списков, он прибыл с настоящей армией и начал с того, что отрубил головы четырем богатым крестьянам — предполагаемым авторам фальшивых деклараций. Этот метод, опиравшийся на неизбежные доносы и проявления недоброжелательства, несомненно должен был у многих отбить охоту лгать.
Но, вопреки расчетам Нобунага, он оказался применимым не везде. На монастырских землях монахи издавна привыкли защищать свое имущество и свои идеи с оружием в руках, поэтому на ревизоров кадастра они без колебаний обрушивали мечи, и рутинная фискальная операция очень часто выливалась в форменное сражение.
В целом, похоже, Нобунага недооценил запутанность ситуации с правами и зависимостями, определявшими тогда официальный статус земель, доходы с которых не всегда доставались ему так легко, как он рассчитывал. Словом, по-видимому, Нобунага, человек умный, но раздражительный, алчный и нетерпеливый, ничего не понял в хитросплетениях административного и феодального права своего времени. Для него важны были только деньги, о которых иногда несколько опрометчиво говорят, что самураев они не интересовали; однако крупные полководцы без них обойтись не могли.
Хидэёси наблюдал, размышлял, оценивал наличные силы — такие, как неожиданно могущественные монастырские общины, военная значимость которых уже почти сравнялась с их духовным или экономическим влиянием. Из этого он несомненно делал вывод о неимоверной запутанности ситуации и о необходимости принять суровое решение: провести реорганизацию на основе единственно возможного, незыблемого образца — модели эпохи Нара, славной Японии VIII века или, еще проще, — Японии былых времен, историческое представление о которой, возможно, было и смутным, но точно отражало национальную идентичность.
Глава IVВ НАПРАВЛЕНИИ СТОЛИЦЫ
Сколь бы могущественной ни была провинция, сколь бы раздробленной ни выглядела феодальная страна, моральное и официальное признание нельзя было обрести нигде, кроме столицы, этой точки схождения линий, идущих из прошлого, в котором живые находили для себя легитимизацию. Нобунага, Хидэёси — мелкие феодалы, у которых всё, кроме успехов оружия, могло быть оспорено и оспаривалось, — более чем кто-либо нуждались в том, чтобы их облекли полномочиями в Киото, уже почти восемьсот лет как резиденции императора.
А ведь едва Нобунага водворился в земле Мино, в 1564 г., он получил очень любопытное письмо, подписанное царствующим императором Огимати. Там суверен привел весьма причудливый список владений в Мино и Овари, непосредственно подчиненных короне; он сообщал, что рассчитывает вернуть их (и причитающиеся ренты) благодаря авторитету Нобунага, которого без колебаний именовал, прибегая к китайским выражениям, которые применялись для оценки пригодности того или иного человека к власти, «лучшим из всех, тем, чье вдохновение следует Путем Неба». Странная похвала авантюристу в устах императора: должно быть, последний был беден и находился на грани нищеты, как и все его предшественники в течение более ста лет, пока длились внутренние войны! Уже несколько лет как вступив на престол (в 1557 г.), он еще даже не был коронован, потому что денег, необходимых для церемонии вступления во власть, у него никогда не было.
И он искал того, кто заплатит, кто даст больше, — решение рискованное, но как раз со стороны Нобунага, казалось, в меньшей степени следовало ждать неприятностей, чем со стороны других. При всем масштабе своих амбиций, Нобунага в конечном счете был только простым даймё, военным вождем из числа многих других, столь же компетентных, как и он, и имеющих лучшее происхождение. Достаточно сильный, чтобы помочь, недостаточно уважаемый, чтобы помешать, — разве он не был лучшим защитником императорского дела? Это сочетание выглядело настолько удачным, что в то же время к тем же выводам пришло и окружение сёгуна.
Ведь в Киото только что произошло драматическое событие — в 1563 г. был убит Ёситэру, номинальный обладатель должности сёгуна. Его брат Ёсиаки искал покровителей для себя и для своего клана, но после многих лет нерадивого правления семья утратила авторитет, и ни один из вассалов не приходил к ней на помощь.
Поразмыслив, Нобунага принял на себя эту неблагодарную миссию, не обременяя себя моральными соображениями ни по поводу некомпетентности или трусости сёгунов Кснкага, ни по поводу их ответственности за глубокий упадок Японии в течение двух последних веков: разве именно эта прискорбная ситуация не могла принести ему больше власти, чем когда-либо имели его предки? Пусть же Ёсиаки поселится в цитадели Гифу, это придаст ему уверенности, в то время как Нобунага направится в Киото под превосходным предлогом — добиться для Ёсиаки признания всех прав и наследства брата, на которое еще претендовал убийца.
Подобная линия поведения была жесткой, но ясной, однако ее реализация выглядела не столь простой. Чтобы из Мино достичь Киото, надо было пересечь большую провинцию Оми, где Нобунага не был хозяином, — цветущую область с обилием рисовых полей в долинах и чайных плантаций на холмах. Что делать, если кто-то из местных сеньоров преградит дорогу? Не будет ли неразумным начинать с завоевательной войны то, что должно остаться политическим, гражданским действием — помощью в восстановлении старинных административных законов?
Когда феодальный сеньор не мог использовать свое оружие, он неминуемо прибегал ко второму средству из двух, какие знал: к помощи клана, воплощенной в выгодном браке. И, чтобы добиться благосклонности правителя важного замка Одани, стоявшего близ озера Бива, Нобунага предложил ему руку собственной сестры. Брак этой девушки и правителя Одани, Асаи Нагамаса, состоялся в 1565 г. — дело было сделано! Тем не менее можно задаться вопросом о реальном влиянии таких браков по расчету в длительной перспективе — у японских феодалов оно несомненно существовало столь же недолго, как и у западноевропейских. В лучшем случае эти браки становились частью традиционного декора политических альянсов — эфемерные, всегда непрочные, напитанные неверием и издающие аромат измены. Брачный союз родов Нагамаса и Нобунага, насыщенный дурными намерениями, едва не кончился — или не начался — убийством.
Конечно, не все вассалы Асаи одобрили брак, который собирался заключить их господин. Многие даже слишком хорошо представляли глубинные причины, вызвавшие внезапный интерес Нобунага к делу сёгуна. А если они убьют этого лицемерного союзника? Но Хидэёси, со своим зорким глазом и неусыпной подозрительностью, раскрыл их замыслы. Почувствовав, что настает удобный момент для преступления, он вдруг заплясал, как обезьяна, — смешно и гротескно, неожиданно, несообразно. Его странная внешность придавала его танцу сходство с движениями животного, и при его виде можно было слегка содрогнуться. Однако Нагамаса захохотал, как не смеялся никогда; драма обернулась фарсом; рука убийцы, едва начав движение, замерла, ее жест превратился в пантомиму, и день закончился так, что веселее некуда. Но, когда они наконец покинули нового родственника, Хидэёси шепнул своему господину на ухо, что Нагамаса его не любит, рано или поздно перекроет ему дорогу на Киото и что при первой возможности с ним надо будет разделаться — таким советам Нобунага всегда внимал с удовольствием.
Тем не менее первейшим долгом последнего было, как он и обещал, вполне мирно съездить в Киото. Он выполнил свой план по всем пунктам: засвидетельствовал почтение императору Огимати, попросил его назначить Ёсиаки сёгуном на место брата и преуспел во всем. Император осыпал его комплиментами. Ёсиаки, узнав об этом, в свою очередь назначил Нобунага вице-сёгуном (фуку-сёгун), тем самым сделав своего благодетеля вторым главой административной власти в Японии. Не был забыт и Хидэёси, о тайном участии которого в этой тонкой игре знали все: император пожаловал ему должность генерал-губернатора Киото и предоставил — беспримерная честь — право носить на гербе свою собственную эмблему, павлонию. Настоящее признание оказанных услуг? Или любезная снисходительность императора, которому было нечего терять и который мог рассчитывать добиться всего благодаря бездонному людскому тщеславию?
Во всяком случае, этот расчет был верен, так как Хидэёси показал себя чрезвычайно благодарным: он сразу же (в 1565 г.) отстроил Императорский дворец — не на личные средства (в них он очень нуждался), а благодаря «вкладу» купцов Сакаи, создав фискальную «систему», которую будет употреблять и которой будет злоупотреблять вплоть до границ приличия. Сакаи — которым мудро управлял Совет старейшин (Эгосю) — был крупнейшим портом Японии; располагаясь на восточном берегу Внутреннего моря, он разбогател прежде всегда благодаря производству соли и торговле ей. Правду сказать, щедрость горожан объясняется не только этим богатством: Хидэёси — как говорят — сыграл с ними шутку в своем духе.
Еще слишком слабый, чтобы просто-напросто приказать купцам заплатить, он распустил слух, что Нобунага по неизвестной причине — как у феодалов бывало часто — хочет сжечь город и перебить жителей всех до одного. Бедные горожане тотчас начали лихорадочную подготовку к обороне; тогда Хидэёси изобразил себя удивленным, громогласно возвестил о недовольстве (мнимом) императора тем, что кто-то вооружается против его благодетеля и восстановителя старинных устоев. Когда ужас перешел в панику, Хидэёси явился в спасительном образе необходимого и благосклонного вестника: платите, восстановите дворец, и император забудет свой гнев! Сколь бы изощренной эта выдумка ни была, она оказалась эффективной сверх всех ожиданий: горожане платили и платили, не считая денег. Такое было не в первый раз и будет не в последний.
В больших портах имелись обширные склады товаров; феодалы считали их бездонными и черпали из них не глядя. У купцов были бесчисленные завистники, которых становилось все больше, тем более что существовала тенденция превращения купцов из простых поставщиков оружия в поставщиков огнестрельного оружия и его неизбежного дополнения, пороха. Взамен они получали китайские «сапеки» (мелкие медные монеты) и серебро. И тем больше серебра, чем больше интереса японские вельможи проявляли к золоту — тому золоту, которое поступало преимущественно из Индии через п