рдость Нара, и еще более важный — возведения нового замка Осака.
То, что Хидэёси обосновался в Осаке, было не случайностью. Его поселение там в самом деле соответствовало определенному количеству военных, исторических и экономических императивов. Осаку прикрывает залив, хорошо защищенный, откуда можно контролировать движение во всей восточной части Внутреннего моря; эта выгодная позиция делает ее лучшим выходом к морю из областей Киото, Нара, Ямато, словом, из всего сердца старой Японии. Это место действительно производит сильный эмоциональный эффект: окружающая равнина усеяна как возвышенностями, поросшими лесом, так и искусственными холмами, венчающими могилы суверенов древности. В эпоху Хидэёси еще не знали, кому их приписать, и путники, используя выражение туманное, но отмеченное той меланхолией, которая благоприятствует мечтам, говорили о «заброшенных могилах Нанива» (Нанива но ара хака) — разве могли они себе представить, что это погребения могущественных военных вождей железного века? Ведь для японца XVI в. Осака прежде всего была священным местом — тем, где в 593 г. заложили первый буддийский храм Ситэннодзи, «Храм четырех царей-хранителей», а потом император Котоку (царствовал в 645–654 гг.) основал Нанива, свою столицу. Но император Котоку — это величайший законодатель Японии, давший ей первый после «Конституции Сётоку-тайси» набор установлений и законов в китайском духе, взаимодействие которых дало возможность для расцвета богатых культур, сначала Нара, потом Хэйан; словом, это было особое место, где прошел весь период вызревания исторической Японии. Со смертью императора Котоку двор покинул это место в соответствии со старинной японской традицией: по правилам синто всякое место, оскверненное смертью, становилось нечистым, во всяком случае, даже если провести обряды очищения, не годилось для дальнейшего проживания императора — источника и символа жизни всего сообщества. Поэтому Нанива оставили, как поступали и дальше со всеми императорскими дворцами и всеми столицами, пока в 710 г. двор не обосновался в Нара: правительственные механизмы стали слишком громоздкими, чтобы перемещать их с каждым поколением.
Представляется вероятным, что Хидэёси оценил историческое значение Осаки, тем более что в течение веков на основе порта сформировался значительный город, не столь блистательный, как совсем близкий Сакаи, но разделяющий с ним фундаментально важную роль «чрева» столицы. Более скромный, он изначально не имел замка — в отличие от Сакаи, благодаря чему вел относительно спокойную жизнь мирного торгового города до 1532 г., когда монахи Икко, изгнанные из Киото монахами с горы Хиэй, построили здесь цитадель, Исиямадзё — это с ней Хидэёси от имени своего господина Нобунага боролся до самого 1580 года. Избавившись наконец от Икко и оцененная Хидэёси, Осака наконец сможет вернуться к своему историческому призванию — торговле.
С 1583 г. Хидэёси без конца строил здесь башни, донжоны и крепостные стены; его примеру последовали вассалы, и вот изнутри и снаружи валов выросли жилища, свидетельствующие о высоком положении их хозяев. Такой приток населения придал городу активность, превосходящую все, что он видел до тех пор, и еще несколько лет — как минимум до 1590 г., когда замок будет сочтен «завершенным», — город будет жить в режиме грохочущей стройплощадки.
Однако сегодня от этого великолепия осталась лишь бездушная декорация — бетонный замок: после смерти Хидэёси, в 1615 г., Токугава Иэясу разрушит основную часть крепости, а бомбы второй мировой войны уничтожат то немногое, что от нее оставалось, спалив в одном пожаре все части замка, которые с XVII по XIX век восстановили Токугава. Но эти драмы выходят за рамки истории «Обезьяны», которая тогда достигла самого славного периода в своей жизни.
Глава VIIКАК ДАЛЕКО ПРОСТИРАЕТСЯ МИР?
В этом-то новом замке Осака, еще строящемся, в 1586 г. Хидэёси принял удивительный визит двух иезуитов — вице-провинциала Гаспара Коэлью и отца Луиша Фроиша.
Правду сказать, Хидэеси никогда безоговорочно не одобрял несколько легкомысленного, благоволения, которое оказывал иностранным священникам Нобунага; их церемонии, их проповеди, их столь хорошо подвешенные языки вызывали подозрения, по меньшей мере настороженность. Но разве вместе с ними не появились вещественные и восхитительные богатства? Образы, которым он никогда не уделял большого внимания, прошли у него перед глазами: сахар, который иногда подавали в доме Нобунага, редчайший продукт, торговля которым начала развиваться после того, как на Филиппинах обосновались испанцы; шелк, в виде сырца или ткани, из которого сделаны его одежды и который теперь импортировали в больших количествах из Вьетнама, Бенгалии, Персии, поскольку японское производство покрывало лишь малую часть потребностей, а после того, как в 1557 г. Китай закрыл доступ для японских купцов, им приходилось искать этот драгоценный товар даже в портах Юго-Восточной Азии. Такое путешествие было долгим, дорогостоящим, рискованным для японского корабля, не очень эффективного по сравнению с китайским или корейским судном. Эти диковинные чужеземцы, прибывающие с Запада, решительно оказывали большие услуги, бродя по морям на своих толстощеких кораблях и распределяя блага.
Вот почему, кстати, Нобунага когда-то (в 1571 г.) открыл порт Нагасаки для иностранной торговли, и вот почему в Центральной и особенно в Западной Японии даймё всеми способами пытались раздобыть разменную монету, необходимую для получения сокровищ, прибывающих из других мест, так что за несколько лет поиски и разработка золотых и серебряных рудников получили развитие, еще недостаточное, но уже превосходящее ожидания. В самом деле, иностранных купцов не привлекла бы обычная медная или бронзовая монета — китайские сапеки, которые обычно ходили на внутреннем японском рынке и которыми каждый сеньор манипулировал по своему усмотрению; эта практика была неудобна для торговли между общинами, и Хидэёси старался ее упорядочить, создавая тем самым зачатки национальной монетной системы.
Что касается даймё, то некоторые из них улаживали дело совсем просто. Они отдавали иезуитам серебряную руду, которой владели, получая взамен золото или шелк. Высокий западный корабль увозил их сокровища в Макао и через несколько месяцев возвращался с драгоценным грузом; спрос в Японии так вырос, что некоторые иезуиты, официально или официозно, даже оплачивали за его счет свою апостольскую миссию. Повышая из года в год цену на золото, они получили существенные суммы, которые во многом могут объяснить прочность и быстроту их внедрения в Японии с 1550 по 1580 годы. Но около 1570 г. Кабрал и Валиньяйо, а потом испанские францисканцы — тоже теперь приехавшие — изобличили их в Риме, заклеймив торговлю, которую ведут люди Божьи; скандал принял такие масштабы, что в 1585 г. папа повысил ассигнования иезуитам, чтобы помочь им в их нуждах, и взамен запретил им заниматься любыми видами торговли.
Говорили ли Хидэёси об этом отцы Коэлью и Фроиш? Конечно, нет! Зато они только и твердили, что о невероятной авантюре — путешествии на край света, пределы которого резко изменились. Слышали ли они о японце, крещенном под именем Бернардо, ученике Франциска Ксаверия, в 1553 г. добравшемся до Португалии и через четыре года умершем? Конечно, тоже нет! Они несомненно ничего о нем не знали. Зато они могли без конца говорить о миссии, которую в прошлом (1585) году три даймё с Кюсю — Отомо Ёсисигэ, Арима Харунобу и Омура Сумитада согласились отправить в Рим, Португалию и Венецию. Японские «послы» — так они говорили фактически о подростках — выказали восхищение оказанным приемом, особенно в Венеции, и роскошными подарками, которые им преподнесли: шелками и дамастом, зеркалами, муранским стеклом.
Постепенно представление о новых горизонтах, источниках необходимых богатств, оформилось в уме Хидэёси, и он начал уноситься мыслью за пределы Японии, пространства которой прежде столь плотно заполняли его жизнь.
Островное положение и следование религии (буддизму), возникшей и развившейся вне-архипелага, с самого начала исторических времен удерживали Японию от очень распространенного соблазна — вообразить себя пупом Земли. Все великие государственные деятели, все великие монахи и даже величайшие художники, как Сэссю в XV в., всегда обращались к материку, черпая из китайской модели вдохновение для создания политической организации и для размышлений — пусть даже о том, как эту модель изменить и приспособить к потребностям японского общества.
Рождение и освящение феодализма режимом Минамо-то в конце XII в. только резче выделило эту тенденцию: сёгуны эпохи Камакура извлекали основную часть как материальных ресурсов, так и интеллектуальной жизнеспособности из прямых и частых связей с Китаем через голову императорского двора, уснувшего в своей изоляции и приверженности обрядам.
Но Хидэёси, человек изначально малообразованный, мог ли вступить в этот космополитический поток, тем более что китайский сосед не облегчал ему задачи?
По золотому правилу Срединной империи вокруг Китая не могло быть дружественных, соседних или союзных стран, а лишь мелкие царства-данники, официально или фактически находящиеся в вассальной зависимости. Японцы, вполне признавая все блага, которым они были обязаны своему великому образцу, всегда более или менее категорично не принимали этой системы, что не создавало постоянного беспокойства для китайского правительства. Императоры династии Сун (960-1279), удалившиеся во внутренние области Китая, где хозяйство процветало, не удивлялись этому сверх меры. Зато монголы, основатели династии Юань (1279–1368), не знали иного языка, кроме языка оружия; они были единственными властителями Китая, попытавшимися вторгнуться на Японский архипелаг, но потерпели неудачу, о которой известно. Когда к власти вернулась национальная династия — Мин, события приняли иной оборот и во многом объясняют отношение Хидэёси, порой грубое и переменчивое, к тем, кто приходил извне.