у меня есть план, ким. я хочу быть хозяином времени и пространству. первое само утекает у меня сквозь пальцы, а у второго я просачиваюсь сквозь пальцы и ускользаю. по крайней мере, мне хотелось бы самому решать, что и от чего ускользает. хотелось бы, чтобы все лишнее от меня отскакивало, как от тебя. все: одежда, которая тебе не нравится, загоны, которые для нас сооружают, телешоу, которые призваны нас ублажать. посмотри на это поколение, выросшее у телевизора. они скачут с канала на канал, выбирая между заранее сконструированными мирками, чтобы в каком-нибудь из них раствориться. они меняют себя самих на плоские фигуры, чтобы прочувствовать, что чувствуют другие! и сами же теряются, не в силах взять себя под контроль. в интернете все не так: там, чтобы преуспеть, необходимо действовать самому. у анны-мари у последней погас свет. даже засыпая, она не может выключить телевизор. отец уже бросил убеждать ее дать себе отдых хотя бы ночью. я в этом его полностью поддерживаю.
все спят, а значит, наступает мое время. я могу раздобыть еды, пока никто меня не беспокоит. набрав ладошку воды и оросив лицо, я прокрадываюсь на кухню и раскладываю в ряд ломти только что нарезанного хлеба. жду, пока размягчится масло. ты же знаешь, если не подождать, я промну ножом ломоть насквозь. кладу сверху салями с перцем, ветчину, какой-нибудь сыр. посыпаю бутерброды с ветчиной пармезаном. забираю все с собой. прихватываю молоко. что-либо другое я не переварил бы. отключаю все приборы и гашу свет. стараюсь уберечь себя от любого воздействия. скажешь, это похоже на какую-то эзотерику. но я тем самым воспитываю дух, совершаю особые упражнения, чтобы лучше распознать самого себя, закалить волю, стать более сознательным. продвигаюсь от бутербродов с ветчиной слева к бутербродам с колбасой справа. в темноте чувства обостряются; кажется, будто пармезан только что вырыли из влажной земли. еще и поэтому я откладываю прием пищи на ночные часы. моюсь дважды в неделю. по статистике, этого достаточно. в конце концов, я не в тропиках живу. пока я принимаю душ, крутится стиральная машинка. стою под ним невероятно долго. сижу, как раньше сидел, в воде, достающей мне до щиколоток. намокнув, тело от прохлады вокруг моментально начинает мерзнуть. словно меня колют тысячи иголок. в дополнение к этому я то и дело лью на себя холодную воду. только окоченев, я начинаю понимать, что вообще существую. и так, пока не закончится стирка. мокрое белье развешиваю у себя же в комнате на сушилке. не представляешь, до чего быстро оно высыхает. я включаю посильнее отопление и наблюдаю, как меняются отдельные вещи. поначалу влажная футболка плотно облепляет проволочные перемычки. затем она становится жестче, комкается, по ней видно, как она хочет, чтобы ее поскорее сняли. это настолько новые для меня ощущения. мне важно, чтобы ты понимала, как сильно я стараюсь. чтобы ты понимала, как идет моя одинокая борьба. чтобы ты понимала, ким, что сначала нам необходимо отпустить друг друга, чтобы потом встретиться в ином месте совершенно иными людьми.
пора бы уже и расцвести. я чую приближение весны. ты знала, что весна как образ действия уже не в моде? я хочу сказать, что в новостях о ней, конечно, говорят, и твердят, что мы должны радоваться ее приходу, но вот о том, что природа в это время примеряет на себя новый наряд, что она возрождается – об этом никто не помнит. солнце еще не взошло. вскоре над рекой поднимется туман и выползет на улицы. скоро на подоконник прилетят первые птицы.
перед тем как забрезжат первые лучи, я отношу тарелки на кухню. мою их сам, выходит тише, нежели в посудомойке. не хочу присутствовать при том, как родные просыпаются, не хочу быть с ними, хочу быть сам по себе. упорядочиваю свои мысли, как ты любишь говорить. не хочу, чтобы кто-либо мог повлиять на их ход.
и так уже две недели. сейчас взойдет солнце, и я боюсь, что если натяну штаны и спущусь к фонтану, то обнаружу, что ты так и не ушла. что тебя занесло снегом, а губы твои посинели. с тебя станется. тиль[1]
5
Тиль опускает руку в воду и выуживает бутылку пива. Вода подступает к краям ванны, по всей длине переливается через борт; с локтя парня стекают капли и стучат об пол. Этикетка настолько склизкая, что не составляет труда снять ее и прилепить на зеркало рядом с остальными. На полке теснятся тюбики с кремами, дезодорант и лак для волос. Тиль брызгается, проводит пальцами по волосам, ероша их. Квадратный подбородок достался ему от отца, ямочки – от матери, рубашка в красно-черную клетку – от сестры, которая привезла ее в подарок прошлым летом из Англии. Она застегнута на множество мелких черных пуговок. Анна-Мари сказала, там все так носят – все такие же чопорные, как он сам. На самом деле это не чопорность, а всего-навсего затянутость в предложенный костюм, думает он.
Из гостиной вся мебель вынесена. Под потолком кружит светильник, отбрасывая круглые цветные тени на движущиеся тела. Из колонки неспешно сочится дабстеп. Большинство танцуют, сбившись маленькими группками и ограничившись, казалось, всего парой движений, слегка меняющихся от трека к треку. Если новая дорожка кому-то не нравится, Тиль просто останавливается, отпивает из бутылки, проводит пальцами по экрану смартфона или хлопает себя по карманам в поисках сигарет.
Фоном для вечеринки идут проецируемые на стену фильмы про зомби. Зрители расселись на матрасах, прижавшись плечом к плечу и расставив на коленях ведра попкорна. Перед туалетом для гостей выстроилась длинная очередь девчонок. Парни отливают прямо в живую изгородь и заходят в ванную лишь за тем, чтобы достать очередную бутылку. Повсюду толкутся подростки, сбившись в кучки; в каждой тусовке всегда кто-то один выделяется, оказывается в центре, а другие грудятся вокруг него, как мелкие планеты в Солнечной системе – вокруг своего светила, то приближаясь к лучам его, то, наоборот, отдаляясь. Одно из таких солнц, вон там – это Лилит с ее тонким носом, высоким лбом, поистине очаровательной улыбкой. Даже компьютер и экран – тоже такие же раскаленные солнца. И, разумеется, Ян.
Тиль перетекает из группки в группку, его узнают, заключают в объятия, расступаются, чтобы принять в свои ряды. Он прислушивается к разговорам, пытается внести и свою лепту, изо всех сил старается уследить за тем, что говорят другие, чтобы не унестись мыслями далеко отсюда. Беседуют о шпаргалках, спрятанных в трусики, о билетах, по которым можно объехать весь мир, о какой-то из прошлых вечеринок, на которой Вурст наблевал на ковер – тут все смеются, потому что ковер был единственным, что досталось хозяевам в наследство от какой-то там бабушки. «Ну, мы есть друг у друга в контактах», – произносят обычно после того, как речь заходит о жизни после экзаменов.
Тилю не удается долго следить за беседой, и если бы завтра отец спросил его, он бы не смог ответить, о чем шла речь. Вместо этого он, устремив взгляд вверх, наблюдает за тем, как поверх кино проплывают цветные круги. Тусовки распадаются, как лопающиеся шарики, и, найдя очередное ядро, системы замыкаются вновь. Тиль – не планета, он не тянет даже на карликового Плутона, затаившегося на самой окраине Галактики: и эта участь тоже уготована другим. Тиль хочет быть кометой. Стремительно пересечь систему, перерезать орбиты, ярко вспыхнуть и затем угаснуть.
– В конце января прилетают первые аисты. Они – провозвестники чибисов, – произносит он.
Среди новой тусовки затесался и Ян. Все замолкают и смотрят на Тиля в глубоком недоумении.
– Эй, привет. – Ян тянется к другу бутылкой, чтобы чокнуться. – Рад, что ты все-таки выбрался! Я тебя весь вечер не видел, где ты был?
– Удобрял изгородь.
– Видел, как Вурст свалился головой в пруд? Говорит, что его кто-то толкнул, но в любом случае он явно по чему-то попал, ему средний палец наполовину отрезало! – Ян отдает свое пиво и принимается умело двигаться под зазвучавший суховатый хаус. Музыка стала заметно громче. Тиль то и дело останавливается и вглядывается в толпу.
– А Ким не пришла?
– Забудь о ней хотя бы сегодня. Что ей делать на такой тусовке?
Сзади к Яну подкрадывается девушка и бросается ему на шею, закрыв ладонями глаза. Лилит. Тот целует ее в щеку, и по силе излучения оба этих солнца затмевают всех вокруг. Он говорит ей что-то о ее улыбке, она ему – об устроенной им вечеринке, оба тащат друг друга на танцпол. Откуда-то наползает дым и слегка затмевает обзор, окутывая их легкой пеленой. Лилит пришла не одна; за ней, держась на некотором расстоянии, следуют двое парней, одетых так, что не заметить их невозможно. Краем глаза Тиль подмечает их красные ботинки, узкие брюки, черные свитеры в облипку и широкие темные очки. Он никогда их раньше не видел. Их зрачки размером с пуговицы на его рубашке. Стоит ему на секунду отвлечься из-за возникшего рядом Патрика, как они пропадают. От Патрика пахнет дорогим лосьоном после бритья, на нем нарочито небрежная рубашка навыпуск и фирменный приспущенный галстук.
– Мне ничего не нужно, – тут же говорит Тиль.
После рождественских каникул и своего дня рождения Патрик всегда устраивает распродажу: самокат, горный велосипед, разные игровые приставки, набор письменных принадлежностей от «Монблан», айподы… Даже сертификат на кайтсерфинг как-то попадался. Все за полцены.
– Эй, не так быстро, – хлопнув друга по плечу, Патрик роется в карманах и выуживает оттуда швейцарский нож. Если подольше послушать его напевный голос, можно позволить убедить себя в чем угодно.
– Не нуждаюсь.
– Да нет же, ты посмотри!
Тиль даже не пытается.
– Давай я тебе покажу. – Патрик жмет на кнопку, и из ножа выскакивает USB-разъем. – Шестнадцать гигов всего за шестьдесят долларов.
– А ну дай поглядеть. – Тиль берет нож и достает лезвия. Патрик напряженно следит за тем, как он проводит подушечкой большого пальца по острию, играет им на свету, снова складывает нож и убирает в карман.
– А где мои бабки? – протягивает ладонь Патрик и улыбается, хотя взгляд его застыл.