Шэмшак утверждал, что убийства совершались в фургоне. Он заявил, что его шантажируют участием в деле («Один простофиля – всего лишь пешка – точил на меня зуб», – пояснил он «Геральд икземинер»). Якобы Шэмшак записывал на магнитофон музыку и случайно запечатлел на пленке убийство одной из жертв. Он принял участие в трех случаях, и одна из трех погибших, прежде чем встретить смерть, сама помогала прикончить двух других девушек.
Чем больше Шэмшак болтал, тем больше скепсиса вызывали его заявления у тех, кто хоть немного разбирался в обстоятельствах дела. Беглый зэк приписывал удушения Джонсу и другим лицам, имен которых не назвал, в то время как улики безоговорочно свидетельствовали, что все преступления совершены не более чем двумя убийцами.
Допросы Шэмшака доказали его непричастность. Он смог опознать всего двух девушек, чьи фотографии появлялись на первых полосах тех газет, к которым был доступ у бывшего заключенного. Описывая действия Джонса, Шэмшак заявил, что одну жертву задушили, другая умерли от ножевых ранений, а третья – от удара по голове. Эти сведения не подтверждались материалами следствия.
Самым печальным во всей этой истории стало ложное обвинение Питера Джонса. В медицинском центре на Саут-Ласки-драйв в Беверли-Хиллз, где работал Джонс, его знали как человека тихого и работящего. Он был нелюдим, но даже это не помешало полностью очистить его имя от подозрений. Арестовали его только для того, чтобы не допустить побега и спокойно допросить. Это была лишь мера предосторожности, а отнюдь не запугивание.
Но лос-анджелесские репортеры не желали выпускать Шэмшака из лап. Некий радиожурналист был убежден, что признания бывшего массачусетского заключенного возникли не на пустом месте. Он попытался связать его имя с одним нераскрытым убийством, жертве которого проломили голову. Дело не имело отношения к Хиллсайдской серии. Журналист уверял, что убийцей был сам Шэмшак, однако обстоятельное расследование показало: беглец из массачусетской тюрьмы не мог совершить этого преступления.
В итоге Шэмшак получил-таки возможность какое-то время держаться подальше от Массачусетса. Оклеветанный Питер Джонс счел свою жизнь разрушенной. Психологическую травму не смягчило даже то, что полиция считала его невинной жертвой лжеца. Джонс не смог больше оставаться в Лос-Анджелесе и потихоньку покинул город. Он стал еще одной косвенной жертвой Хиллсайдского душителя.
Тем временем детективы следственной группы продолжали разрабатывать версию о том, что Душитель имел отношение к правоохранительным органам. Проверка полицейских была делом непростым. Следователи лишь строили догадки. Может, найдутся те, кого обвиняли в слишком тесных отношениях с женщинами при исполнении служебных обязанностей? Или в чьем-нибудь досье остались жалобы на приставания к девушкам? Кто патрулировал улицы в тех районах, где находили убитых? Детективы из отдела по борьбе с проституцией и патрульные полицейские, работавшие в Голливуде, были знакомы с некоторыми девицами.
Проверяли также охранников. Например, в поле зрения полиции попал человек по кличке Жирный Майк: он следил за порядком в ночлежке, где часто останавливались подростки и проститутки. Майк был знаком с тремя жертвами и казался крепким подозреваемым, пока не была установлена его непричастность к убийствам других девушек. Похожая ситуация повторилась со множеством проверенных ориентировок.
С большинства полицейских снимали подозрения после просмотра служебных журналов. Каждый раз, когда сотрудник отвечал на звонок, в журнале фиксировались источник вызова, уровень опасности и время, потраченное на участие в деле. Если офицеру приходилось выезжать на вызов слишком далеко от мест, где нашли тела задушенных девушек, его исключали из числа подозреваемых.
Нашлись и те, кто не смог отчитаться за нужные периоды времени и теоретически мог находиться вблизи от мест преступления. Проверить передвижения полицейских, которые не присутствовали на службе в ночи убийств, было очень сложно. Такими случаями занимались более тщательно, опрашивали соседей, друзей и родных. Кое-кто из копов пытался возмущаться, но такое поведение лишь вызывало дополнительные подозрения. К счастью, большинство опрашиваемых патрульных понимали всю сложность задачи опергруппы и необходимость поголовной проверки. И только небольшая горстка людей противилась разбирательству, которое казалось им абсурдным.
Помимо правоохранителей, проверили журналистов газет, радио и телевидения. В надежде, что убийца, кичащийся злодеяниями, вернется полюбоваться на свою работу, изучили фотографии зевак, толпившихся на местах происшествий. Всё без толку. День за днем поступали наводки: «Это дело рук моего дяди», «Мой муж как-то странно себя ведет», «Парень из круглосуточного магазина на кассе схватил меня за задницу, поэтому я уверена…», «Он снял с меня платье в автомобильном кинотеатре, а когда я не разрешила ему снять остальное, пошел вразнос. Такой вполне мог бы…», «Томми…», «Фрэнк…», «Юстас…», «Марио…», «Хосе…» Все зацепки в лучшем случае оказывались малоубедительными.
Подозреваемые появлялись и отсеивались, но оснований для ареста по-прежнему не было.
К марту 1978 года Келли Бойд и Кену Бьянки стало не до Хиллсайдского душителя, голливудских ужасов и всего того, что творилось в Южной Калифорнии. Отношения пары трещали по швам. Они любили друг друга. Они любили своего малыша. Но все шло наперекосяк. Согласно медицинским справкам, которые Кен приносил Келли, у него была раковая опухоль. Он проходил химиотерапию; Келли довозила его до больницы и ждала в машине. По словам Бьянки, он не хотел, чтобы она видела ужасы лечения или расстраивалась от разговоров с врачами. У нее и без того полно хлопот с младенцем. Келли была не согласна, но не хотела еще больше осложнять отношения бесполезными спорами.
К работе и финансам Кен относился с прежней безответственностью. В очередной раз отпросившись с работы, он бездельничал или играл с Анджело в карты. Денег на выплаты за подержанный «кадиллак» ему не хватало. Бойд надеялась, что появление ребенка сделает ее партнера более целеустремленным, заставит измениться, но напрасно.
Возможно, виноват Лос-Анджелес с его вечной суетой, думала Келли. В здешних людях нет ни глубины, ни устоев, ни цельности. В Кене все это было. И все же, несмотря на чистоту души, он был молод и легко поддавался чужому влиянию. Кен отчаянно нуждался в одобрении, а работа не приносила ему радости. Так или иначе, Келли считала, что пора им убираться из этого города.
Решение напрашивалось само собой. Келли собралась домой, в Беллингхем. Она любила родные края, любила море, птиц, безмятежную смену времен года. Деньги порой доставались здесь с трудом и жизнь бывала нелегкой, но люди принимали себя такими, какие они есть, без искусственной мишуры. Все держались друг за друга; никого не заботило, какая у тебя машина или дом, значение имели лишь душевные качества. Неудачный брак нанес Келли глубокую рану, но теперь это осталось в прошлом. При желании она обязательно найдет кого-нибудь, заведет новых друзей и возобновит прежние связи. У ее ребенка будут любящие бабушка и дедушка. Ее место там.
Решение Бойд переехать ошеломило Кена. Снова его бросали те, кого он любил. Сначала его подвела родная мать, юной девушкой случайно забеременев от мужчины, не хотевшего детей. Потом умер обожаемый им приемный отец. Тринадцатилетнему подростку казалось, что его опять бросили. Умом он все понимал, но не мог забыть дни после похорон, когда убегал на чердак, чтобы плакать и разговаривать с человеком, который уже никогда ему ответит. И наконец, неудачный брак и жена, которая его обманывала.
А теперь Келли с их общим ребенком собирались уехать. Кена отвергли, оттолкнули. Мир снова пошатнулся. Он мечтал любить и быть любимым. Посылал Келли стихи и цветы. Обожал их сынишку, Шона. Он старался… старался как мог…
Но для Келли пути назад уже не было. Она хотела либо настоящую семью, либо никакой. Если Кен хочет остаться с ней, он тоже должен работать, вносить свою лепту в семейный бюджет и помогать строить совместное будущее. Ей не нужен муж, который все время сбегает к кузену играть в карты, вместо того чтобы проводить время с женой. Он должен ответственно относиться к работе, особенно теперь, когда у них ребенок. А Кен продолжает транжирить деньги, врать насчет того, где он проводит время, и вообще вести себя неподобающе для мужа.
У отца и мачехи Келли был просторный дом в Беллингхеме, где хватало места, чтобы приютить их с Шоном на первое время. Отец работал в системе городского хозяйства и зарабатывал достаточно, чтобы содержать дочь и внука в течение нескольких месяцев. Келли получит пособие, потом найдет квартиру, работу и сможет сама обеспечивать себя и ребенка. Будет непросто, зато она перестанет сходить с ума.
В марте, через три с половиной недели после рождения Шона, Келли и ее сестра, заправив топливом бак старенького автомобиля Бойд, покинули Калифорнию. Они двигались на север, всего один раз переночевав в мотеле, чтобы не тратить лишних денег.
В Беллингхем прибыли накануне Пасхи. Келли немного изменила планы и первую ночь провела у матери и отчима. Потом поехала к отцу, но дома никого не оказалось – семья отправилась на пасхальный обед. В доме все было готово к приему Келли и малыша, прибрано и чисто. Наконец молодая мать чувствовала себя дома.
Кен Бьянки возненавидел Лос-Анджелес в ту самую минуту, когда Келли с ребенком покинула город. Он страстно хотел последовать за ними, но в Беллингхеме ему тоже все было чуждо. Если Келли его отвергнет, ему вообще будет некуда деваться. И одиночество замучает его еще больше, чем в Лос-Анджелесе.
Бьянки начал названивать и писать Бойд, умоляя принять его назад, дать еще один шанс для новой жизни на ее условиях, в ее родном городе. Он обещал никогда больше не врать и не ввязываться в авантюры вроде службы психологического консультирования, для которой ему не хватало квалификации. Он клялся, что поступит на работу и будет усердно трудиться. Он станет тем, кто ей нужен, пусть только она позволит ему приехать.