езом, сделанным в ходе теста.
Возможно, режущая кромка кусачек была повреждена уже после убийства Тейт и остальных, но проведенные Вольфером тесты буквально разрезали эту такую важную для нас связь между Мэнсоном и вещественными уликами.
Когда 19 ноября 1969 года я сопровождал офицеров ДПЛА в их поездке на ранчо Спана, мы нашли немало пуль и гильз 22-го калибра. Впрочем, из-за ужасного ветра и необходимости вести поиски других улик мы ограничились лишь поверхностным осмотром, и я просил сержанта Ли вернуться туда впоследствии и поискать тщательнее. Эта просьба, многократно повторенная с тех пор, обрела особое значение после получения экспертами ДПЛА револьвера “лонгхорн” 22-го калибра. Тем не менее Ли вернулся на ранчо Спана только 15 апреля 1970 года и, вновь сконцентрировав внимание на овраге, находящемся примерно в двухстах футах позади обиталища Джорджа Спана, нашел еще 23 стреляные гильзы от пуль 22-го калибра. Поскольку ранее мы нашли 22 такие гильзы, общее их количество достигло 45 штук[158].
Лишь по завершении этого второго раунда поисков Ли провел сравнительный анализ стреляных гильз с ранчо Спана. Когда же он закончил работу, выяснилось, что 15 из 45 гильз были выстрелены из орудия убийства Тейт и остальных[159].
С запозданием, но, к счастью, еще до начала суда мы наконец получили научное подтверждение привязки револьвера к ранчо Спана.
Лишь одно могло сделать меня более счастливым: если бы только Ли вернулся на ранчо и нашел остальные гильзы до момента обнаружения револьвера! Теперь же защита была вправе заявить, что за четыре с половиной месяца, прошедших между двумя раундами поисков вещественных доказательств, полиция и/или обвинение могли “подбросить” эти самые доказательства на ранчо.
Многие месяцы кряду меня особенно беспокоил один из предметов, проходящих по делу как вещественное доказательство, — пара очков, найденных рядом с почтовыми тубусами в гостиной усадьбы Тейт, в непосредственной близости от места преступления. Естественный вывод один: если очки не принадлежали никому из потерпевших, тогда они должны принадлежать кому-то из убийц. Тем не менее Уотсон, Аткинс, Кренвинкль и Касабьян не носили очков.
Я уже предвидел, как на это обстоятельство будет напирать защита: поскольку очки не принадлежат никому из подсудимых, кто-то из убийц может все еще находиться на свободе. И отсюда — лишь шаг до нового предположения: быть может, на скамье подсудимых вообще не те люди?
Эти очки грозили стороне обвинения чрезвычайно серьезными осложнениями. Но проблема (хоть и не сама загадка) разрешилась, когда я поговорил с Розанной Уолкер.
Раз уж Сьюзен Аткинс созналась в убийствах и перед Виржинией Грэхем, и перед Ронни Ховард, мне пришло в голову, что она могла делать не менее обличающие признания и перед другими; поэтому я попросил ДПЛА найти других женщин, с которыми Аткинс водила дружбу в “Сибил Бранд”.
Розанна Уолкер была одной из бывших заключенных этой тюрьмы, которая, хоть и без особенной радости, согласилась встретиться и говорить со мной. Самоуверенная и крепкая в кости темнокожая девушка оказалась в “Сибил Бранд” после предъявления ей обвинения сразу по пяти разным пунктам, каждый из которых был связан с торговлей наркотиками. В тюрьме она вновь стала чем-то вроде торговки вразнос: продавала сладости, сигареты и парфюмерию другим заключенным. И лишь в пятую или шестую нашу встречу Розанна вспомнила об одном разговоре, который ей показался совсем незначительным, но мною был воспринят иначе.
Однажды Сьюзен и Розанна вместе слушали радиоприемник, когда диктор программы новостей упомянул о паре очков, найденной ДПЛА на месте убийства Тейт и остальных. Озадаченная, Сьюзен проговорила: “Не слишком ли это будет, если они арестуют владельца очков? Ведь он виновен лишь в том, что потерял их!”
Розанна ответила, что очки могли действительно принадлежать убийце.
“Да нет, все было по-другому”, — обронила в ответ Сьюзен.
Эта ее ремарка ясно показывала, что очки не принадлежали убийцам.
Оставались и другие проблемы. Одна из самых серьезных касалась бегства Линды Касабьян с ранчо Спана.
Линда рассказала мне, что решилась на побег после ночи убийства четы Лабианка; впрочем, на следующий день Мэнсон отослал ее к водопаду (11 августа), и она боялась уйти той ночью из-за расставленных им вооруженных часовых.
Ранним утром 12 августа Мэнсон разыскал ее вновь. Линде следовало надеть “приличное” платье и отнести весточку Мэри Бруннер и Сандре Гуд в “Сибил Бранд”, так же как и Бобби Бьюсолейлу в окружную тюрьму. Сообщение было простым: “Ничего не говорите; все путем”. Одолжив машину у Дэйва Ханнума, нового работника на ранчо, Линда поехала в “Сибил Бранд”, но выяснила, что Бруннер и Гуд находятся в суде; в окружной тюрьме удостоверение личности Линды вызвало какие-то подозрения, и увидеть Бьюсолейла ей не позволили. Когда она вернулась на ранчо и рассказала Мэнсону о неудаче, тот приказал попробовать вновь на следующий же день.
Линда увидела в этом свой шанс. Той ночью она упаковала немного одежды и пеленки Тани (заодно с булавками) в дорожную сумку на ремне и спрятала ее в общей гардеробной. Ранним утром Линда вновь попросила машину у Ханнума — но, явившись за сумкой, увидела спящих в комнате Мэнсона и Стефани Шрам. Решив плюнуть на сумку, Линда отправилась за Таней, но обнаружила, что всех детей успели перевезти к водопаду. Попасть туда и забрать Таню, не объясняя причин своих действий, она никак не могла, рассказывала Линда. Поэтому ей пришлось уехать с ранчо, так и не забрав девочку.
Вместо того чтобы, как и было условлено, ехать в Лос-Анджелес, Линда направилась в Таос, штат Нью-Мехико, где теперь жил ее муж. Но при подъезде к Альбукерку машина Ханнума сломалась. Когда Линда попыталась оплатить починку кредитной карточкой, врученной ей для покупки бензина Брюсом Дэвисом, владелец автозаправочной станции навел справки и выяснил, что карточка уже не действительна. Тогда Линда написала письмо Ханнуму с извинениями и объяснением, где он сможет найти пропавшую машину, вложила в конверт ключ зажигания и сунула письмо в почтовый ящик[160]. Остаток пути она проехала автостопом.
Линда нашла мужа (в обществе другой девушки) в коммуне Лориен, неподалеку от Таоса. Она рассказала ему об убийствах в доме Тейт, о событиях следующей ночи и о том, что Таня осталась у Спана. Боб Касабьян предложил вдвоем вернуться на ранчо и забрать ребенка, но Линда опасалась, что тогда Мэнсон убьет их всех. Боб попросил несколько дней на обдумывание. Не собираясь ждать у моря погоды, Линда добралась автостопом до Таоса и отправилась повидать Джо Сэйджа. Сам Сэйдж, имевший репутацию человека, с радостью помогавшего другим, был довольно занятным персонажем. Когда этот ведший монашескую жизнь убежденный дзен-буддист пятидесяти с чем-то лет не был занят делами своей Макробиотистской церкви, то участвовал в предвыборной кампании на пост президента от партии противников загрязнения окружающей среды. Линда попросила у Сэйджа сумму, необходимую для того, чтобы вернуться в Лос-Анджелес и забрать девочку. Сэйдж, однако, принялся расспрашивать Линду, и в итоге та рассказала ему (и юноше по имени Джеффри Джейкобс) об убийствах.
Не поверив рассказу Линды, Сэйдж заказал разговор с ранчо Спана и сначала поговорил с неизвестной девушкой, а затем — и с самим Мэнсоном. У Мэнсона, чью реакцию можно вообразить, Сэйдж напрямую спросил, насколько правдив рассказ Линды.
Мэнсон отвечал, что у Линды, видать, совсем крыша поехала; ее эго попросту еще не готово умереть, и поэтому-то она сбежала.
Линда не разговаривала с Чарли, но поговорила с кем-то из девушек (Линде показалось, что это была Пищалка), которая рассказала ей о полицейском рейде 16 августа. Таня осталась в руках у властей, услышала Линда; теперь девочка находится в сиротском приюте. Линда говорила также с Патрицией Кренвинкль; та сказала ей что-то вроде: “Не терпится пасть разинуть, а?”
После чего Линда позвонила в отделение полиции в Малибу, где ей назвали имя социального работника, на чьем попечении оказалась Таня. Сэйдж дал Линде денег на авиабилеты туда-обратно и назвал имя Гари Флейшмана — адвоката, который, на его взгляд, мог помочь Линде забрать Таню из сиротского приюта. Когда Линда встретилась с Флейшманом, она ничего не сказала ему об убийствах — лишь то, что уехала с ранчо для встречи с мужем. В конце концов, уже после судебного слушания, мать с дочерью вместе улетели в Таос. Боб все еще был занят ухаживанием за другой девушкой, и Линда с Таней добрались автостопом сначала до Майами, штат Флорида, где жил отец Линды, а затем — и до Конкорда, штат Нью-Хэмпшир, где стоял дом ее матери. Именно в Конкорде, 2 декабря 1969 года, когда разнеслась весть, что Линду разыскивают в связи с убийствами на Сиэло-драйв, она сама явилась в местный участок полиции и сдалась властям. Уже на следующий день Линда, отказавшись от процедуры экстрадиции, самолетом была доставлена в Лос-Анджелес.
Я спросил у Линды: “Почему между днем, когда ты забрала Таню, и датой твоего ареста в декабре ты не связалась с полицией и не рассказала все, что знаешь об убийствах?”
Она боялась Мэнсона, сказала Линда, боялась, что он найдет и убьет ее вместе с Таней. Кроме того, она была беременна, и ей не хотелось брать на себя такую ответственность перед рождением ребенка.
Были, разумеется, и иные причины — в качестве основной можно назвать недоверие, которое Линда испытывала к полиции. В ориентированном на наркотики мире, к которому принадлежала Линда Касабьян, полицейские не рассматриваются ни как друзья, ни как союзники. Я чувствовал, что это простое объяснение, если правильно подать его, вполне удовлетворит присяжных.
Оставался еще один, даже более важный вопрос: “Как же ты могла оставить дочь в этом логове убийц?”