьме члены “Семьи” не будут отпущены на свободу.
Во время суда по делу об ограблении в Хоуторне были предприняты чрезвычайные меры безопасности — отчасти из-за свидетелей защиты, которых судья Артур Эларкон назвал “величайшей коллекцией убийц, собиравшейся одновременно в округе Лос-Анджелес”. Свидетельское место по очереди занимали двенадцать осужденных убийц, включая Мэнсона, Бьюсолейла, Аткинс, Кренвинкль, Ван Хоутен, Грогана и Дэвиса. Их присутствие в одном месте заставило всех слегка нервничать. В особенности потому, что к этому моменту “Семья" уже успела обнаружить: если только захотеть, то сбежать можно и из Дворца юстиции.
Ранним утром 20 октября 1971 года Кеннет Комо пропилил решетку своей расположенной на тринадцатом этаже камеры, спустился до восьмого этажа по связанной из простыней веревке, выбил ногою окно в зале судебных заседаний 104 (том самом, где лишь несколько месяцев тому назад я выступал в качестве обвинителя Мэнсона и трех его соответчиц), после чего просто вышел из здания, спустившись по лестнице. Сандра Гуд уже ждала Комо в принадлежащем “Семье” фургоне. Не слишком далеко отъехав, Сэнди разбила фургон и была арестована на месте происшествия, но Комо удалось разыскать и препроводить в камеру лишь через семь часов. Также были арестованы Пищалка, Бренда, Китти и двое других участников “Семьи", но впоследствии всех их пришлось отпустить: полиции не удалось собрать достаточных доказательств тому, что они вместе готовили побег.
Во время суда над налетчиками на оружейный магазин никаких попыток вытащить Мэнсона из тюрьмы так и не было предпринято. Впрочем, двоих из присяжных пришлось заменить “запасными” после того, как им угрожали по телефону: если те проголосуют за вердикт о виновности подсудимых, расправа будет короткой. Звонки приписывались оставшейся неизвестной участнице "Семьи".
Хотя ранее Цыганка и Райс отсидели всего по девяносто суток за участие в попытке убийства свидетеля обвинения, теперь они, как и их соответчики, быстро выяснили, что суды воспринимают пальбу по офицерам полиции несколько серьезнее. Всем им было предъявлены обвинения по двум эпизодам вооруженных ограблений. Райс признал себя виновным и был отправлен в тюрьму штата. Остальные были признаны виновными по всем пунктам обвинительного акта и получили следующие приговоры: Ловетт — два последовательных срока по пять лет; Шер — десять лет; Комо — пятнадцать лет; Бруннер и Бэйли — по двадцать лет заключения. Каждый из этих приговоров мог, однако, превратиться и в пожизненный срок, в зависимости от поведения заключенных в тюрьме; приговор оговаривал это особо.
Сандра Гуд впоследствии была судима за подстрекательство и содействие побегу. Ее адвокат, единственный и неповторимый Ирвинг Канарек, заявил, что Комо похитил ее с целью получения выкупа. Присяжные, впрочем, усомнились в этой версии и приговорили Сэнди к полугодичной отсидке.
В день побега Комо Канарек появился в зале суда, где работал судья Рэймонд Чоэйт, и заявил в своем непревзойденном стиле: “Я уверяю, не будучи способен сиюминутно представить доказательства, что данный побег был совершен с подстрекающего попустительства властей”.
Судья Чоэйт попросил Канарека объяснить, зачем кому-то было заставлять Комо спускаться по самодельной веревке с тринадцатого этажа на восьмой.
“Зрелище-то было уникальное, Ваша честь”, — пояснил Канарек.
Однажды, когда Мэнсона еще судили за убийства Хинмана — Шиа, я заглянул в зал суда. Для разнообразия полезно порой побыть в суде обычным зрителем.
Недавно пристрастившийся к ношению в суде военной униформы черного цвета Мэнсон заметил меня среди прочих зрителей и через пристава передал, что хочет поговорить. Мне тоже хотелось задать ему несколько вопросов, и поэтому я оставался в зале до тех пор, пока в заседании не был объявлен перерыв до завтрашнего дня. Сидя в клетке для заключенных, отгороженной в зале суда, мы говорили с 16:30 почти до 18 часов. Ни единым словом наш разговор не затронул обвинений, предъявленных Мэнсону в настоящее время. В основном мы говорили о его философии. Я особенно интересовался эволюцией некоторых идей Мэнсона и долго расспрашивал его об отношении к сайентологии и к сатанинскому культу, известному как “Процесс”, или как церковь Страшного суда.
Мэнсону хотелось поговорить со мной, сказал он, чтобы дать мне понять: “Я совсем не таю обиды или злости”. Он сказал, что, стараясь посадить его, я проделал “замечательную работу, просто фантастическую”: “Ты судил меня справедливо и честно, как и обещал”. Результат не расстроил его, впрочем, потому что тюрьма всегда “оставалась моим домом; в последний раз я даже не хотел покидать ее, ты же позволил мне вернуться домой”. Там регулярно кормили; обеды не были особенно роскошны, но они были лучше, чем содержимое мусорных бачков с ранчо Спана. А поскольку никто в тюрьме не обязан работать, если не хочет этого, у Чарли появилось много времени для игры на гитаре.
“Может, и так, Чарли, но в тюрьме ведь нет женщин”, — возразил я.
“Телки мне вообще не нужны, — был ответ. — Все женщины, которые у меня были, первыми просили меня заняться с ними любовью. Я никогда ни о чем не просил их. Я могу обходиться и без женщин”. В тюрьме хватает секса, сказал он.
Мэнсон вновь заявил, что ответственность за убийства Тейт— Лабианка несут музыка “The Beatles” и ЛСД, но в то же время признал, что заранее знал о том, что должно было случиться, “потому что на ранчо Спана я знал даже, чем занимаются мыши”. И добавил затем: “В общем, я спросил у них: “Вот, вам потребуется эта веревка? Возьмете револьвер?” А потом посоветовал никому не рассказывать о произошедшем”.
Осторожничая, Мэнсон старался не допустить такой ошибки в зале суда, но в частных беседах часто говорил о чернокожих, используя слово “ниггеры”. Теперь он заявил мне, что отнюдь не испытывает к ним неприязни. “Я никого не ненавижу, — сказал он, — но я точно знаю, что они ненавидят меня”.
Возвращаясь к знакомой теме Helter Skelter, я спросил у Чарли, когда, по его мнению, чернокожие возьмут верх?
“Может, я и помешал им”, — ответил он.
“Ты хочешь сказать, что наш процесс предупредил белых, и теперь они начеку?”
Ответ Мэнсона был бесхитростен и печален: “Ага”.
Наша беседа проходила 14 июня 1971 года. На следующий же день один из адвокатов защиты подал жалобу, и судья Чоэйт провел особое слушание в суде. Я дал показания, описав общую канву разговора, и заметил, что Мэнсон первым предложил мне поговорить, а не наоборот, — как упомянул и то, что его текущие обвинения мы не обсуждали. Ничего неэтичного в этом нет, заключил я. Более того, я говорил Канареку, что Мэнсон выразил желание говорить со мной, — но тот просто отвернулся и отошел.
Пристав по имени Расти Баррелл, присутствовавший при нашем разговоре, специально задержался на службе, чтобы послушать нас, потому что счел беседу интересной. Теперь он поддержал мой рассказ. Как и сам Мэнсон.
Мэнсон: “Версия, которую высказал этот человек [указывая на меня], вполне правдива. Я почти не сомневаюсь, что мистер Канарек был в курсе того, что это я просил мистера Буглиози о встрече. Я уже год искал этой встречи, и моя личная просьба послужила ее причиной”.
Что же до самого слушания, Мэнсон сказал: “Ваша честь, по-моему, это совсем не справедливо. Знаете, ведь это я совершил ошибку, и никто иной”.
Согласившись с ним и постановив, что процессуальных нарушений в данном случае не было допущено, судья Чоэйт быстро свернул слушание.
Ирония происходящего не ускользнула от внимания журналистов, которые, не без определенной недоверчивости в тоне, разнесли сенсационную весть: Мэнсон дал присягу в суде, чтобы выступить в защиту человека, обвинившего его в семи убийствах.
Мой интерес к источникам убеждений Мэнсона тянулся со времен моего первого знакомства с “делом Тейт — Лабианка”. Некоторые из соответствующих источников обсуждались выше. Другие же, пусть и неприемлемые в качестве улик на суде, также могут быть любопытны, пусть даже и в качестве намека на обстоятельства зарождения нездоровой навязчивой идеи.
От Грегга Джекобсона и других мне было известно, что Мэнсон — настоящий эклектик, любитель перенимать чужие идеи. Я знал также, и из тюремных архивов, и по собственным разговорам с ним, что увлечение Мэнсона сайентологией было чем-то большим, чем быстро увядший интерес. Мне, как и Полу Уоткинсу, Мэнсон говорил, что достиг высшей ступени, “тетан-чистоты”, и более не имел к сайентологии ни малейшего отношения, уже не нуждаясь в ней. Я склонен принять, по крайней мере, последнюю часть этого заявления. В своем довольно обширном исследовании я не нашел никаких доказательств тому, что Мэнсон занимался сайентологией после своего освобождения из тюрьмы в 1967 году