тайко, нынешнее феодальное равновесие при всей своей хрупкости не изменится: коль скоро никто не был сильнее других, все даймё были заинтересованы сохранять в неприкосновенности власть сына Хидэёси как высшей инстанции. Эти факторы в сочетании с репутацией, которая никогда не была безупречной, — объясняют, почему бедный Хидэцугу мог покинуть сцену — политическую и человеческую, — не вызвав ни сожалений, ни восстания.
Еще более ужасным, хотя и соответствующим той же логике, выглядит истребление его клана: постыдная расправа в месте, предназначенном для уголовников, с его тремя сыновьями — старшему из которых едва исполнилось двенадцать лет, — с его супругой, дочерьми и их служанками, в целом с четырьмя десятками человек, не повинных ни в чем. И этим Хидэёси еще не удовлетворился: он велел бросить останки замученных в обычную яму с надписью «Могила предателей». По удачном завершении этой операции он вернулся к своему благочестивому плану, обнародованному несколько лет назад, — строительству в Киото нового храма, куда можно было бы поместить гигантскую статую Будды. Кровавое исступление и политическая религиозность порой неплохо сочетаются…
Так родились храм Хокодзи — знаменитая подвижная стена которого сегодня сохраняется в храме Тисякуин в Киото — и его главная статуя высотой 19 м, из лакированного дерева и с металлическим каркасом. В то же время вознесся и последний по дате из замков Хидэёси — замок Фусими, который был прекрасней всех. Само место его постройки, как и постройки замка Осака, было историческим: его возвели на холме к югу от Киото, где находилась могила императора Камму (781–805), основателя столицы. С тех пор эти места облюбовали аристократы для своих резиденций. Когда в 1591 г. Хидэёси отдавал указание о начале строительства, он имел в виду скорее скромное жилище — во всяком случае, по меркам тайко, — расположенное в более приятном месте, чем его замок Осака, и служащее разумной компенсацией дворца Дзюракутэй, отданного Хидэцугу. Если смерть Хидэцугу не вернула Дзюракутэя — который Хидэёси в приступе разрушительного бешенства велел снести, оставив лишь несколько павильонов, перенесенных в Фусими; — то рождение Хидэёри потребовало нового подхода, и родилось это огромное здание с одиннадцатью окружными стенами, увенчанное пятиэтажным донжоном и включающее в свой состав, как и замок Нагоя в Карацу, Ямадзато — деревню увеселения и искусств. Хидэёси мог принимать здесь сына — которому оставил цитадель в Осаке, — и даже, если его надежды найдут воплощение, послов китайского императора, которых следовало поразить: ибо внешний мир опять стучался в двери.
1596 год выдался нелегким! Землетрясение, сильно встряхнувшее Киото, только что уничтожило новый храм и даже нанесло тяжелый урон едва возведенному замку Фусими. Хуже того — китайские послы, столь ожидаемые, объявились в японских водах и в июне прибыли в порт Сакаи. Они объявили, что везут ответы императора Ваньли на предложения, которые Хидэёси сделал три года назад, в 1593 году. Можно себе представить смятение, лихорадочные приготовления в замке Осака, потому что замок Фусими, специально построенный для этого торжественного случая, был непригоден для использования. Дурное предзнаменование? Еще было время все уладить: китайские посланцы должны были отдохнуть, прийти в себя; более того — политические и протокольные нормы как в Китае, так и в Японии предполагали определенную неспешность, утонченную форму медлительности, подчеркивающую высокую самооценку участников, а Хидэёси был как раз из таких. Ему понадобится почти три месяца и много секретных сделок в Японии и даже в Корее, чтобы 1 сентября 1596 г. наконец объявить о своей готовности принять китайцев в том же замке Осака, потому что разрушения в Фусими оказались крайне серьезными.
В первый день началась грандиозная церемония: китайские посланцы, пройдя долгой и импозантной процессией, преподнесли дары от императора Китая — золото и шелк в большом количестве. На следующий день Хидэёси устроил большой пир для обоих глав китайской делегации — Ян Фанго и Чэнь Вэйгоу.
На встрече присутствовали Токугава Иэясу, Маэда Тосииэ, Мори Тэрумото — все могущественные и верные даймё, какие только были в Японии; они все помнили сказочные планы, какие Хидэёси строил четыре года тому назад; однако многие, как, например, Иэясу, скептически выжидали.
Началась нескончаемая смена блюд, потом предстояло перейти к представлению театра но, без которого была немыслима любая феодальная церемония и к которому Хидэёси проявлял пристрастие, переходящее в манию. Наконец вызвали монаха из Сёкокудзи, одного из «пяти храмов» дзэн в Киото; ему было поручено прочесть послание китайского императора — по традиции мастера дзэн (по-китайски чанъ) были превосходными знатоками классического китайского языка. Императорский текст, медленно зачитываемый и переводимый на японский, включал семь пунктов — как некогда записка Хидэёси, совершенно ясных в своей лаконичности.
1. Император Японии получит девушку из китайского императорского клана в качестве второстепенной супруги.
2. Торговля между обеими странами будет строго запрещена.
3. Даймё (рассматриваемые как ответственные администраторы Японии) будут назначены министрами правительства Мин.
4. Япония получит четыре южных провинции Кореи.
5. Старший сын царя Кореи будет направлен в Японию в качестве заложника.
6. Зато его младший брат, охраняемый японцами, будет возвращен своему отцу.
7. Корейских министров будет назначать японское правительство.
Лаконичность ставила все на положенное место: Хидэёси получал титул «царя Кореи», а также традиционную золотую печать для заверения его актов и переписки с материком.
Тем самым Ваньли ни на пядь не изменил всегдашней китайской политике — как милостивый государь он согласился уладить разногласие, возникшее между двумя странами — его данниками, но весьма кстати напомнил о своей власти и своем желании установить порядок, соответствующий его принципам: пусть каждый остается у себя, Китаю никто лично не нужен, а то, что называется «торговлей», — лишь источник нескончаемых беспорядков. Ваньли, наконец, организовал раздел земель между своими беспокойными соседями, подчинив, конечно, Корею Японии, но лишь в той мере, в какой последнюю контролировал Китай.
Может быть, впервые в своей жизни авантюриста Хидэёси не знал, как поступить. Что все-таки произошло? Его наместники в Корее, Кониси Юкинага и Найто Дзёан, остававшиеся на полуострове в 1594 и 1595 гг., конечно, были вынуждены начать переговоры; что же они могли обещать, опасаясь сделать неверный шаг? Тем не менее эти семь предложений отчасти воспроизводили то, чего требовал сам тайко: брачный союз — пусть второстепенный — между обеими коронами; признание прав, приобретенных Японией на Южную Корею; таким образом, Найто Дзёан вполне четко передал требования своего господина; более того, Хидэёси даже сделал шаг вперед, приняв принцип вывода своих войск, что его скорее устраивало.
Но запрет на торговлю, восстановления которой он как раз добивался, и, более того, упоминание его в качестве фиктивного «царя Японии» покрывали его позором. Что было делать? Как вести себя с этими послами? То, что ему хотелось бы, рыцарская мораль категорически запрещала. Пришлось ждать, ждать последней чайной церемонии, ждать конца танца саругаку, в котором не побрезговали принять участие его лучшие вассалы. Пришлось дождаться окончания дня и возвращения уполномоченных в их квартиры, чтобы потом резко прервать всякие переговоры и, больше не вступая в переписку, возобновить войну, даже не питая иллюзий относительно ее исхода. Помимо того, что честь его задета — а это худшее страдание для человека его типа, — Хидэёси смутно ощущал, что все вокруг него способствует противостояниям, которые его уже утомили: китайцы по-прежнему жили под страхом нападения вако, пиратов, которых они называли японскими; к тому же они ничуть не утратили своей былой надменности и как будто даже более, чем когда-либо, считали себя центром мира; и в Японии он видел вокруг себя непостоянный военный класс, готовый к верности кому угодно и к измене кому угодно, потрясенный тем единством, которое было отвоевано за восемь лет под эгидой одного человека — его самого, человека, который, дав им официальный ранг, также закрепил их в своем положении, навсегда запретив беднейшим из них иногда возвращаться к крестьянским заботам предков. Что в мирное время делать человеку, который имеет право заниматься лишь военным ремеслом? И, кстати, ничего другого не умеет?
Значит, он пойдет на войну! В январе 1597 г. войска верных Като, Кониси и Набэсима вновь отправились в Пусан, обнаружив там небольшую охрану, которая сохранилась. Месяцем позже вышел целый флот, взявший на борт 140 тысяч человек и даже сумевший в июле внезапно захватить на острове Кочже корейские корабли, отличавшиеся намного более высоким уровнем техники, а в августе Курода Нагамори столкнулся с китайским отрядом, обратив его в бегство под Ульсаном. Здесь японская армия приобрела свою репутацию, прочную и заслуженную, самой маневроспособной на всем Дальнем Востоке.
В сентябре Хидэёси получил трофей, наполнивший его злобной радостью, — носы и уши, отрезанные у сотни трупов корейцев. В наших глазах — зловещий дар, но его надо соотнести с традиционным обычаем «проверки голов», позволявшим одновременно опознать важных мертвецов, если они есть, и оценить масштабы потерь противника. Отправка голов в большом количестве со столь отдаленной территории, как Корея, была связана со сложными практическими проблемами, и японские полководцы, всегда уважавшие традиции, предпочли отрезать носы и уши. С благими намерениями, чтобы обеспечить достойное обращение с останками врагов, Хидэёси велел похоронить их в ограде храма, который он только что возвел для гигантского Будды, — Хокодзи. Чтобы обозначить погребение в соответствии с обычаем, всегда почитавшимся с железного века, сверху насыпали холм, который и сегодня еще называется «холмом ушей»