Мне, в свою очередь, показалось, что нас здорово надули. Сьюзен Аткинс расскажет свою историю перед большим жюри. Мы получим решение о направлении дела в суд. И это будет все, что мы получим, — простой бумажный листок. Ибо Кабаллеро был убежден, что Сьюзен ни за что не согласится выступить на суде. Он уже сейчас беспокоился, как бы она не передумала.
Наша позиция потихоньку укреплялась. Днем ранее сержант Сэм Макларти из Департамента полиции Мобила снял отпечатки пальцев Патриции Кренвинкль. Получив копию этих отпечатков из Мобайла, сержант Фрэнк Марц из ДПЛА “опознал” один из отпечатков. Рисунок линий на мизинце левой руки Кренвинкль совпал с отпечатком, снятым офицером Боуэном с левой створки раздвижных дверей изнутри спальни Шарон Тейт: с той забрызганной кровью двери, что вела наружу, к бассейну.
Теперь у нас появилась вторая вещественная улика, привязавшая еще одного подозреваемого к месту преступления.
Но самих подозреваемых у нас по-прежнему не было. Как и Уотсон, Кренвинкль намеревалась бороться против экстрадиции. Ее продержат взаперти, без наручников, четырнадцать дней — и ни днем больше. Если бумаги об экстрадиции не появятся в Мо-байле до истечения двух недель с момента задержания Патриции, ее отпустят на свободу.
Кабаллеро подвез меня к своему офису в Беверли-Хиллз. К нашему появлению там, примерно в половине шестого вечера, Сьюзен Аткинс уже была доставлена из “Сибил Бранд” на основании еще одного запроса, направленного Аароном. Это Кабаллеро предложил, чтобы Сьюзен поговорила со мной в спокойной обстановке его кабинета вместо официально-строгого специального помещения в “Сибил Бранд”; мы с Аароном и Миллер Ливи согласились с этим его доводом.
Успев открыться Виржинии Грэхем и Ронни Ховард, Сьюзен Аткинс впервые согласилась на разговор об убийствах Тейт — Лабианка с работником правоохранительных органов. Эта первая наша беседа станет и последней.
Двадцать один год, пять футов пять дюймов, 120 фунтов, длинные коричневые волосы, привлекательные черты лица… И при этом — отстраненное, пустое выражение на нем, схожее с тем, что я уже видал на лицах Сэнди и Пищалки, только еще более заметное.
Тогда я впервые встретился со Сьюзен Аткинс, но уже знал о ней кое-что. Родилась в Сан-Габриэле, Калифорния, выросла в Сан-Хосе. Мать Сьюзен умерла от рака, когда ее дочь была еще подростком, и после многочисленных ссор с отцом та бросила школу и перебралась в Сан-Франциско. Проститутка, танцовщица-стриптизерша, любовница гангстера — она перепробовала все еще до встречи с Чарльзом Мэнсоном. Мне определенно было жаль эту девушку. Я изо всех сил старался понять ее — но слишком много сочувствия она во мне не могла вызвать: я уже видел фотографии убитых на Сиэло-драйв, видел состояние их тел.
Когда Кабаллеро представил нас друг другу, я разъяснил Сьюзен ее конституционные права и получил разрешение на беседу.
Два заместителя шерифа — мужчина и женщина — сидели у дверей в кабинет Кабаллеро, внимательно следя за каждым движением Аткинс. Кабаллеро оставался в кабинете на протяжении почти всего интервью и выходил лишь для того, чтобы ответить на несколько телефонных звонков. Я попросил Сьюзен рассказать мне всю историю, с момента ее знакомства с Мэнсоном в Хейт-Эшбери в 1967 году до настоящего времени. Лишь изредка я прерывал ее монолог, чтобы задать вопрос-другой.
“В ночь убийства Шарон Тейт и остальных… не находились ли вы — ты, Текс или кто-то из остальных — под воздействием какого-нибудь наркотика, скажем ЛСД?”
“Нет”.
“А на следующую ночь, когда были убиты Лабианка?”
“Нет. Ни тогда, ни раньше”.
Что-то в Сьюзен меня озадачивало. Она могла очень быстро говорить несколько минут подряд, затем замолчать, слегка склонив голову набок — словно прислушиваясь к голосам, которые никто, кроме нее самой, не мог услышать.
“Знаете, — призналась наконец Сьюзен, — Чарли смотрит на нас прямо сейчас, он слышит все, о чем мы говорим”.
“Чарли сейчас сидит в Индепенденсе, Сэди”.
Она улыбнулась, уверенная в своей правоте: ведь я, посторонний, неверующий, никак не мог оказаться прав.
Глядя на нее, я думал: “Неужели это и есть наш основной свидетель? Неужели я буду строить доводы обвинения на показаниях этой очень, очень странной девушки?”
Она была сумасшедшей. В этом я не сомневался. Возможно, с точки зрения закона она вполне нормальна, но все равно сумасшедшая.
Как и на прослушанной мною записи, Сьюзен призналась в том, что била Фрайковски ножом, но отрицала свою прямую причастность к смерти Шарон Тейт. Я провел сотни допросов и бесед; имея такой опыт, начинаешь нутром чуять, лгут ли тебе. Я чувствовал, что именно Сьюзен своими руками убила Шарон, но не хотела мне в этом признаться.
В тот же вечер мне пришлось расспросить еще полтора десятка других свидетелей — Винифред Чепмен, первых офицеров полиции, прибывших на Сиэло и Вейверли, Гранадо и людей из отделения дактилоскопии, Ломакса из “Хай-стандард”, коронера Ногучи и заместителя медицинского эксперта Кацуяму, ДеКарло, Мельчера, Якобсона… И с каждым — свои особые трудности. Винифред Чепмен была постоянно чем-то раздражена, недовольна; она не станет свидетельствовать о том, что видела какие-то тела, или кровь, или… Коронер Ногучи был известный болтун; его требовалось аккуратно направлять, чтобы он не “сворачивал в сторону” от конкретного предмета. Рассказ Дэнни ДеКарло не убедил присяжных на процессе против Бьюсолейла; мне нужно было сделать все, чтобы члены большого жюри поверили ему. Все это было необходимо не просто для того, чтобы услышать от совершенно разных свидетелей (многие из которых были специалистами в своей узкой области) именно те факты, которые имели отношение к делу, но и для того, чтобы в итоге из этих разрозненных кусочков получилась цельная картина.
Семь жертв, множество подсудимых: это дело не просто не имело (вероятно) прецедента, но и требовало многих недель подготовки. Из-за поспешности шефа полиции Дэвиса, стремившегося поскорее разнести весть о поимке подозреваемых, вместо недель у нас было лишь несколько дней.
Я смог закончить лишь в два часа ночи, но мне еще предстояло привести в порядок заметки, подготовить четкие и ясные вопросы. Эта работа была завершена в половине четвертого утра, но в шесть я уже был на ногах. Через три часа нам предстояло представить дела об убийствах Тейт и Лабианка перед большим жюри округа Лос-Анджелес.
5 декабря 1969 года
“Простите. Никаких комментариев”. По закону, все процессуальные действия большого жюри содержатся в тайне, и ни Офис окружного прокурора, ни приглашенные свидетели, ни сами судьи не могут обсуждать факты, представленные на слушании, — но это не удержало журналистов от попыток что-то разузнать. В узкий коридор, куда выходят двери залов заседаний большого жюри, набилось не меньше сотни репортеров; некоторые вскарабкались на столы, и от этого казалось, что они упакованы штабелями до самого потолка.
В Лос-Анджелесе большое жюри состоит из двадцати трех человек, избранных жребием из списков имен, переданных каждым из судей Верховного суда. В тот день присутствовал двадцать один из них, причем согласия двух третей было бы достаточно для получения обвинительного акта. Обычно сами процессуальные действия много времени не занимают. Обвинение представляет лишь столько доказательств своей правоты, сколько необходимо для получения обвинительного акта, и не более. Хотя в данном случае слушание затянется на два дня, "главный свидетель обвинения" расскажет свою историю “за один заход”.
Адвокат Ричард Кабаллеро был первым свидетелем и показал под присягой, что он разъяснил своей подзащитной ее права. Вслед за этим Кабаллеро покинул зал: свидетелям не только не позволяется говорить в присутствии адвокатов, но и каждый свидетель выступает отдельно, не слыша других показаний.
Пристав: “Сьюзен Аткинс”.
Члены большого жюри, семеро мужчин и четырнадцать женщин, смотрели на нее с нескрываемым любопытством.
Аарон сообщил Сьюзен об имеющихся у нее правах, включая и право не оговаривать себя саму, но та отказалась от всех прав. Затем я перешел к опросу; продемонстрировав, что Сьюзен была знакома с Чарльзом Мэнсоном, я попросил ее вспомнить тот день, когда они встретились впервые. Это произошло более двух лет тому назад. Она жила в доме на Лион-стрит в Сан-Франциско, район Хейт-Эшбери, вместе со множеством других молодых людей, большинство из которых вовсю употребляли наркотики.
О.: "…Я сидела в гостиной, когда вошел мужчина с гитарой, и сразу же его окружили девушки”. Мужчина уселся, стал играть и петь, “и песня, которая больше других привлекла мое внимание, называлась “Тень твоей улыбки”, и певец был будто ангел”.
В.: “Вы говорите о Чарльзе Мэнсоне?”
О.: “Да. И когда он закончил петь, мне захотелось привлечь его внимание, и я спросила, могу ли я сыграть на его гитаре… и он передал мне инструмент, а я подумала: “Я не умею на этом играть”, а он посмотрел на меня и сказал: “Ты сможешь сыграть, если захочешь”.
Ведь он же не слышал, как я говорю: “Я не умею на этом играть”, я только подумала. И когда он сказал мне, что я смогу, я остолбенела, потому что он побывал в моей голове, и я тут же поняла, что этот человек — тот, кого я искала… и я опустилась на колени и поцеловала его ноги”.
Днем или несколькими спустя Мэнсон вернулся в дом Сьюзен и предложил ей прогуляться. “Мы прошли пару кварталов до другого дома, и там он сказал, что хочет заняться со мною любовью.
Ну, я призналась, что тоже не прочь заняться любовью с ним, и он сказал мне снять одежду, и я сделала это, а в той комнате еще было большое зеркало, и он сказал мне подойти к нему и посмотреть на свое отражение.
Я не хотела, но он взял меня за руку и поставил перед зеркалом, но я отвернулась, и он сказал: “Повернись и посмотри на себя. В тебе нет ничего дурного. Ты прекрасна, и всегда была такой".
В.: “Что произошло затем?"