— Сядь, Анри, — прохрипел Бьорн. — Я не могу вертеть головой, а видеть тебя хочу.
Анри через силу, через боль в обгоревшем тебе и в сломанных зубах, сел.
Из узкой щели в бинтах, обрамленные опухшей покрасневшей кожей, смотрели удивительно ясные карие глаза. Такие же как у Бригитты, у них один взгляд на двоих.
— Хреново выглядишь, — хмыкнул Бьорн.
— Ты не лучше, — скривился в болезненной усмешке Анри.
— Зато я не дал тебе умереть на «Страйдере». Как и обещал.
— Мы не договаривались, что при этом умрешь ты, — уронил Анри и отвернулся.
— Пока что нет такого в планах, — мелко и тихо рассмеялся Бьорн. — Но всякое может случиться. Поэтому я и попросил тебя вывести из комы. Я хочу, чтобы ты дал мне слово, что присмотришь за Бригиттой, если я…
Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул, зашелся в приступе кашля. Анри скосил глаза и увидел на столике рядом стакан с водой, медленно протянул руку, приподнял голову Бьорна и помог ему напиться.
— У Бригитты большое будущее, — продолжил Бьорн. — Но ей нужен кто-то, кто поможет ей до этого будущего дожить. Я научил ее всему, что знаю сам, но, боюсь, у меня может не хватить времени объяснить ей, в каких ситуациях что из этого надо применять. Так что обещай мне, что присмотришь за ней, что поможешь ей, что станешь ей, как я.
— Ты, кажется, умом повредился. Нашел, кого наставником делать, — хмыкнул Анри и тронул голову в том месте, где уцелела одна из двух татуировок. — Самого оторванного от реальности капитана без инстинкта самосохранения. Который даже свой корабль и команду сберечь не сумел. И ты хочешь доверить ему свою дочь.
— Именно поэтому. Ты лучше всех знаешь, как делать не надо. И не позволишь делать это ей. Она будет тебя слушать, может, не сразу, но будет. Главное не дави на нее, от этого она начинает делать назло.
— Но я даже не знаю, как ей что-то объяснять! Что ей объяснять!
— Анри, ты все эти годы был рядом, — улыбнулся Бьорн и закрыл глаза. — Ты видел, как она росла, играл с ней, моделировал бои с ней, баловал… Все ты знаешь.
И Бьорн замолк.
И в себя уже больше не пришел. А через три дня, когда Анри с костылем уже мог худо-бедно перемещаться по кораблю, доложили, что он умер.
А еще через день его тело, завернутое в черное полотнище, лежало на палубе возле фальшборта. Команда по старой привычке принесла флаг Конфедерации, но Бригитта молча взяла его и вышвырнула за борт, велев принести что-то другое.
День выдался пасмурный, солнце пряталось за тучами, едва заметно капал дождь. Все стояли в молчании, опустив головы и отдавая последнюю дань своему капитану, с которым прошли столько всего, сколько иные и за две жизни не пройдут.
Маленькая Бригитта, одетая в свободный синий комбинезон и футболку, сжав губы, махнула рукой, и пушки «Преследователя» трижды выстрелили, провожая капитана в последний путь.
И тут же, словно этого и ждал, меж облаками протиснулся тонкий солнечный луч, расчертивший черный саван Бьорна надвое по диагонали.
Задребезжали цепи, поднимая платформу с телом Бьорна, кран вывел ее за борт и платформа раскрылась.
Плеснула под килем «Преследователя» вода.
Ожгла запястье.
Анри моргнул и осмотрелся. Соус в кастрюле звенел крышкой, пытаясь выбраться, на таймере истекали последние секунды.
Анри задумчиво слизал каплю соуса с запястья и выключил плиту и таймер. Обернулся, посмотрел снова на полупустую кружку с кофе:
— Все ты знаешь.
Из шкафа, притаившегося в самом незаметном углу, Анри достал небольшой поднос, глубокую керамическую тарелку с нарисованным корабликом, положил рис, добавил соуса, поставил все на поднос вместе с кофейником и кружкой.
— Фостер! Эй, рыжий! Поди отнеси это капитану. Держу пари, она уже вспомнила, что голодная.
37
— Алиса, не вертись! — строгий мамин голос прозвучал над самым ухом.
Прядь волос заскользила по плечу вверх и оказалась тут же в тугой косе, мама перехватила новые пряди.
— Мама, больно! Ты тянешь!
— Не вертись — и не будет больно, — ответила мама, ослабляя прядку у виска. — Уже выбрала, что положить? — мама, завязав бант, перекинула косу Алисе через плечо и отошла к шкафу.
— Нет, мам, — вздохнула Алиса. — Думаю.
Может быть, клубок ниток и крючок?
Или любимую книжку?
Или вот этот рисунок? Ему правда уже пять лет, но зато на нем вся семья — Алиса, мама и папа. Сразу будет понятно, от кого коробка!..
— Алиса! — громко позвала мама. — Какое платье наденешь? Зеленое или лиловое?
Алиса нахмурилась, разглядывая платья в руках у мамы. Оба платья были одинаково некрасивы. То есть обычно они красивые, но сегодня… неужели мама не понимает, что сегодня все должно быть лучше, чем всегда?..
— Мам, что мне положить в коробку? Разрешенного места мало, все, что я хочу, не влезет.
— Ой, да какая разница? — рассмеялась мама, перекинула платья через руку и подошла поближе. — Это же чистая формальность, как и весь праздник ворот! Ты можешь вообще ничего не класть, а отнести пустую коробку!
— Ты что, так нельзя!.. — насупилась Алиса. — Праздник ворот всего раз в жизни!
— Ну тогда… не знаю… положи куклу любимую, — мама присела рядом, обвела комнату взглядом. — Положи… Вот, знаю, положи засушенный цветок библиса!
Алиса мотнула головой и вздохнула. Вот всегда с мамой так — все к своему библису сводит.
Алиса спустила с кровати ноги и спрыгнула:
— Куклу кто угодно может положить. А я хочу положить что-то такое, чтобы сразу было понятно, что это от меня. Пойду спрошу у папы.
— А платье… Какое платье?! — раздалось вслед.
Дверь папиного кабинета была приоткрыта — значит, не работает, значит, заходить можно. Алиса осторожно подошла и просунула в щель голову.
Папа сидел за столом, откинувшись в кресле с планшетом в руках. Изображение отражалось в зеркале у него за спиной, но попробуй разбери что-нибудь! Только и видно было, что фотографию папы, с широкой улыбкой пожимающего руку дяде Хансу — опять что-то изобрели или открыли. Редкий выпуск обходится без фамилии Кронберг или Рихтер.
А лет через восемь-десять папа будет снова читать научные статьи, написанные под фамилией Кронберг, вот только сам он уже не будет их автором.
Алиса зажмурилась от удовольствия и тихо поскреблась по двери.
— Алиса? — удивился отец, переведя взгляд. — Ты чего тут? Ты разве не собиралась одеваться вместе с мамой? Заходи скорее!
Алиса прошмыгнула в дверь, держа коробку под мышкой и подбежала к отцу.
— Я не могу придумать, что положить в коробку. Все, что хочу, не помещается. Поможешь?
— Все через это проходят, — улыбнулся папа и отложил планшет экраном вниз. — Каждый, кому приходит время готовить свой подарок к празднику ворот, не может придумать, что туда положить.
Папа встал и распахнул шторы, впуская свет.
— И что же положил ты?
— Это тайна, — улыбнулся папа. — И у мамы тоже тайна. У всех тайна. Подарок к празднику ворот — это то, что ты делаешь один раз в жизни. Для тебя он никогда больше не повторится, как не будет тебе никогда снова восемь лет.
— Пап, я зна-а-аю… Но неужели нельзя?..
— Нельзя, Алиса. Собрать подарок на праздник ворот это все равно что расписаться в том, что ты отныне — взрослая. Ты выбрала специальность и начала по ней учиться, ты знаешь, чего хочешь добиться и каким путем к своей цели дойти. А ограниченный размер коробки это тебе как урок, что нельзя взять все и сразу, как нельзя уместить в коробку все, что ты хочешь.
— Ты не помогаешь!.. — насупилась Алиса.
— А я и не собирался помогать. В этом тебе никто не помощник, могу лишь одно сказать — не пытайся взять количеством и не пытайся взять качеством. Зачастую ни то, ни другое не приносят результата просто потому, что применяются не к месту. Все хорошо в свое время и на своем месте. Представь, что варповые ворота после десятков лет молчания внезапно заработали, и с той стороны пришли люди. Живые люди — и взрослые, и твоего возраста.
— И тоже с подарками?..
— И тоже с подарками, — кивнул папа. — Что бы ты сама хотела получить от них? Что должно быть в коробке такого, чтобы ты открыла ее и сразу узнала о дарителе все, что хотела?
Алиса нахмурилась, обежала комнату взглядом.
— А можно… я заберу атлас грибов?
— Хорошее начало, — кивнул папа. — Забирай хоть насовсем, он все равно устаревший.
— Мне неважно.
Алиса перелистала атлас и вырвала из него страницы, посвященные тришке, сложила их, как учила мама, красивым конвертиком и положила в коробку. Сбегала в теплицу и подобрала под библисом высохший, но все еще красивый цветок, погладила потянувшееся на тепло растение и побежала обратно.
Но мама перехватила по дороге:
— Алиса, стой! Куда ты это потащила?
— Ты же сама сказала положить цветок библиса, — растерялась Алиса.
— Но не такой же! — засмеялась мама. — Ты посмотри, он весь скукоженный, некрасивый. Пойдем в техничку, я тебе дам нормальный.
Из крохотного технического помещения в маминой теплице Алиса выбежала уже с другим цветком — красиво и строго запресованным между двумя листами гибкого пластика.
— Вот!
— Ух ты, — оценил папа. — Мама помогла? У нее никакой фантазии, правда? Мне на первую годовщину она подарила почти такой же, вон висит.
И папа, озорно улыбаясь, кивнул на стену, где в рамке висел большой и красивый фиолетовый цветок, засушенный так хитро, что до сих пор казался живым. А в уголке рамки — плоская фотография мамы.
Папа повернулся обратно:
— Место еще осталось. Что-то еще?
— Да! — решительно кивнула Алиса.
Места как раз хватало под любимую стрекозу, залитую прозрачным пластиком — первый собственный трофей, пойманный простым сачком. Красивая-красивая, вся стеклянно-прозрачная, только жилки в крыльях и глаза, а все остальное словно растворилось в пластиковом кубике… Такое точно понравилось бы кому угодно!