Визит к коропласту не избавил Дионисия от видений. В ту же ночь ему снова явилась Дайона. И опять умоляла помнить о собаке. Он проснулся в поту, долго лежал с открытыми глазами, взывая к богам, чтобы те помогли ему увидеть истину. Уснул лишь к утру, но и утренний сон не принес покоя.
Теперь Дионисию приснилась Зо. Она шла по узенькой жердочке, перекинутой над глубокой пропастью. Шла с закрытыми глазами и улыбалась. Испугавшись, он принялся кричать, чтобы она открыла глаза и глянула, куда ступает. Но Зо не слышала. Каждый шаг ее босых ног отнимал у Дионисия частицу жизни. А она все шла и шла…
На следующий день он с трудом дождался окончания занятий в палестре, где поразил Атрея крайней рассеянностью. И как только наставник позволил ученикам удалиться, бросился на берег, к Зо.
– Почему ты смотришь на меня так, словно увидел тень с асфоделевого луга?! – вскричала она, едва он приблизился.
– Не говори эти слова! Ты накличешь беду!
– Но это самые обычные слова. Их произносят многие, совершенно не думая о плохом.
– Тревожные сны измучили меня. И я мечусь между ними и реальностью, как… – он проводил глазами упавшую в воду чайку, – как эта беспокойная птица. Но и в твоих глазах я не вижу уверенности.
– О Дионисий, ты станешь браниться!
– Не в моих силах бранить тебя. Что бы ты ни сделала, как бы ни поступила. Поэтому говори смело.
– Я нарушила свое обещание. Те слова, которые мы с тобой собирались сказать Хаемону сегодня, прозвучали вчера.
Вот он – сон! Вчера Зо, сама того не понимая, прошла над пропастью. Дионисию стали понятны и завязанные глаза, и узость жердочки, и глубина, разверзшаяся под босыми ногами. Но, слава богам, Зо не оступилась. Дионисий с облегчением вздохнул.
– Мне хотелось бы знать, что ты говорила, кому.
– Киросу. Я встретила его, как только вернулась домой. Он был печален, учтив и одинок. Тогда я подумала, что, возможно, мы несправедливы к нему, и сказала…
– Так чем же ты расстроена?
– Вначале Кирос, выслушав меня, был просто удивлен и ничего не понимал. Но позже, сходив к отцу, он изменился.
– Почему ты так думаешь, Зо?
– Когда Хаемон прислал Кироса незаметно выпытать, не говорила ли я еще кому-нибудь о подслушанном разговоре, он изо всех сил постарался скрыть свой испуг, но у него это не получилось.
Дионисий надолго задумался. Зо молча следила за выражением его лица, пытаясь в глазах, изломе бровей, морщинках на лбу разглядеть ответ.
– Если Хаемон боится огласки, а он боится, иначе не посылал бы Кироса с расспросами, – наконец заговорил Дионисий медленно, словно проверяя каждый свой вывод, – значит, дело, задуманное Хаемоном, бесчестно. Мы сунули голову в пасть зверю. И должны позаботиться о том, чтобы зверь не сомкнул челюсти. Знать бы только, что он замышляет!
Впервые за несколько месяцев, прошедших после гибели Епифания, Дионисий задумался о судьбе наследия старого жреца. Перед тем как завалить кожаный мешочек камнями в плантажной стене разоренной скифами усадьбы, он заглянул внутрь и убедился, что мойры сделали его хранителем настоящего сокровища. Так, может, пришла пора перенести сокровище в Херсонес? Не зря же старый Епифаний завещал передать сосуд и Глаз Ра честному, достойному человеку, который сможет использовать дар для общего блага. Вот только где и как найти такого человека?
– Актеон, послушай, Актеон!
– Чем ты так взволнован? – Актеон оторвался от разглядывания нового рыбного блюда, которое приобрел вместе с другой посудой, доставленной накануне торговым кораблем с Делоса.
– Актеон, у меня нет больше сил молчать. Прошу, выслушай! Помоги! Мать и Дайона тревожат меня ночами. Они посылают видения, от которых стынет кровь в жилах! – вскричал Дионисий.
– Ты говоришь о видениях? – Актеон резко, но не сильно оттолкнул от себя дорогое блюдо. – Нельзя пренебрегать тем, что исходит от мертвых. Расскажи подробнее, не утаивая деталей.
– Дайона все время говорит о собаке. У нас в усадьбе не было этих полезных животных. Те деньги, которые ты дал мне несколько дней назад, я заплатил коропласту, чтобы он изготовил фигурку собаки. Мне думается, если статуэтку посвятить Дайоне, сестра успокоится. Но как это сделать, если ее тело до сих пор лежит в глубоком колодце, а душа бродит по берегу Стикса, не имея возможности оплатить Харону перевоз?
Актеон стиснул зубы. Отвернулся: не нужно, чтобы мальчик видел мужские слезы. И лишь взяв себя в руки, нашел силы продолжить разговор.
– Что еще тревожит тебя?
– Мне представляется праздничная процессия, которая заканчивается кровавой бойней. Скифы, кони, крики, кровь…
– Достаточно! Не продолжай. Твой рассказ пропитан могильным холодом. Мы виноваты перед мертвыми, Дионисий. Мы оставили их без нашего внимания, вот они и приходят к тебе во сне, требуя выполнения долга.
– Ты так считаешь?
– Но разве можно найти другое объяснение? Дай мне время, я должен подумать. Ступай к себе. Ступай…
За весь остаток дня Актеон не проронил ни слова. Лишь утром, во время трапезы, поглядел долгим взглядом на Дионисия и сообщил, что намерен отправить ближайшим кораблем, следующим в Керкинитиду, двух заслуживающих особого доверия рабов с поручением предать земле тела сестры и маленькой Дайоны.
Услышав об этом решении, Дионисий отодвинул блюдо с овощами, к которым так и не притронулся, бросился к дяде, упал перед ним на колени.
– Прошу тебя, прошу! Позволь мне отправиться с рабами! Это мой долг, и я сам обязан отдать его своей семье! – Видя, что Актеон колеблется, продолжил с еще большим напором: – К тому же только я знаю, где искать колодец. Как бы ни были твои рабы проверены в делах, это всего лишь рабы! Можешь ли ты быть уверенным, что они, оставшись без надсмотрщика, действительно выполнят твои указания?
Актеон пристально поглядел на племянника, раздумывая над его словами.
– Встань, мальчик, прошу! Возможно, ты прав. Но разумно ли отпустить тебя одного в столь далекий и нелегкий путь?
Дионисий гордо тряхнул головой:
– Я уже единожды прошел его. И тогда со мной не было твоих рабов! Ну подумай, что может угрожать мне теперь?
– Все, что угодно! – грустно усмехнулся Актеон.
– То же самое может случиться и здесь, в стенах Херсонеса. Я обещаю тебе быть разумным и осторожным. Наш долг перед мертвыми стоит риска. Прошу тебя.
Актеон махнул рукой. Глянул в блестящие глаза племянника, резко обнял его, прижал к груди и так же быстро оттолкнул.
– Хорошо. Ты отправишься в Керкинитиду. Да пребудут с тобою боги Олимпа! Я сегодня же прикажу узнать, когда туда отплывает корабль. Думаю, если мы принесем хорошую жертву Гермесу, он защитит тебя во время опасного путешествия.
Ветер – порывистый, смешанный с водой и солью, – хлопал парусом одномачтового лемба, хлестал по ногам складками гиматия, трепал волосы. Уже несколько часов Дионисий неподвижным изваянием стоял на носу корабля, скрестив на груди руки, глядя, как тот прорезает темные воды Понта Эвксинского – царства косматого Посейдона. Рабы Актеона сидели тут же, на палубе, покорные хозяину и обстоятельствам.
Всего полдня прошло с того момента, когда он вымолил разрешение отправиться в Керкинитиду, а посланный в порт раб уже докладывал Актеону, что корабль отойдет на следующий день, ближе к полудню, когда закончится погрузка амфор с молодым вином.
И вот теперь попутный ветер толкал в спину, а Зо с расширенными от страха, покрасневшими глазами осталась на берегу, дав своему другу все обещания, о каких он только мог просить.
Иногда Дионисий вспоминал, что, по примеру рабов, стоило бы отдохнуть: впереди было столько испытаний и телу и духу! Но продолжал стоять, ожидая и страшась окончания своего пути.
В Керкинитиду пришли на рассвете. Капитан – медноволосый, грубоватый, веселый – сообщил, что на этот раз не собирается задерживаться в порту надолго, и если мальчик поторопится, через три дня у него появятся все шансы отплыть обратно в Херсонес.
Поблагодарив капитана, Дионисий вместе с двумя рабами ступил на берег, по которому когда-то прогуливался с отцом и Епифанием.
К счастью, рабы, как и обещал Актеон, оказались не только преданными, но проворными и сообразительными. Дионисий еще сражался с собственными эмоциями, когда один из них, посланный разузнать, что произошло за последнее время с усадьбой, сообщил: дом и плантации заброшены. Кроме степных ветров там гуляют отряды скифов, и надо быть крайне осторожными, чтобы не превратиться в легкую поживу.
Печальная слава разоренной усадьбы долго мешала нанять подходящую повозку. И даже согласившийся хозяин неопределенно мычал, не называл цену, пока желание заработать не перевесило страх потерять собственность навсегда.
В конце концов дело было улажено, и чуть за полдень Дионисий увидел родные стены.
Огонь почти не тронул камня снаружи. Трудно было представить, что здесь больше не живут люди. Родные люди – звонкий колокольчик Дайона, тихая нежная мама, сильный, но любящий отец. И рабы – услужливые, никогда никем не обиженные.
Не в силах сдерживаться дольше, Дионисий прижался к стене своего дома, обнял, словно она была живая и тоже прошла через все муки вместе с людьми, которых защищала. Нагретый солнышком камень ответил теплом, напоминая о другом, живом тепле, которое берёг и не смог уберечь когда-то.
Опустошенный, обессиленный, Дионисий не скоро нашел в себе силы войти в дом.
Пожар пронесся по всем комнатам, уничтожая разноцветье росписи, мозаику, перекрытия. То, что не удалось сделать огню, довершили скифы. У разбитого очага Дионисий нагнулся, поднял глиняный черепок, провел по нему пальцем, стирая гарь. Из-под черноты проступил рисунок – голова воина. Сердце заколотилось, в глазах потемнело: это был осколок блюда, в котором обычно подавали распаренное зерно. Когда-то, еще до рождения Дайоны, Дионисий любил гладить эту голову пальцем. А отец, вынимая его испачканную руку из блюда, громко смеялся и говорил, что скоро мальчик вырастет, станет таким же храбрым воином…