– А тебе?
– Пока нет. Но стало бы плохо, если б я подумала, что вечер на этом и закончится.
В семнадцать лет я часто лежал по ночам без сна, мечтая о том, как женщины говорят мне что-нибудь такое; сейчас эти ее слова снова повергают меня в панику.
– Нет-нет, не закончится.
– Вот и отлично. По этому поводу пойду налью нам чего-нибудь. Тебе повторить ирландского или, может, хочешь кофе?
Я прошу повторить ирландского, чтобы в случае чего было чем оправдаться, если ничего не произойдет, или произойдет слишком быстро, или… Да чего там объяснять.
– А знаешь, я раньше думала, я тебе неприятна, – говорит она. – До сегодняшнего вечера ты мне сказал всего пару слов, и то каких-то с вывертом.
– Этим-то я тебя и заинтересовал?
– Ну да, наверно.
– Это неправильный ответ.
– Хорошо, неправильный. Понимаешь… когда парень ведет себя со мной странно, мне всегда хочется разобраться, в чем дело.
– И как, разобралась?
– Не-а. А ты?
Я-то разобрался.
– Не-а.
Мы весело смеемся; если б я смеялся подольше, мне бы, может, и удалось оттянуть наступление решающего момента. Она говорит, что считает меня прелестным – до сих пор в применении ко мне никто этого слова не употреблял – и душевным, под чем, видимо, подразумевает, что я неболтлив и все время какой-то ощетиненный. Я говорю, что считаю ее красивой, и тут почти не кривлю душой, а также талантливой, что чистая правда. Так мы разговариваем некоторое время, мысленно поздравляя каждый себя с большой удачей и друг друга – с отличным вкусом. По моему опыту, такими всегда и бывают эти послепоцелуйные и предпостельные беседы; я признателен судьбе за каждое лишнее сказанное нами слово – благодаря каждому слову я выигрываю еще немножко времени.
Никогда раньше в подобной ситуации я не испытывал такой дурацкой неловкости. Да, бывало, я нервничал, но ни разу не сомневался, а хочу ли я вообще, чтобы все произошло, теперь же мне было бы вполне достаточно знать, что стоит захотеть, и все будет, и если бы существовала возможность каким-нибудь хитрым маневром обойти следующий этап – например, получить от Мэри свидетельство о достойно проведенной с ней ночи, – я бы за такую возможность с радостью уцепился. Мне с трудом верится, что секс принесет мне более острые эмоции, чем сознание того, что я могу заняться им, и не исключено, что всю жизнь я именно так к сексу и относился. Вполне же может быть, что мне всегда больше нравилась не постельная составляющая секса, а ужин вдвоем, кофе и разговоры вроде «да-да, из Хичкока я тоже больше всего люблю этот фильм», если, конечно, все это оказывалось преамбулой к постели, а не так просто, пустым времяпрепровождением…
Ну и кого я пытаюсь обмануть? Никого, всего лишь стараюсь почувствовать себя комфортнее. Раньше мне нравился секс, и в постельной его части, и в том, что ей предшествует, и в хороший день при удачном стечении обстоятельств, то есть если мне не приходилось слишком много пить, если я не был усталым и мы пребывали в правильной стадии отношений (не в самом их начале, когда неизбежно нервничаешь, но и не в той, когда секс превращается в один из пунктов повседневного распорядка), в постели все у меня выходило нормально. (Что конкретно я под этим понимаю? Да понятия не имею. Наверно, то, что жалоб не поступало, но ведь среди воспитанных людей жаловаться и не принято, не так ли?) Беда в том, что я уже несколько лет не попадал в такое положение, как сейчас. А что, если она засмеется? Что, если голова у меня застрянет в вороте фуфайки? С фуфайками такое бывает. Ворот у них непонятно почему садится при стирке сильнее, чем все остальное – или это голова толстеет быстрее тела… Черт, знать бы заранее, надел бы с утра…
– Ну, я пошел, – говорю я.
Я произношу эти слова совершенно неожиданно для самого себя, но, услыхав их, сразу понимаю, насколько они уместны. Конечно же! Грандиозная мысль – взять и пойти домой! Не хочешь заниматься сексом – так никто тебя и не заставляет! Это так по-взрослому.
Мэри смотрит на меня в легком недоумении.
– Когда я сказала: надеюсь, что вечер на этом не закончится, я, как бы это… имела в виду позавтракать вместе, ну и понятно… А не то, что мы выпьем еще по виски и минут десять почешем языками. Мне было бы приятно, если бы ты остался на ночь.
– А-а, – мычу я. – Ага. Хорошо.
– Подумать только, какие мы нежные. В следующий раз, решив предложить мужчине остаться, я сделаю это по-американски. Я-то думала, вы, англичане, собаку съели на всех этих намеках, недоговоренностях и прочей фигне.
– Мы к ним прибегаем, но не понимаем, когда это делают другие.
– Хоть теперь-то ты меня понял? А то еще немного, и я выдам что-нибудь совсем уж похабное.
– Нет, не надо. Все в порядке. Я просто полагал, что необходимо, так сказать, прояснить ситуацию.
– Прояснил?
– Ага.
– Остаешься?
– Ага.
– Вот и ладненько.
Чтобы сделать то, что только что сделал я, надо обладать редкой гениальностью. У меня был шанс уйти, и я его упустил, по ходу дела продемонстрировав полную неспособность мало-мальски изящно поухаживать за женщиной. Она весьма обольстительно приглашает меня провести с нею ночь, я же веду себя так, будто приглашение попросту не доходит до меня, и выставляю себя в ее глазах тормозом, с которым, по большому счету, и спать-то не больно захочется. Сильно, ничего не скажешь.
Но на этом колдобины чудесным образом и заканчиваются. Возникает тема презервативов, и я говорю, что их у меня с собой нет, а она смеется и отвечает, что была бы потрясена, если бы они у меня с собой были, и что у нее в сумочке что-нибудь да найдется. Мы оба понимаем, о чем идет речь и почему, но не вдаемся в детали. (А зачем? Ведь когда вы просите туалетную бумагу, от вас никто не ждет рассказа, как и каким манером вы намереваетесь ее употребить.) Потом она берет свой бокал и за руку ведет меня в спальню.
Небольшая неприятность: предстоит ванная интермедия. Терпеть не могу эти интермедии – «можешь взять зеленую зубную щетку и розовое полотенце» и все такое. Не поймите меня превратно: личную гигиену соблюдать совершенно необходимо, и тот, кто не чистит зубы, поступает глупо и недальновидно, и своему собственному ребенку я никогда бы не позволил… ну и так далее. Но разве нельзя хоть изредка отступить от правил? По идее, мы оба должны быть охвачены страстью, с которой ни я, ни она не в силах совладать, и как же так получается, что она находит время подумать и об очищающем молочке «Энн Френч», и о морковном увлажняющем молочке, и о всяких там ватках, и об остальных делах? В целом, мне больше по душе женщины, способные ради меня отказаться от кое-каких плотно въевшихся привычек, да и в любом случае ванная интермедия неважно сказывается на мужских нервах и энтузиазме, если вы понимаете, о чем я. А в Мэри меня особенно огорчает то, что она обманывает мои ожидания – она как-никак музыкант и, соответственно, могла бы вести себя поразгильдяистей, побогемнее, что ли; я думал, что секс с ней будет самую малость грязнее, и в буквальном и в переносном смысле. Она приводит меня в спальню и оставляет одного – ломать голову над тем, раздеваться или подождать.
Проблема вот в чем: если я разденусь, а она пошлет меня воспользоваться зеленой зубной щеткой, я пропал – мне придется либо голышом топать в ванную, а я к этому пока что совсем не готов, либо снова одеться, а потом еще раз раздеваться с риском застрять головой в вороте фуфайки. (Вариант отказаться от зеленой зубной щетки по очевидным причинам даже не рассматривается.) Ей-то самой хорошо, она легко может всего такого избежать. Например, она может вернуться из ванной в длинной майке со Стингом и, пока меня не будет, по-быстрому ее снять; в итоге она ничего не теряет, а я смят и унижен. Но тут я вспоминаю, что на мне более или менее шикарные трусы (подарок Лоры) и белоснежная футболка, так что я свободно могу позволить себе раздеться прямо в постели, и это вполне приемлемый выход. Когда Мэри появляется в спальне, она застает меня с самым независимым видом листающим ее Джона Ирвинга в бумажной обложке.
А потом я иду в ванную и чищу зубы; а потом возвращаюсь; а потом мы занимаемся любовью; а потом мы немножко разговариваем; а потом мы выключаем свет. Вот и все. Кто, чего, как – в эти дела вдаваться не буду. Когда-нибудь слышали «Behind Closed Doors»[51] Чарли Рича? Это одна из моих любимых песен.
Думаю все-таки, кое-что вам знать следует. Вам следует знать, что я не оплошал, счастливо избежав всех возможных неприятностей, что Мэри оргазма не получила, но сказала, что ей все равно понравилось, и я ей поверил; еще вам следует знать, что мне тоже понравилось и что с ней мне снова удалось пережить то, из-за чего я люблю заниматься сексом, а люблю я заниматься сексом из-за того, что это занятие поглощает тебя без остатка. По правде говоря, секс – самое самозабвенное занятие из открытых мною в зрелости. В детстве очень много что захватывало меня с головой: конструктор «Меккано», «Книга джунглей», приключения Бигглза,[52]«Человек из Д.Я.Д.И.», субботний детский киноклуб… Из-за всего этого я забывал, где нахожусь, ночь на дворе или день, кто рядом со мной. Взрослый человек способен пережить сходное состояние только благодаря сексу, ну и, может, еще благодаря паре-тройке любимых фильмов; книги перестали всецело поглощать меня, едва я вышел из подросткового возраста, а работа и близко никогда не поглощала. Когда я занимаюсь сексом, от мучившей только что неловкости не остается и следа, я забываю, где нахожусь, ночь на дворе или день… и да, конечно, забываю, кто со мной, – на какое-то время. Секс – единственное взрослое занятие, в котором я что-то смыслю, и забавно, что только оно позволяет мне снова почувствовать себя десятилетним.
Я просыпаюсь на рассвете с тем же ощущением, какое испытал в тот вечер, когда все понял про Лору и Рэя: в тот вечер я почувствовал, что остался без балласта и, если не зацеплюсь за что-нибудь, меня унесет течением. Мэри мне очень нравится, она занятная, умная, красивая и талантливая, но что, черт возьми, она собой представляет? Нет, не в философском смысле. Я просто говорю себе: ведь я ее совсем не знаю, и спрашивается, что в таком случае я делаю у нее в постели? Должно же быть место, где я чувствовал бы себя лучше, спокойнее и увереннее, чем здесь? Но я понимаю, что в