Однажды, когда я, отдыхая от Шеминского, отводил душу за пасьянсом, в мою комнату на первом этаже вошёл дядя короля, Хорко, в сопровождении Бунама, за которым тенью следовал его помощник — чёрный кожаный человек. Выстроившись у порога, они пропустили внутрь пожилую женщину, по всем признакам вдову. Она-то и была главной посетительницей. У неё было круглое асимметричное лицо, курносый нос и крупные, словно вывернутые наизнанку, губы. Несмотря на беззубый рот, по этим губам и красноватому оттенку глаз я сразу признал в ней родственницу Дахфу. «Должно быть, это его матушка».
— Ясра, — представил её Хорко. — Королева. Мама Дахфу.
— Мадам, вы оказали мне большую честь, — галантно проговорил я.
Она взяла мою руку и возложила себе на голову — разумеется, обритую наголо. Все замужние женщины варири ходили с обритыми головами.
Из вежливости я снял тропический шлем и тоже положил себе на голову её руку.
— Леди, Хендерсон к вашим услугам. Переведи, Ромилайу. И ещё — скажи ей, что у неё прекрасный сын. Мы с королём большие друзья. Я горжусь таким знакомством.
Мысленно я говорил себе: «Дамочка попала в плохую компанию. Ведь это обязанность Бунама — устранять пошатнувшегося монарха. Так сказал Дахфу. Бунам отправил на тот свет его отца. А королева, как ни в чем не бывало, наносит вместе с ним светские визиты».
Должно быть, мать Дахфу прочла мои мысли, потому что на её лице появилось выражение грусти и тревоги. Бунам пялился на меня, очевидно, надеясь когда-нибудь со мной разделаться; Хорко был мрачен. Цель их визита была двоякой: разведать насчёт львицы и употребить все моё влияние на короля, чтобы он от неё избавился. Из-за Атти короля ждали большие неприятности.
Хорко заговорил, мешая английские, французские и португальские слова — должно быть, на этих языках говорили в Ламу, когда он ждал там короля. Он сказал несколько слов об этом современном городе с разноязычным говором, автомобилями, кафе и музыкой. «Tres distingue, tres chic»,[17] — так и сыпалось у него изо рта. Когда я ответил ему по-французски, он значительно оживился. Чувствовалось, что он влюблён в этот город. Это был его Париж. Там он снял себе дом, завёл слуг и девочек и проводил целые дни в кафе, одетый в лёгкий полосатый пиджак — может быть, даже с бутоньеркой. И при этом осуждал племянника, который умотал Бог знает куда на добрых восемь или девять лет.
— Уехал школа Ламу, — рассказывал Хорко. — Плохо, плохо. Он далеко, мы далеко. Папа Гмило умирать. Мы искать Дахфу. Один год.
Заметил, что меня коробит его раздражённый тон, Хорко переменил тему:
— Вы — друг Дахфу?
— Черт меня побери, если это не так!
— О, я тоже. Новый король. Новые цели. Не пыль в глаза. Однако опасно.
— Не понимаю, к чему вы клоните.
Королева-мать неожиданно запричитала:
— Саси ай. Ай саси. Сунго.
Для убедительности она принялась целовать мне костяшки пальцев — все равно что Мталба накануне инцидента с лягушками.
— Не надо, леди! Ромилайу, скажи ей, чтобы немедленно прекратила. Что ей нужно? Эти ребята явно оказывают на неё давление.
— Спасите её сына, сэр.
— От чего спасти?
— Она плохая львица, сэр. Колдунья. Очень, очень плохая львица.
— Запугали старушку, чёртов пономарь. Навозный жук. Мало ему возни с трупами! А посмотрите на эту летучую мышь, его кожаного дружка! Мог бы играть в «Привидении оперы». Душегуб поганый! Передай им моё мнение: Дахфу — умнейший, благороднейший человек! Пусть старая леди знает.
Но, сколько бы я ни расхваливал короля, эти трое упорно возвращались к одной и той же теме — теме львов. Они пришли меня просветить. Все львы, за исключением одного, служат воплощением душ злых колдунов. Король поймал Атти и поселил во дворце вместо своего покойного отца Гмило, который все ещё бродит на воле. Они принимают это очень близко к сердцу и пришли предупредить меня, что Дахфу вовлекает меня в чёрную магию.
— Ну что вы, — со вздохом произнёс я. — Какой из меня маг?
Тем не менее, они довели до моего сведения: дело пахнет керосином. Народ волнуется. Львица приносит беду. У нескольких женщин, бывших в прошлой жизни её врагами, случился выкидыш. Она же вызвала засуху, от которой я спас народ варири, подняв Мумму. Поэтому я пользуюсь большим авторитетом. (У меня порозовели щеки). Но мне не следовало спускаться в подземелье. Пока Дахфу не поймал Гмило, он — ненастоящий король. Бедному бывшему королю приходится влачить свои дни в буше, в плохой компании. Львица хочет соблазнить Дахфу, чтобы он не смог выполнять свои прямые обязанности. И она же не даёт Гмило приблизиться к городу.
Я пытался втолковать им, что существует иная точка зрения на львов. Нельзя считать их всех, кроме одного, исчадиями ада. Я обратился непосредственно к Бунаму, так как, судя по всему, именно он возглавлял антильвиную коалицию:
— Вам следует поддержать короля. Он — исключительный человек и делает исключительные вещи. Иногда великие выходят за рамки общепринятого. Например, Цезарь. Или Наполеон. Или зулус Чака. Король Дахфу увлекается наукой. И, хотя я не специалист, мне кажется, он объемлет мыслью человечество в целом. То самое человечество, которое устало от самого себя и нуждается во внутривенной инъекции, дабы избавиться от рудиментов звериной натуры. Вам бы следовало радоваться, что он — не Чака и не посылает вас в нокаут.
Когда Ромилайу кончил переводить, Бунам зловеще сверкнул глазами и щёлкнул пальцами, давая знак своему помощнику. Тот вытащил из складок одежды то, что я спервоначала принял за увядший баклажан. Помощник, держа за стебель, поднёс его к моему лицу. На меня смотрели два сухих мёртвых глаза, а в бездыханном рту сверкали зубы. Это было чёрное, сухое, злобно скалящееся чучело головы то ли ребёнка, то ли карлика, повешенного за шею. Мертвец что-то говорил мне невразумительным шёпотом.
Оказалось, что это голова одной из женщин — ведьм, имевших сношения со львами. Она отравляла и насылала проклятия на людей. Помощник Бунама разоблачил её. Её пытали и удушили. Но она возродилась в облике Атти.
— Откуда такая уверенность? — пробормотал я, не отводя глаз от скукоженной головы с застывшим выражением безысходности. Она силилась что— то сказать мне — как осьминог за стеклом аквариума в Баньоле. И так же, как тогда, у меня мелькнула мысль: «Это уже конец».
ГЛАВА 18
В тот вечер Ромилайу молился особенно горячо. Он сильно выпячивал губы; мышцы тяжёлыми буграми так и ходили под чёрной кожей.
— Правильно, Ромилайу, — молвил я, — молись. Молись так, как никогда в жизни. Вложи в молитву всю душу без остатка.
Мне показалось, что он недостаточно старается, и я поверг его в изумление тем, что сполз с кровати и присоединился к нему. Если хотите знать, это был не первый раз за последние годы, когда я обращался к Богу. Ромилайу взглянул на меня из-под падающей на низкий лоб копны курчавых волос, из-за чего он был похож на пуделя, а потом глубоко вздохнул, и по всему его телу пробежала судорога — вот только не знаю, от радости ли, что во мне обнаружилась искра веры, или от моего уродства.
Тот череп и вид несчастной королевы Ясры произвели на меня глубочайшее впечатление, так что я забормотал:
— Эй, там!.. Кто-нибудь!.. Помоги мне исполнить волю Твою! Ты, кто дал мне сбежать от свиней, — не допусти, чтобы меня растерзал лев! Прости мне все заскоки и преступления и позволь вернуться к Лили и детям!
Я был в полном смятении чувств, ибо ясно увидел себя меж двух огней. С одной стороны — король, а с другой — фракция Бунама. Дахфу с головой ушёл в наш эксперимент. Он считал, что человеку даже в зрелом возрасте не поздно измениться. В качестве примера он выбрал меня и был абсолютно уверен в моей способности перенять от настоящего льва львиные качества.
После визита Хорко, Бунама и Ясры я попросил об аудиенции и был принят королём в его личном павильоне. Это был своего рода садик с четырьмя карликовыми апельсиновыми деревьями по углам. Цветущие виноградные лозы оплели дворец, словно бугенвиллии. Там-то я и нашёл короля сидящим под раскрытым зонтиком. На нем была здоровенная шляпа из лилового бархата с нашитыми человеческими зубами. Жены отирали ему лицо разноцветными шёлковыми лоскутками, раскуривали для него трубку и подавали прохладительные напитки. При каждом глотке они закрывали его от посторонних взоров, ибо пить на людях было не принято. Под одним из апельсиновых деревьев старик играл на каком-то струнном инструменте. Очень длинный — ненамного короче виолончели — и закруглённый снизу инструмент стоял на чем— то вроде пенька; музыкант водил по нему смычком с конским волосом. Человек этот был, что называется, кожа да кости, сморщенный, с ногами, согнутыми в коленях, и лоснящимся лысым черепом. Немногие оставшиеся седые волосы развевались на ветру тонкой паутинкой.
— А, Хендерсон-Сунго, хорошо, что вы пришли. Будем развлекаться.
— Ваше величество, нам нужно поговорить, — сказал я, отирая лицо.
— Само собой — но сперва потанцуем. Моим дамам хочется развлекаться.
«Дамам!» — подумал я и повёл глазами по сторонам, окидывая взглядом обнажённых женщин. Среди них были довольно красивые — высокого роста, с жирафьей грацией и декоративными шрамами на лицах. Стройность их бёдер и грудей не нуждалась в одежде. У них были бархатные глаза и тонкие, трепещущие ноздри; они распространяли сладковатый запах мускуса. Некоторые носили длинные, почти достающие до пола, бусы из золочёных скорлупок грецкого ореха. Другие украшали себя кораллами и перьями. Танцовщицы надели разноцветные шарфы, развевавшиеся у них вокруг плеч.
— Дело не терпит отлагательств.
— Я так и подумал, Хендерсон-Сунго. И все же давайте сперва полюбуемся танцем. Не правда ли, Мупи восхитительна?
— О да — и смотрит на вас таким обожанием! Однако, ваше величество…
— Какое упрямство! Ну ладно. Если это действительно так срочно, идёмте туда, где можно спокойно поговорить.