Было начало октября. На лужайке стали появляться желтые сломанные травинки. Перед бассейном стояли пластиковые стулья, посеревшие и слегка облезшие. Бассейн был заполнен наполовину, в воде плавали опавшие листья и водоросли. В него не хотелось нырнуть.
— Первое, что мы сделаем, это прочистим бассейн, выкачаем воду и заново забетонируем, — сказала Миранда. Она уже начала экскурсию. — Вот здесь, видишь, мы строим нормальную уличную кухню с грилем. Гриль можно будет готовить как на газу, так и на дровах.
— Только посмотрите! — сказал я и указал на бетономешалку, стоявшую около стены дома. Я засмеялся: — Ты помнишь бетономешалку?
— А что смешного в бетономешалке? — спросила Миранда.
— Дом в Тринидаде. Дом Лары. Бетономешалка… и свинья? Ты помнишь?
— Конечно, я помню Тринидад. Хочешь чашечку кофе?
— Да, спасибо, — сказал я.
— Посиди здесь.
Она скрылась за стеклянной дверью в кухню, а я уселся на один из пластиковых стульев и уставился на зеленоватую воду бассейна. Многое в этом доме и в ней самой, как мне показалось, взывало: «Спаси меня!»
Тривиально. Куда подевались те неистовые чувства, что я копил год за годом в ожидании этого мгновения? Конечно… они там. На полу в темном подвале, пахнущем мочой. Это ведь там осталась моя любовь?
Миранда вышла на улицу с подносом, на котором стояли крошечные чашечки кофе.
— Это ямайский кофе, — сказала она. — Лучший кофе из тех, что можно купить в этих краях. Я положила тебе немного сахара.
— Спасибо, Миранда.
Я сидел и мешал кофе. Попробовал и помешал еще. Вмешал в него слова.
— Ты нашла свою мать?
Миранда удовлетворенно улыбнулась.
— Я пыталась. Здесь, в США, я не нашла ее следов. Но это не означает, что ее нет в живых, если ты понимаешь, о чем я. Она могла переехать в Европу. В 1955 году было возможно почти все.
Ну конечно, подумал я. «Лола Перес — румба-сенсация из Гаваны». Теперь на Монмартре. Теперь в Буэнос-Айресе. Теперь забыта. Или все-таки скончалась в родах на Кубе?
— А что вы собираетесь сделать в доме? — спросил я.
— Я оборудую себе офис. Удобно, когда есть место, где можно сидеть и рисовать. Ты знаешь, что я так и не стала дипломированным архитектором? У меня нет денег для того, чтобы продолжить учебу в США. Но я работала чертежником. Тогда и познакомилась с Новаком.
Одно письмо за шесть лет.
— Новак — это то же самое, что Люк? — предположил я.
— Ты произносишь это так, словно имя рифмуется со словом «говнюк», — заметила она. — Ты не можешь представить меня рядом с другим мужчиной. Даже спустя столько лет.
— Нет, лучше не представлять. У вас и дети есть?
— Нет, Рауль. У меня только один ребенок. Как она поживает?
— Ирис очень красива, Миранда. Ирис — это то, о чем ты и я могли только мечтать. Но на Кубе сейчас непросто. Скоро они начнут голодать, а может, уже начали. Я посылаю им деньги так часто, как только могу. Тебе тоже стоит это делать.
Где-то поблизости залаяла собака. На участке.
— Мы сейчас ломаем стену между гостиной и кухней на первом этаже. Там будет открытое пространство, — сказала Миранда.
— Кстати об Ирис?
— Ты со своим двойным… да, двойным смыслом. Открытое пространство. Да, так же как и в случае с Ирис. Ты попробуешь перевезти ее сюда или мне этим заняться?
— А что говорит Новак?
Снова залаяла собака. Совсем как свинья в Тринидаде.
— Заткнись, Триш! — закричала Миранда.
Появилась Триш. Белая, мохнатая, большая, ненавидящая людей. Наверное, немного похожа на Новака, гадал я. Эта собака принадлежала не Миранде. Триш была недовольна — мной?
Где-то зазвонил телефон. Миранда чертыхнулась:
— Черт, только не сейчас…
Она ушла в глубь террасы, нашла беспроводной телефон и начала разговаривать по-английски.
Триш лаяла. Что случилось с этой сучкой?
Миранда в телефон:
— Почему я должна все делать?
Кофе был хорош. С Ямайки. Ближе не подобраться.
Миранда сказала:
— Люк, то, что ты говоришь, — это идиотство. Тебе тоже надо взять себя в руки. Он не пробудет здесь долго.
Триш лаяла.
— Миранда, думаю, мне пора. — Я поставил кофейную чашку.
— Я тебе перезвоню, — сказала она. — Что случилось, Рауль?
— В твоей жизни не хватает поэзии, — заметил я. — И убей эту суку. Это мой совет.
— Мне хватило поэзии в жизни. И поэтов тоже. Но не уходи. Я хочу поговорить об Ирис. Я думаю, мы должны попытаться вывезти ее оттуда. А как ты выбрался?
— Миранда, я не знаю. С Ирис все очень непросто. Хуана воспитала ее. По большому счету Хуана и есть ее мать. Я мог сделать для нее больше, и меня мучает совесть при мысли о том, что сделала для нее Хуана, не получив даже благодарности. Ни от тебя, ни от меня.
— Не стоит мучиться, Рауль.
Снова залаяла Триш и зазвонил телефон. В унисон. Миранда взяла трубку и швырнула ее на пожелтевшую лужайку. Собаку она не тронула.
— Что ты такое говоришь? — спросил я.
— Я говорю, что ты не должен испытывать мук совести из-за Хуаны. Я перестала это делать после того, как узнала, что она сотворила.
— А что она сотворила?
— Ты знаешь, Рауль. Подумай.
— Ничего не приходит в голову, — сказал я.
— Хуана сдала тебя органам Государственной безопасности. Это она рассказала о книгах. Ты никогда не задумывался, откуда они узнали, где именно искать? Это Хуана просветила их.
Я заглянул в бассейн и увидел на дне слизь. У меня закружилась голова, а к горлу подступила тошнота.
— Я не верю в это, Миранда.
— Но я знаю, что это правда. А почему она это сделала? По тем же причинам, почему белочка прячет в дупле орешки. Хуана мыслит так же. Она хотела приберечь тебя для последующего употребления. До тех пор, пока ты не созреешь, так сказать.
— Я пошел, — сказал я.
— Или же она думала: «Хорошо, в таком случае он не достанется ни одной из нас».
— Думаю, мне лучше уйти.
— Тебя подвезти?
Я покачал головой:
— Всего хорошего, дорогая.
За мной закрылись ворота, и я пошел к железнодорожной станции Брансуик. У меня не было расписания поездов, но они наверняка ходят часто. Я все еще слышал собачий лай. Триш.
Когда спустя больше четверти часа я увидел станцию, я почувствовал движение воздуха, а потом услышал и звук. «Шевроле-каприз».
Миранда заехала на тротуар и опустила стекло:
— Я могла бы отвезти тебя, Рауль.
Я посмотрел на нее и улыбнулся. Но ей хотелось еще пообщаться со мной.
— Рассказать тебе кое-что? Я решила вернуться. Чтобы забрать Ирис. Поехали со мной, Рауль.
— Миранда, ты знаешь, что я не могу этого сделать. Меня арестуют до того, как я получу багаж. А ты уверена, что это безопасно для тебя — или что тебе удастся забрать ее с собой?
— Если не удастся, я останусь там. Все это не может длиться бесконечно. Фидель не будет жить вечно.
— А как ты собираешься поступить с Новаком?
— Ты совершенно прав: в моей жизни не хватает поэзии. У меня были замужества и поинтереснее.
Тогда я рассмеялся.
— Миранда, я думаю, тебе самое место на Кубе. Там кишмя кишит поэтами. Несколько месяцев назад я прочитал, что Луис Риберо получил премию Хосе Марти. Если ты поторопишься, может оказаться, что он все еще свободен.
Быстрый взгляд: на сотую долю секунды на лице Миранды проступила прежняя ярость.
— Прощай, Рауль.
И потом Вррууууум! — машина завелась, зашумела, тронулась и исчезла за поворотом.
Электричка подошла через семь-восемь минут. До вокзала Пенн-стейшн ехать было в общей сложности сорок минут. Если я позвоню с вокзала, то смогу встретиться с Джойс уже через час. Если я хочу именно этого.
В купе было пусто, но уже на следующей станции появились попутчики. Пригородная молодежь — хуже не придумаешь. Две девушки и один парень, лет двадцати — двадцати двух, уселись прямо напротив меня. Совершенно обычная молодежь из Нью-Джерси: джинсы, кроссовки, начесы. Начесы и золото в ушах.
Но что-то в них было: например, радость. Они много смеялись, особенно девушки. И интерес: было понятно, что игра еще не окончена, что парень не решил, на какой из этих девушек он остановит свой выбор. Так и должно быть. Я видел, как улыбка становилась оружием, шарм — властью. И следующий раунд. Парень сказал: «Успокойтесь, девочки». Но он совсем не это имел в виду.
Как в театре, когда рабочие сцены ошибаются и внезапно солнечный закат на пляже появляется в важной интерьерной сцене, так и тут наступил солнечный закат на пляже. Солнечный закат на пляже Плая-дель-Эсте. Я услышал голос Хуаны: «Ну и какая же вещь здесь следующая по красоте?»