XXI
По уходе старика Хачо и его сыновей Вардан и Дудукджян остались одни.
— Действительно, почва не готова… — заметил Вардан, глядя на бледное и грустное лицо константинопольца.
— Кто же виноват в этом? — спросил Дудукджян с горечью, и в сердце его точно что-то оборвалось от сильного волнения. — Старик очень умен. Он гораздо умнее нас, глупых книжников. Он верно заметил, что подготовка народа была обязанностью константинопольцев. Но что же мы сделали? Ничего… Мы вовсе не заботились об этом, не интересовались современной Арменией и ее трагедией, а восхищались только ее исторической славой. Мы не знали настоящей Армении и не думали об этом. Мы знали ее только по описаниям древних историков и воображали, что на этой земле титанов живут еще Тиграны, Арамы, Ваагны, Варданы и великие Нерсесы[23]. Воображение рисовало нам многолюдные города, где процветают ремесла и торговля, где армянин пользуется всеми благами природы, добывал их своими руками. Мы думали, что в Армении есть богатые деревни, устроенные рукой земледельца армянина, и его хлебные поля наполняют амбары своими продуктами. Мы были уверены, что большинство населения страды составляют армяне, которые живут спокойно и счастливо на своей родной земле. Но мы не знали, что целые армянские провинции опустели от армян — они либо погибли в нужде, либо насильно обращены в магометанство. Мы не думали, что вместо живого армянина найдем живые трупы или обширные кладбища. Нам неизвестно было то, что религия — эта основа национальной жизни, по нашему мнению, — разрушена, и остались только жалкие развалины великолепных церквей и монастырей. Мы не знали, что наш язык, святое наследие предков, исчез с уст армянина, который теперь говорит по-курдски и по-турецки. Нам было также неизвестно, что большая часть храбрых, диких курдов, которые ныне божья кара и напасть для армян, лет пятьдесят — сто назад были нашими братьями по крови, говорили на нашем языке и молились в наших церквах. Одним словом, мы ничего не знали и о нынешней Армении имели самое смутное понятие. Нам неизвестно было и то, что жалкие обломки нашей нации в силу печальных условий жизни под тяжелым гнетом рабства так измельчали, изуродовались, что, потеряв свои хорошие качества, приобрели низкий, малодушный, трусливый и мстительный характер…
Вардан слушал с любопытством. Дудукджян продолжал:
— Между тем в наших руках были все силы; мы могли совершить большие дела. У нас был патриарх — глава народа, который думал только о спасении души. У нас происходили совещания представителей национального собрания[24], которое занято было пустяками и интригами. Наша учащаяся молодежь оглашала песнями берега Босфора в годовщину национального собрания, вовсе не думая о том, что в это время на их родине проливалась кровь. Мы имели прессу, которая не обращала внимания на судьбу своих соотечественников, а всегда была занята интересами других народов. У нас были школы, которые не дали Армении ни одного дельного учителя. У нас был театр, который не показал нам ни одной картины из жизни несчастных армян, а потчевал общество отбросами произведений французской стряпни. Наши национальные вожди лицемерили перед требованиями Высокой Порты[25] и думали только о своей славе. У нас была финансовая сила, но золото украшало дворцы амира, а на благосостояние народа не расходовалось ни гроша. Одним словом, мы держали в наших руках руль прогресса нации как бы для того, чтобы вести нацию к гибели.
Только теперь мне стало ясно, что наши намерения — одно только донкихотство, — продолжал Дудукджян. — Можно ли было ожидать иное? Целые десятилетия в бездействии сидеть в Константинополе, не исследовать жизни Армении, не знакомиться с нуждами и требованиями народа, не готовить его для лучшего будущего и вдруг явиться к нему и предложить оружие для самозащиты — это едва ли могло привести к чему-нибудь! Все же я не падаю духом; вера моя еще не пошатнулась. Быть может, я и мои товарищи погибнем в тяжелой борьбе, но эта гибель откроет путь нашим последователям, они пройдут вперед по нашим трупам…
Вардан, взволнованный до глубины души, бросился к Дудукджяну, обнял его и, расцеловав, сказал:
— Такое дело требует жертв… Честь и слава тому, кто будет в нем первым!
Было уже за полночь. Постели друзей были постланы, но они долго не могли уснуть. Дудукджян продолжал осуждать константинопольскую молодежь за беспочвенные мечты, критиковал духовенство.
— Если б десятая доля затрат на церкви и монастыри была отдана на устройство школ, то Армения была бы спасена…
Вдруг кто-то тихо постучался в дверь. Вардан открыл дверь. В комнату вошли Айрапет и Апо — два брата, не похожие на остальных сыновей Хачо.
— Мы явились в такое позднее время, чтобы нас не заметили, — сказал Айрапет усаживаясь. — Не помешали вам?
— Нисколько, — ответил Вардан, — мы не могли уснуть и разговаривали. У вас, никак, все спят?
— Все, — ответил Ало. — Только отец что-то кашляет и ворочается в постели, а когда он кашляет, значит, думает о чем-то.
И Вардан и его товарищ догадались, что братья пришли в такой поздний час недаром, и ждали, чтобы те высказались.
— Мы не могли говорить с вами при отце и братьях, — начал Айрапет серьезным тоном. — Мы хотим вам сказать, что сочувствуем вам и готовы служить во всем, в чем вы найдете нас пригодными.
Холодное лило Дудукджяна просияло радостью. Так радуется миссионер, когда ему удается приобрести новых верующих, и он видит в них первых овец будущего стада обращенных.
— Не надо думать, — продолжал Айрапет, — что у здешних армян нет сердца и души и никаких стремлений к свободе. Но есть у них одна плохая черта. Каждый армянин в отдельности осторожен, рассудителен, нерешителен и не имеет своей воли. Он всегда ждет примера и пойдет за тем, кто его покажет. Пример, и особенно пример удачного дела, оказывает на него громадное влияние. Но он не интересуется жизнью людей чуждых ему стран и не следует их примеру, а непременно ждет его от армян. Значит, мы будем первыми, и я уверен, что за нами последуют многие. Я знаю хорошо наш народ; он так сильно исстрадался, что при первой возможности готов растерзать турка и курда. Сердце его переполнено тайной ненавистью к ним.
Вардан и Дудукджян с радостью слушали Айрапета. Это был голос народа.
— Счастлив народ, который умеет ненавидеть! — воскликнул Дудукджян восторженно. — Тот, кто не умеет ненавидеть, не может и любить.
— Отец мой говорит, что почва не готова, — продолжал Айрапет. — Он человек не глупый и очень добрый, но его умные советы и осторожность доходят до крайности. Своим терпением он довел нас до отупения, и мы закоснели в неподвижности… По-моему, в нашем положении смелость, самоуверенность и дерзость, пусть даже сумасбродство, сделают больше, чем холодные и глубокие размышления.
— Да, «пока умный думает, хент переходит реку», — ответил Вардан смеясь.
— Это верно, — подтвердил Дудукджян. — Очень часто умных подводит их собственный ум, и они тогда только понимают свою ошибку, когда видят, что сумасброд и безумец опередили их. Было время, когда наши рассудительные константинопольцы считали более удобным и выгодным для армян находиться под управлением невежественных турок, чем под властью какого-нибудь цивилизованного правительства. Они думали, что цивилизованное государство своим высшим культурным развитием может поглотить и уничтожить армян, между тем как армяне при своем уме могли бы пользоваться глупостью турок, соперничать с ними в борьбе за существование и выйти победителем. Этот вывод теоретически верен, но лучшие философские теории очень часто оказываются неверными в применении к жизни. История имеет свои неправильности.
— Если великая цивилизованная нация уничтожает мелкие народности, — продолжал Дудукджян, — то же самое может сделать относительно своих подданных и нецивилизованная. Разница только в способах борьбы: одна убивает варварскими средствами, другая — культурными. Скажу яснее. Никто из нас до сих пор не понимал тайной политики турецкого правительства в отношении армян. Каждый из нас с недальновидностью ребенка повторял: «Будущность наша в Турции». Мы смотрели на совершающиеся несправедливость, беззакония и варварства как на явления случайные, вовсе не подозревая, какая дьявольская махинация скрывалась за ними. Мы видели только, как эксплуатировали, убивали нас, заставляли силой принять магометанство и как соседними варварскими племенами совершались другие злодеяния. Мы не знали, что все эти безобразия совершались по тайному наущению, не знали, что все это делалось с высшего разрешения. Мы обвиняли правительство только в слабости и беззаботности, в неумении сдерживать страсти своих диких подданных. Но мы не понимали, что сами чиновники правительства возбуждали варваров против армян, чтобы уничтожить христианский элемент в стране. «С какой целью?» — спросите вы меня.
— Турция хорошо поняла, что если в один прекрасный день она лишится своих европейских и азиатских владений, то причиной этому будут местные христиане. Она поняла, что раз в ее владении будут находиться христиане, то это всегда даст повод другим государствам вмешиваться в ее дела и снова поднимать «восточный вопрос». Вследствие этого, дабы не лишиться своих владений и оградить себя от вмешательства других христианских держав, Турция принуждена уничтожать христиан, из-за которых она потеряла уже некоторые провинции в Европе, и вот-вот отымут у нее и остальные. Что же касается азиатских владений, то там уцелела только лишь Малая Азия, в которой единственная христианская нация, угрожающая спокойствию Турции — армяне. Следовательно, чтобы успокоить европейские державы, нужно показать им, что в Армении нет армян. Для исполнения этого плана Турция избрала удобнейших палачей — курдов и черкесов.
— Если собрать все факты, совершившиеся в течение последних двадцати-пятидесяти лет, то можно убедиться в справедливости всего, что я сказал. Мы увидим, что гнет, преследования, грабежи армян, словом, все варварства — не случайные явления. Мы убедимся, что за ними крылась заранее обдуманная политика, цель которой — систематическое ослабление армянского народа, ведущее к окончательному его уничтожению. Я укажу только на некоторые факты. Чтобы лишить армян возможности самозащиты, Турция связала им руки — отняла у них оружие и вручила его врагам армян. Однако, увидев, что эта мера не способна обессилить армян, как народ трудолю