и также церковь в Осаке, а двое из них направилось в Нагасаки, где иезуиты сохраняли тайную, но упорную общину; францисканцы сочли за благо во всеуслышание разоблачить деятельность иезуитов, вызвав тем самым ярость местного губернатора, изгнавшего всех и велевшего священникам возвращаться в Киото.
У Хидэёси в то время голова была занята множеством других дел: недавним рождением его дорогого Хидэёри, окончательным благоустройством его замка Фусими, возможным и ожидаемым приездом послов китайского императора и по-прежнему нерешенной проблемой Кореи.
Но в конце 1596 г. чужеземцы вновь заставили говорить о себе: у побережья земли Тоса (современная префектура Коти) на юге Сикоку потерпел крушение богатый испанский галион «Сан-Фелипе» с большим грузом серебра, который он вез из Манилы в Акапулько. Занесенный к Японии тайфуном, пострадавший, но не разрушенный, он собирался осторожно вернуться в открытое море, когда местный даймё — из рода Тёсокабэ — задержал его, чтобы отвести в порт Урадо и сделать ремонт, который, как говорили, был необходим. Когда капитан не выразил большого желания идти в порт, вполне обоснованно опасаясь конфискации 500 тысяч серебряных крон, находившихся на борту судна, флот даймё, составлявший, как говорили, двести кораблей, заставил его повиноваться, постепенно, но твердо направив на песчаную мель, где тот и развалился. По неписаному закону береговых разбойников груз причитался Тёсокабэ; капитан выразил протест, и даймё — рассчитывая угодить своему господину — предложил апеллировать к Хидэёси, полагая, что тот несомненно одобрит поступление 500 тысяч крон в свою казну, всегда страдавшую от нехватки средств, — но этого Тёсокабэ капитану не сказал.
Начинался 1597 год. Лоцман корабля в сопровождении францисканских священников наконец направился к тайко, чтобы потребовать возвращения груза; и тут, вопреки всем ожиданиям, — ведь Хидэёси ни в коем случае не был вором, — тайко отказался вернуть серебро и, к общему изумлению, приказал казнить двадцать шесть христиан (шестерых францисканцев, трех японских иезуитов, получивших лишь младшие церковные чины, и шестнадцать японских христиан); их отправили в Нагасаки, на самые церковные земли, и 5 февраля 1597 г. распяли. Что же случилось?
Похоже, что арест этих несчастных — еще без вынесения приговора — произошел, когда переговоры еще шли полным ходом, и независимо от дела с кораблем; три францисканца из Осаки считались особо дерзкими в своем прозелитизме, трое других были схвачены в Осаке вместе с тремя японскими иезуитами. Может быть, лоцман узнал об этом? И его охватил страх или просто-напросто нетерпение? Продемонстрировав карту мира, которую носил при себе, он показал родичам Тёсокабэ огромные размеры владений своего короля, Филиппа U, и счел за благо подкрепить свои слова доводом, значения которого несомненно не осознал, как уточняет в одном письме преподобный Мартинеш, назначенный епископом Японии и находившийся в то время в гостях у вице-короля Гоа по приглашению последнего:
…Лоцман на вопрос одного из главных губернаторов тайко — который, посмотрев на карту мира, спросил, как король Испании, столь отдаленной страны, овладел столькими королевствами и провинциями, — неосторожно ответил, что Католический Король сначала посылает священников, чтобы обратить туземцев, которые после этого, присоединяясь к капитанам Его Величества, упрощают завоевание
Преподобный Мартинеш напишет это гораздо позже, 15 ноября 1612 г.; но он давно размышлял над этим, а не написал не подумав, о чем свидетельствует другое послание, более раннее (22 октября 1602 г.) и в общей сложности еще более показательное:
Иэясу и все языческие сеньоры [Токугава Иэясу в то время занял место главы Японии, освободившееся после смерти Хидэёси в 1598 г.] — и христианские сеньоры с величайшим трудом убедили их в обратном, — питали те же подозрения, что в свое время тайко, испанцы — завоеватели, они постоянно вооружены, и их цель — захватывать иностранные государства; религиозная проповедь — не более чем хитрый прием ради завоевания… [тайко] написал в Манилу, что францисканцев распяли, потому что они были шпионами, а проповедь и поучения францисканцев — всего лишь предлог для завоевания королевств, и добавил, что ни один из этих священнослужителей более не должен быть послан в Японию. Тайко заблуждался, но его мнение — это мнение сеньоров Японии. Последние, конечно, хорошо знакомы с делами Китая, и им также ведомы дела португальцев, с которыми они долгие годы поддерживают воистину дружеские торговые связи; [они считают, что португальцы — ] мирное племя, лишенное всякой идеи завоевания. Но, поскольку они знают, что теперь мы находимся под властью одного суверена и исповедуем одну религию, члены Общества [Иисуса], прибывающие в Японию через Восточные Индии и Макао, — чье миролюбие японцы ценят, — также иногда сталкиваются с недоверием [вызванным этими фактами]. Все беды, претерпеваемые ныне Церковью, стали следствием прибытия этих священнослужителей с Лусона
Это, конечно, пишет португальский иезуит, то есть человек, мало склонный к снисходительности в отношении испанских францисканцев, но знаменитое политическое чутье членов Общества Иисуса здесь в достаточной мере проявляется. Хидэёси интересовался чужеземными реалиями поверхностно — в те времена ему доставляло удовольствие играть в обществе маленького Хидэёри со слоном, присланным испанцами в Осаку из Индии, — и в рамках политики обмена или экспансии, продиктованной экономическими потребностями, но он никогда не будет приверженцем замкнутости, и ни один из его актов не оставит впечатления, будто он продиктован ксенофобией. Однако, как всегда, при этом гибли безвинные люди.
Я хочу, чтобы их провезли на телегах по улицам Киото, предварительно отрезав им носы и уши [чиновник, ответственный за казнь монахов, смягчит наказание, велев изувечить только мочку уха]; потом пусть их направят в Осаку и там тоже провезут по улицам; пусть то же сделают в Сакаи, и пусть эта смертная казнь совершится на виду у процессии.
Я приказал так обойтись с этими чужеземцами потому, что, прибыв в Японию с Филиппин, они назвали себя послами, не будучи таковыми; потому что они долго оставались здесь без моего разрешения, потому что, вопреки моему запрету, они строили церкви, проповедовали свою религию и вызывали беспорядки. Моя воля состоит в том, чтобы, подвергнув их осмеянию народа, их распяли в Нагасаки
В ту эпоху в Японии, как и в Европе, в обычае была суровость, уважение к кодексу законов было основано на образцовом характере наказаний — последние могли быть только жестокими. Пусть Хидэёси совсем не похож на святого, но для своего времени он не выказывает и явных признаков садизма, хотя одно из писем, написанных им сыну, наводит на некоторые подозрения:
Вы быстро мне написали, и я этому очень рад. Теперь я понимаю, что Кицу, Камэ, Ясу и Цуси действовали вопреки Вашим желаниям. Это совершенно непростительно: попросите Вашу мать связать этих четырех особ веревкой и так оставить до возвращения Вашего отца. Прибыв, я изобью их до смерти; не отпускайте их на свободу.
Повторяю: Ункёно дайбу [кормилица] тоже виновата. Если кто-то пытается противиться воле Государя Тюнагона [ребенка], этого человека надо избить до смерти… (Письмо сыну. 20 декабря 1597 г.)
Жизнь человека менее важна! В то время как злосчастные христиане умирали на крестах, экипаж досмотренного судна возвращался в Манилу на своем корабле, избавленном от груза, в том числе от черных рабов, которых Хидэёси оставил служить себе.
Глава XIIФУСИМИ
Так прошли 1595, 1596, 1597 годы, хаотичные, исполненные изрядной политической значимости, но — потому ли, что ему уже исполнилось шестьдесят? — Хидэёси порой казался далеким, мысленно ушедшим в единственный рай своих наконец воплощенных мечтаний. Этот мир чудес, сформировавшийся вокруг его особы и во многом благодаря его военному таланту, делал его деспотичным — его, чья гениальная гибкость в переговорах стала легендарной. Он знал о хрупкости равновесия такого рода и испытывал почти панический ужас в отношении всего, что шевелилось и грозило нарушить его развитие. Каким же трудным, значит, было это спокойствие! И каким ненадежным оно выглядело для того, кто ясно видел разрушительные враждебные силы и те, которые, напротив, формировали мир завтрашнего дня!
Имел ли тайко, например, право потребовать самоубийства своего мастера чайной церемонии, которого так любил, — Сэнно Риюо, участника самых торжественных празднеств его жизни? И благодаря которому чайная церемония приобрела именно под эгидой Хидэёси облик, сдержанное изящество, словом, аристократический характер, которого это времяпрепровождение монахов и воинов никогда прежде не имело? И однако Рикю умер в 1591 г. по приказу своего сеньора. Никто этого не понял; некоторые, особенно иностранцы, всегда помешанные на фривольных историях, вообразили, что тайко внезапно влюбился в юную и очаровательную дочь служителя искусств, а та отказала верховному повелителю и обрекла тем самым на смерть отца и себя. Объяснение возможное, но довольно малоубедительное для общества, никогда систематически не связывавшего с плотским началом понятие греха. Другие измыслили склонность Рикю к христианской вере, возникшую как раз в момент, когда его сюзерен проявлял неприкрытое раздражение при одном упоминании иностранных священников. Третьи сделали чайного мастера приверженцем восточных кланов, которых Хидэёси только что подчинил после поражения Ходзё в 1590 году. Наконец, четвертые обличали гордыню Рикю, который якобы заказал собственную статую и поставил ее в воротах Дайтокудзи, присвоив тем самым привилегию высшей знати. Отсюда совсем рядом историки, объясняющие всё экономическими причинами: они считают, что этот человек «подорвал рынок» старинных товаров, заменив дорогостоящую китайскую керамику — которую Хидэёси из снобизма ставил очень высоко — простыми местными чашками, на вид простонародными, однако тончайшей работы.