Дорис продолжала хныкать. Она считала, что родители не должны были отправлять ее одну на автобусе. Она боялась, что бабушка не знает, когда ее встречать, и ей самой придется искать дорогу по приезде в Тринидад. Мы пообещали проводить ее. Шофер зашел в салон и сообщил, что поломка обнаружена. Оторвался шланг, и ему нужно было что-нибудь, чем его можно прикрепить обратно. Не найдется ли случайно у кого-нибудь из женщин лишней резинки для волос? Миранда закатила глаза и стала рыться в косметичке в поисках резинки.
Дорис развеселила мысль о том, что автобус можно починить с помощью такой ерунды, и она начала успокаиваться. Мы по очереди расспрашивали ее о школе, о том, что она любит делать в свободное время, когда у нее день рождения и так далее. Дорис считала, что история — самый интересный предмет, а математика — самый скучный. Больше всего ей нравилось играть в театральных постановках. 28 января ей исполнится девять лет.
— А ты знаешь, что это день рождения Хосе Марти? — спросил я.
— Конечно знаю. О Хосе Марти я знаю все, — сказала девочка.
Потом мы с Дорис стали читать друг другу стихи. Она была молодцом. Рассказав все, что помнил из Хосе Марти, я ухитрился вставить пару отрывков из собственных стихотворений, и Дорис сказала, что они ей нравятся.
Автобус тронулся с места. Пассажиры захлопали и засвистели.
— Большая победа марксизма-ленинизма и el hombre nuevo[37], — сказала Миранда.
— Не говоря уже о твоей резинке, — добавил я.
Дорис так и сидела между нами, она начала засыпать, и, казалось, мы были маленькой семьей. Я уверен, что Миранда чувствовала то же самое. Мы сплели пальцы за спиной девчушки. И вдруг мысль о том, чтобы создать семью, перестала пугать, как это было с Хуаной, но сделалась совершенно естественной.
Но готов ли я защитить свою семью? Мысль о Камило — я слышал его храп — и об унижении, которому он меня подверг, заставляла щеки пылать. В то время как Миранда проявила крутизну, присущую старой полковой шлюхе, я просто стоял и смотрел, как трусливая дубина.
— Не думай об этом, — прошептала Миранда. — Когда мужчины пытаются вмешаться в такую ситуацию, все кончается дракой и несчастьем. Этот мудак наверняка привел бы своих товарищей. И стало бы не смешно. Я думаю, ты молодец, что сдержался.
— Правда?
— Да. А еще мне понравилась твоя ревность.
— Я не ревновал.
— Даже не пытайся отнекиваться, Рауль. Ты прямо почернел. Мне нравится, когда меня немного ревнуют. Это честная форма комплимента.
— Мне показалось, что ты с ним флиртуешь, — сказал я.
— Неужели? Мне очень жаль. Он просто подошел, уселся и начал болтать. Мне ничего другого не оставалось, как быть дружелюбной. Но он совершенно не в моем вкусе. Ха-ха, боже мой, совсем не в моем! Теперь ты меня прощаешь?
— Без проблем, — сказал я.
В ночной темноте мы проехали Сьенфуэгос, мой родной город. Автобус остановился там на двадцать минут, но было так темно, что мы почти ничего не увидели. Я подумал, что мы с Мирандой могли бы остановиться здесь по дороге домой. Когда будем возвращаться.
Резинка Миранды оказалась прочной. Рассвет осветил кубинские деревушки, которые могут выглядеть и как райский уголок, и как помойка. Та, которую мы проезжали, выглядела как райский уголок. Пейзаж начал вздыматься холмами, мягкими, зелеными, соблазнительными. Мы почувствовали, что климат изменился, стал ровнее и приятнее, а свет — мягким и ласковым. Плоские поля сахарного тростника закончились, их сменили табачные плантации, где озимые растения уже начали давать всходы чудесного зеленого цвета. Мы находились у подножия гор Эскамбрай, покрытых тропическим лесом, в котором контрреволюционеры вели партизанскую войну с 1960 по 1965 год. Ближе к побережью раскачивались королевские пальмы, кокосовые пальмы и деревья ягрума. И вот с верхушки холма мы увидели море, почти мгновенно скрывшийся из виду кусочек сияющей бирюзы. Карибское море.
С восточной стороны массива Эскамбрай открывается зеленая плодородная долина, названная Валье-де-лос-Инхеньос (Долина сахарных заводов) в честь французских плантаторов, бежавших сюда для выращивания сахара после восстания рабов на Гаити в начале XIX века. Там находятся очень красивые имения. На кряже перед въездом в долину располагается старая часть Тринидада, одного из старейших городов Кубы и, может быть, самого красивого.
Ла-Вилья-де-ла-Сантисима-Тринидад был основан первым губернатором Кубы Диего Веласкесом в 1514 году Первая месса для тридцати шести жителей города была проведена Бартоломе де лас Касасом, известным тем, что он одним из первых выступил против истребления испанцами народов Америки. В 1535 году он засвидетельствовал перед испанским судом, что у индейцев есть душа. Но увещевания брата Бартоломе не помогли, поскольку Эрнан Кортес, завоеватель Мексики, набрал часть своего войска именно в Тринидаде.
Теперь Тринидад переживал не лучшие времена. Город, раскрашенный в яркие карамельные цвета, нес отпечаток тающей силы сахарных денег, благополучия, выстроенного на истреблении людей и рабстве, но в то же время — шарма, присущего месту преступления по прошествии многих лет после его совершения. На центральной площади в элегантных зданиях бывших дворцов располагались археологический и колониальный музеи. Здесь французские рабовладельцы или их потомки, тоскуя по площади Согласия в Париже, выстроили пару маленьких египетских обелисков.
Автобус остановился на улице Густаво Искьердо, а оттуда было семь-восемь минут хода до дома Лары, двоюродной сестры Миранды, располагавшегося в старой части города к северу от площади Пласа-Майор. Сначала мы с Дорис поискали ее бабушку. Старая женщина дремала на скамейке на противоположной от автобусной остановки стороне дороги. Невозможно сказать, сколько она прождала: после того как автобус отправится в путь, одному богу известно, когда он достигнет конечного пункта. Минутная стрелка на наших часах была простым украшением. Часовая тоже, добавят многие.
Дорис поцеловала нас обоих на прощанье. Я пообещал вспомнить о ней в день рождения Хосе Марти.
Дом Лары был голубого цвета и некогда блистал великолепием. Облупившиеся ионические колонны у входа подтверждали это. Лара, дочь умершего старшего брата доктора Эрреры, оказалась пухленькой и очень разговорчивой женщиной около сорока пяти лет. Она была замужем за директором средней школы и работала в городской администрации. Когда мы пришли, она как раз запирала дом, собираясь идти на работу.
— Миранда! — закричала она, увидев, как мы приближаемся, и заметив наш вещевой мешок, выдававший в нас путешественников. — Да это ведь Миранда! Я тебя видела в последний раз лет пять назад. А я уж начала бояться, что вы не приедете.
Они обнялись. Миранда представила меня.
— Добро пожаловать к нам, Рауль. Слушай, а не было ли у Хуаны парня по имени Рауль? Или я что-то путаю? Нелегко все упомнить, когда я вижу вас так редко. Как хорошо, что вы смогли приехать! Как жизнь в Гаване? Как всегда, сплошной стресс? Как дела у дяди Висенте? Ну надо же, как опоздал ваш автобус, а? У меня мало времени. Но я быстренько приготовлю вам завтрак, а потом дом будет в вашем полном распоряжении. Думаю, в автобусе вам не удалось поспать. Ну ладно, а чем ты занимаешься, Рауль?
Я не успел ответить, потому что она уже приступила к расспросам об учебе Миранды. Лара провела нас в дом и показала нашу комнату. Она располагалась вдали от других и принадлежала ее сыновьям, но один из них проходил военную службу в Гуантанамо, а другой уехал на несколько недель с рабочей бригадой. Внутри дом казался более простым и бедным, чем снаружи. Комнаты были маленькими и узкими, но имелись телевизор, холодильник и стиральная машина. Огромный портрет Фиделя на почетном месте в гостиной говорил о том, что отношения у семьи Лары с отцом Миранды не были слишком теплыми.
Солнце уже поднялось высоко, когда мы уселись под апельсиновым деревом в саду и нам подали завтрак — кофе с молоком, поджаренный хлеб с домашним вареньем и свежие фрукты, ананас и папайю. Потом Лара исчезла, тысячу раз повторив просьбу, чтобы мы чувствовали себя как дома. Мгновенно стало необычайно тихо. Такой тишины в Гаване никогда не бывало. Сад был окружен стенами высотой с человеческий рост и весь беспорядочно зарос; казалось, со времени постройки дома сто пятьдесят лет назад за садом никто никогда не ухаживал. В нем появились некоторые признаки современности, новый культурный слой, состоявший из деталей двигателя, стройматериалов и маленькой бетономешалки.
— Ну, что ты думаешь? — спросила Миранда.
— О Ларе? Она ничего. Кажется приятной.
— Лара из тех, кто всегда беспокоится. А как тебе Тринидад?
— Тринидад похож на леденец.
— Я устала, Рауль. Ты не против, если мы ляжем спать прямо сейчас? Сразу после завтрака?
— Нет, конечно нет.
Как только я это сказал, я смутился и заскромничал и даже не осмеливался посмотреть на нее. Естественно, я ничего не имел против… чего? Мы до сих пор были чужими друг другу. И если Миранда настаивала на том, чтобы только поспать, — я скоро увижу ее тело, обниму ее, зароюсь лицом в волосы…
Постельное белье в нашей комнате было не в меру цветастым, на окнах висели древние жалюзи, а под потолком — старенький вентилятор со стальными лопастями, выкрашенными в зеленый цвет, который мы так и не осмелились включить, потому что казалось, что он в любой момент может рухнуть вниз. В комнате было две узких односпальных кровати.
— Выбирай себе кровать, — предложил я.
Миранда уже начала раздеваться.
— Мне вот эту, — сказала она, стягивая с себя шорты. Под ними были белые трусики с кружевами. — Но думаю, что ты сможешь приходить ко мне в гости, если хорошенько попросишь… Господи, а это что такое?
Где-то поблизости раздавались непонятные звуки, словно ревел монстр из ада или некто собирающийся испустить дух.