Токити был слишком осмотрителен, чтобы не заподозрить уловки, а потом не раскрыть ее, но как рыцарю низкого ранга ему было нелегко войти в контакт с господином, и ситуация застопорилась, забуксовала. Наконец Токити, не без труда, добился дозволения самому взяться за ремонт крепостных стен. Задача была выполнена за три дня; успех принес ему весомую сумму, немедленно потраченную на премии за выработку, которые были обещаны рабочим (простые люди это запомнят).
Так непосредственная угроза была устранена, но оставалось еще разоблачить шпиона и в его лице — происки Имагава. Как это сделать? Токити было бы неприлично снова просить аудиенции у сеньора: он и так уже привлек к себе больше его внимания, чем полагалось, при помощи не самых достойных приемов за неимением других — самый простой и самый эффективный состоял в том, чтобы непристойно ругаться, пока младшие командиры не приведут нарушителя порядка к господину. Но изобличение заговора, организованного вельможами, требовало большей утонченности — мир грубиянов и ребяческих шуток следовало покинуть!
Как все благородные мужи или те, кто претендует на это звание, Нобунага любил пить чай, ценя его тонизирующие свойства. Токити поразмыслил, повертелся вокруг монаха, которому обычно поручалось готовить чай, — когда-то, в XIII в., именно монахи приучили феодалов к употреблению этого напитка, — ив конце (юнцов попал к нему в обучение. Он приложил к этому делу энергию и сообразительность, присущие ему, и наконец приобрел определенный талант. Однажды Нобунага, похвалив вкус особо удавшегося напитка, с изумлением узнал, что его изготовитель — не кто иной, как надоедливый «подносчик сандалий», его слуга с лицом обезьяны, которого он считал неспособным на такую утонченность. Он выразил любопытство, позабавился, понасмешничал и в конце концов пригласил Токити. Тогда последний, наконец оказавшись лицом к лицу с господином в достойном положении, разоблачил перед ним измену мнимого архитектора, открыл масштабы нависшей угрозы и коалиций, готовых ринуться в бреши оборонительной системы.
Надо ли в это верить на полном серьезе? Каким бы театральным и сомнительным этот эпизод ни был, он походит на правду. В феодальном обществе того времени напрямую со своим господином никогда не говорили. Лишь чайный ритуал, благодаря связи с монастырской общиной, находящейся за пределами мирского общества, частично нивелировал социальные различия и допускал некоторую фамильярность. Но право организовывать чайную церемонию от собственного имени и самому приглашать гостей было большой привилегией, которую, если ты рыцарь, надо было получать от своего господина: Нобунага дождется 1578 года и завоевания земли Харима (в современной префектуре Хёго), прежде чем пожаловать Токити эту честь! Благодаря этим социальным причинам вкупе, с чисто эстетическими, у Токити возникнет выраженное пристрастие к чайной церемонии.
Он признается в этом в теплых словах, например, в письме (ок. 1580 г.) к Имаи Сокю, мастеру чайной церемонии, которого благодарит за гостеприимство:
…Для меня невозможно выразить, как я оценил Ваше внимание. В довершение всего, я был счастлив возможностью вдоволь созерцать принадлежности для чайной церемонии и внимать Вашей мирной беседе.
Не могу выразить в этом письме всего, что происходит в глубине моего сердца… Я страстно желал Вас видеть и [вот почему] направился непосредственно к Вам, и оставался у Вас долгое время, не тревожась тем, что мой визит мог затруднить ваших слуг…
Но с годами он усвоит здесь вкус к избыточности или излишеству — как в роскоши, так и в скромности, что вызывалось скорей желанием подчеркнуть свою позицию, совершить политическую акцию, чем страстью к эстетике. Он охотно шел на кощунственную дерзость, словно законы, обычаи были писаны не для него: разве не осмелился он однажды — как говорили, — признаться Нобунага, что попробовал его чай, прежде чем ему преподнести? Такой поступок, даже продиктованный лучшими побуждениями, в отношении господина, известного неистовыми и обычно кровавыми припадками гнева, мог оказаться гибельным. Но, надо полагать, эта дерзость, выражавшая мелкое тщеславие, но при том готовность к любому испытанию, как раз понравилась Нобунага — после этого инцидента господин и слуга с явным энтузиазмом принялись за организацию одной из тех сложных интриг, дух которых был заимствован из древнекитайской стратегии. В самом деле, самураи были без ума от истории древнего Китая — конца раннего царства, так называемой эпохи «Воюющих царств» (475–221 гг. до н. э.), или же конца империи Хань, когда в III веке нашей эры огромная территория Китая разделилась на «Три царства» (220–260 гг. и. э.). Политики, философы и тактики, военные хитрости, союзы, без конца заключаемые и нарушаемые, — вся эта история была неисчерпаемым источником примеров, справочных ситуаций, а еще в большей мере правилами игры для японских воинов.
Вместо того чтобы грубо разоблачать Куродзиро, мнимого архитектора, Нобунага и Токити в свою очередь придумали ловкую махинацию. Помимо уничтожения предателя, которое должно было стать предлогом, они решили столкнуть между собой два клана, враждебных Ода: это были, разумеется, Имагава, но заодно и Ямагути. Заговорщики не брезговали поддельными письмами, которые диктовал Нобунага и которые должны были разъярить представителя той или другой стороны, не пожалели неповинного гонца, чьих жену и детей Токити на всякий случай взял в заложники; клан Имагава, покинутый своими баронами, которые поверили в мнимую измену, — в 1560 г. был разгромлен в битве при Окэхадзама.
Интриги такого рода представляли собой целое искусство. Для них требовались ловкие шпионы, роль которых состояла в том, чтобы перехватывать письма главных участников драмы, а также талантливые каллиграфы, которые должны были подменять подлинные послания поддельными, убедительно имитируя почерк адресанта. У Нобунага в этом смысле были очень хорошие специалисты.
В следующем году (1561-м) Нобунага, несомненно чтобы выказать признательность Токити и восхищение его изобретательностью, женил последнего на дочери одного из своих вассалов, Сугихара Садатоси, отпрыска старинного рода даймё и потомка средневекового героя Тайра-но Садамори (X век). Девочка-подросток, родившаяся в 1548 г., носила имя Ясуко или О-Яэ, но ее всегда называли детским прозвищем «Нэнэ». Ее удочерил, а потом вырастил Лсано Нагакуцу, также имевший очень благородное происхождение, потому что был выходцем из императорского рода Сэйва-Гэндзи. Таким образом, в социальном плане девушка стояла гораздо выше Токити; к тому же родители уже планировали сочетать ее с Маэда Тосииэ (1538–1599), потомком уважаемого министра Сугавара-но Митидзанэ (847–903), тоже находившимся на службе у Нобунага. Но Нэнэ, как ни парадоксально, полюбила «Обезьяну», сообщила ему об этом и вышла за него. Тосииэ, отвергнутый жених, похоже, охотно смирился с этим, — за подобную деликатность следовало благодарить его самого, а также Токити, который вызывал достаточно восхищения, чтобы внушать еще и уважение.
Ясуко — или O-Нэнэ, или Нэнэ, а еще Нэмодзи, как позже будет называть ее Токити в многочисленных письмах, — умело приноравливалась к фортуне странного мужа, которого выбрала. Она дарила ему сильную и разделенную любовь, твердой рукой руководила в его большом доме всем — от наложниц до часовых — и потому играла значительную политическую роль. Токити признавал это, ссылаясь на ее мнение по столь важным проблемам, как, например, сбор налогов; однажды он ей написал:
…Вы для меня важнее, чем кто-либо, и, что касается меня, [я считаю, что] ваш талант неповторим
Тем не менее Нэнэ предстояло пережить две драмы. Одна, личная и болезненная, заключалась в ее бесплодии, пусть даже Токити постоянно твердил ей о любви, несмотря на свои очень многочисленные «физические утехи». Другая, вытекающая из первой, имела политический характер: род Токити, лишенный наследника, которого бы родила супруга из хорошей семьи, продолженный лишь сыном от молодой наложницы, которая была хорошего происхождения, но глупа и очень дорожила влиянием (пагубным) на сына, не сможет сохраниться после смерти основателя. Бедная Нэнэ проживет еще достаточно долго, чтобы увидеть из своего уединения в Киото, — где ее держали сёгуны Токугава, внешне оказывая большую почтительность, — трагический конец единственного сына своего мужа и всех, кто ему служил, а также захват его баснословного наследства родом Токугава в 1615 году.
Глава IIРОЖДЕНИЕ ДАЙМЁ
Если сопоставить их с самурайским кодексом, отношения между Токити и его господином Нобунага были странными. В самом деле, в них не найти ни той субординации, признанной в обмен на покровительство, которая была характерной для феодализма, ни глубокого благоговения в сочетании с признательностью, из-за которых в Китае, согласно конфуцианским нормам, связь учителя с учеником была сильнее, чем у отца с сыном, и в ситуациях сложного нравственного выбора ей даже следовало отдавать предпочтение. Здесь, напротив, не было ни смиренного вассала, ни почтительного ученика: Токити никогда не сомневался в своем превосходстве, он умел дать своему сюзерену важный козырь в бешеной схватке за власть, темп и ожесточенность которой из года в год усиливались. Сохранилось множество анекдотов, каждый из которых иллюстрирует какую-то грань его характера, в отношении. которого даже непонятно, принадлежит ли он герою романа или историческому персонажу — в жизни порой происходят более странные вещи, чем можно выдумать.
Токити смело защищался от клеветы, этого неизменного недуга всех дворов. Как-то раз один полководец обвинил его в краже маленького ножа (когаи), какие всегда носили продетыми в гарду меча; оскорбление было тем тяжелей, что спорный предмет был подарком самого Нобунага. Не пожелав тщетно и по-дурацки кричать о своей невиновности, Токити занялся поиском виновного, разоблачил его, и Нобунага изгнал клеветника, посоветовав сделаться самураем-паломником