Бьянки начал рассказывать об отце. Он вспомнил, как впервые попробовал курить:
– Добыв сигару, я лежал в кровати, попыхивая ею. Окно было открыто. Тут я услышал, что родители приближаются к двери. Я выбросил сигару из окна и попытался проветрить комнату. Мама попросила папу зайти посмотреть, как у меня дела, и пожелать мне спокойной ночи. Он вошел и сразу догадался. Велел мне дыхнуть, я задержал дыхание, и он все понял. И говорит: знаю я, чем ты тут занимался. Мол, чтобы больше такого не было, не то будешь иметь дело со мной. Тогда он один-единственный раз был со мной по-настоящему строг. Потом он вышел и ни слова не сказал маме. Мне тогда чертовски повезло. – Кен рассмеялся и продолжал: – Меня просто убивало, что мама вечно орет на него. Она в семье была главной. Помню, пару раз папе приходилось спать в машине. Однажды даже зимой. Только из-за того, что ему нравились скачки и он всегда ставил на лошадей, когда в Штатах проводили бега. У него был свой букмекер. Тогда папа, видимо, поставил с зарплаты слишком много, и это ее разозлило. Помню, они разругались, и отец отправился спать в машину.
– Она ведь была выше его, верно?
– Нет, они примерно одинакового роста.
– Одинакового? Кажется, в одном из заключений я прочел, что она была выше.
– По-моему, нет. Господи, да она же коротышка. Вряд ли папа еще ниже. Он был крупный мужчина. У меня дома хранится его обручальное кольцо, оно мне даже на большой палец велико.
Постепенно беседа перешла на сексуальную жизнь Кена и Келли. Бьянки рассказал, что потерял к Келли интерес, когда она стала кормить грудью, и несколько месяцев не спал с ней. Признался, что в Беллингхеме дважды изменил гражданской жене. Однако он отказался обсуждать необычные улики, изъятые при обыске в его беллингхемском доме: портфель с парой порнографических книжек и несколько пар грязных мужских трусов, а также большое полотенце. И трусы, и полотенце были сплошь в пятнах спермы, что указывало на частую мастурбацию.
Дальше речь зашла о преступлениях – тех, в которых Бьянки уже обвинили в Беллингхеме, и возможных случаях в Лос-Анджелесе.
– Вы способны на то, в чем вас обвиняют? – спросил Маркмен.
– Нет. Я действительно считаю, что не способен.
– Даже в ярости?
– Никакой ярости не хватит, чтобы я кого-нибудь убил. Вообще-то я состоял в байкерском клубе. И работал вышибалой в баре. Я умею вести себя жестко. В баре я за все время участвовал только в одной драке, и мне от этого просто плохо стало – понимаете, мне же пришлось ударить человека! А в клубе байкеров были парни, которые жить не могли без драк. За два года, что я был членом клуба, я ни разу не подрался. Я, собственно, и вышел-то из него потому, что меня это стало напрягать. После нескольких перестрелок с соседними клубами я просто… Не по мне это все. Не мое.
– А что вы почувствуете, если… если улики ясно продемонстрируют вам, что это ваших рук дело?
– Шок, – медленно проговорил Бьянки. Молодой человек не мог всерьез рассматривать вероятность, что он лишил кого-то жизни. – Не знаю.
– Как вы сначала сказали?
– Шок.
– Шок, – спокойно повторил Маркмен.
– Не знаю. Я думал об этом, потому что недавно посмотрел на свою жизнь реалистичнее. Я все еще не могу представить, что кого-то убил, но рассматриваю это как ве… как вполне вероятную возможность. Из-за улик. Не знаю, что случится, действительно не знаю. Не имею ни малейшего понятия. Я чувствую, что стал сильнее. Сильнее, чем был, скажем, пару недель назад. И если бы мне тогда довелось узнать, что я виновен во всех этих преступлениях, я бы, наверное, просто свихнулся. Сейчас… сейчас я, по-моему, действительно сильнее, хотя не знаю… Я… я бы, наверное, держался уже чуть лучше.
Бьянки захотел поговорить о том, чту он понял, читая заключение клиники Де Поля и просто сидя в камере и размышляя о своей жизни. В своем рассказе он упомянул беседу с адвокатом:
– Мы с Дином недавно разговаривали, и [он] предположил, что я, возможно, болен и у меня не все в порядке с головой. Что в принципе такое не исключено. Дин признался, что он не специалист в этой области и наверняка ничего не знает. А я ответил: ну нет! Только не я. Но теперь я думаю иначе. Я свел воедино все, что происходило со мной в прошлом. Припомнил кое-какие вещи. Прочитал заключение из клиники Де Поля о том, какой личностью я был в одиннадцать. Я обдумал все случившееся со мной и осознал, что в моей жизни хватает белых пятен. То есть периодов, которые я должен помнить, а я не помню. Получается, у меня жизни случилось больше всего, чем я сам себе позволяю сознавать. Я действительно чувствую, что со мной что-то не так. Я не… Я ненормальный. Не такой, как нормальные люди. Должна же… должна же быть причина, почему я лгу, должна быть причина, почему я краду. Причина для других моих поступков. – Бьянки подразумевал выдвинутые против него обвинения в краже.
Постепенно стало очевидно: по мнению Кена, в глазах окружающих его жизнь полна лжи. Он утверждал, что у него случаются провалы в памяти, которые он обсуждал с большинством психиатров. По его словам, очень часто он обнаруживал, что бредет по какой-нибудь дороге и совершено не помнит, как он там оказался. Ему не удавалось воссоздать ни единой детали периодов времени длительностью от нескольких минут до нескольких часов. Его давно тревожили такие случаи, потому что у других людей, видимо, такого не бывает. Бьянки снова и снова возвращался к провалам в памяти, однако невозможно было с уверенностью сказать, пытается ли обвиняемый солгать, чтобы избежать наказания за убийство, или действительно существует в кошмарной реальности расщепленной личности.
– Странно, – сокрушался Кен. – Вроде бы не мне, сидя в камере, говорить о том, что красть нехорошо. Но я же сам призывал всех не воровать. То есть у меня была такая работа – ловить воров. Я учил других, что воровать нельзя, учил много лет – и вот сам украл. Но когда я воровал, последствия меня нимало не беспокоили. Я просто не понимаю. У меня нет ни единой причины для кражи. А у меня дома лежат чужие вещи, телефоны например… то есть теперь они там уже не лежат, но эти телефоны… Я не могу понять, зачем мне их воровать. Абсолютно. Мне не нужны четыре телефона. Мне хватало двух. И даже если бы я стащил все телефоны в мире, понимаете, у меня бы просто не нашлось на них покупателей. В голове не укладывается.
Доктор Маркмен перешел к исследованию других аспектов жизни Кена Бьянки. В одной из немногих за долгие годы научных работ, посвященных серийным убийцам, указывается, что всех их в детстве отличали одинаковые поведенческие особенности: они мочились в кровать, играли с огнем и издевались над животными. Маркмен хотел выяснить, наблюдались ли эти особенности у Кена. Сначала он спросил про недержание мочи.
– Помню один случай, когда я обмочился, – признался Кен. – Мне говорили, что у меня есть такая проблема, и помню один случай… Мы были в цветочном магазине, а я обычно носил гигиенические прокладки, потому что писался в штаны. И вот я описался в этом самом цветочном магазине. Вообще-то там была оранжерея… И…
– Сколько вам тогда было?
– Господи, как же мне влетело! Я не знаю…
– Вы и в кровать писались?
– Лет до шести-семи. Где-то так.
– А как насчет жестокости к животным?
– Жестокости к животным?
– Вам нравилось дразнить или мучить животных?
– Не знаю. Я люблю животных.
– Вы их когда-нибудь истязали? Участвовали в травле или… или…
– Никогда! Никогда! Никогда в жизни! – Вопрос возмутил Бьянки. Он рассказал, как однажды, будучи за рулем, сбил кошку и страшно переживал потом. Утверждал, что любит абсолютно всех зверей. Однако впоследствии признался, что как-то в детстве убил кошку и подбросил ее на крыльцо к соседям в качестве проказы на Хеллоуин.
Когда Маркмен спросил про спички, Бьянки не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь играл с огнем. Если такое и случалось, следствие об этом так и не узнало.
Наконец психиатр захотел услышать, что Кен скажет о лжи. Вопрос состоял в том, замалчивает ли пациент реальность, или же лжет намеренно.
Доктора Маркмена уже уведомили о том, что у Кена якобы рак. После ареста Бьянки Келли попросила власти проверить его физическое состояние. Она опасалась, что из-за вынужденного перерыва в лечении ему станет хуже. Однако всестороннее освидетельствование показало, что он никогда не болел раком и никакого лечения не проходил.
Неясно, как Бьянки симулировал болезнь. Вероятно, ему удалось похитить медицинские бланки, и он либо заполнял их самостоятельно, либо вписывал свои данные в чьи-то уже оформленные бланки. Когда Бойд сидела в машине, дожидаясь Кена после терапии, он действительно шел в больницу, сидел там и читал или слонялся без дела, а потом возвращался к Келли.
Когда Маркмен завел разговор о лживости, Бьянки сказал:
– Думаю, мне удалось взять ее под контроль. Действительно удалось. Я с этим справился. Есть вещи, которые я… В общем, вещи, про которые… Про которые я врал Келли, например. А дальше приходилось врать про свою ложь. Никакой особой нужды в этом не было. Я просто… Допустим, я говорю ей что-нибудь, но мои слова и то, что есть на самом деле, – это две разные вещи, и я знаю, что вру. Почему – сам не понимаю. А когда я совсем запутываюсь, приходится врать, чтобы скрыть предыдущую ложь. И неправда нарастает как снежный ком. Но теперь, надеюсь, таких проблем не будет, потому что я действительно… я работаю над собой. Неустанно работаю, очень стараюсь говорить правду в любом случае, даже если она горькая. Не важно, чем правда в итоге обернется для меня. Просто надо быть совершенно честным, откровенным и правдивым, каким я еще никогда не был.
– Откуда мне знать, что сейчас вы не лжете?
– Ниоткуда. Придется поверить мне на слово, наверное… Нет, сейчас я действительно чувствую, вполне искренне и твердо, что больше не боюсь последствий. Не боюсь говорить правду. Я… я помню те времена, когда мог солгать, лишь бы избежать наказания.