– Но неужели он не мог найти девушку, которой нравятся такие игры?
– Знали бы вы Стива – ну какая девушка на такое согласится?
– А как насчет Кена? У него меньше проблем с женщинами?
– Кен… Кен…
– Вы поняли – тот, другой… который живет в том же… теле. Ладно, расскажите мне о себе. Все равно что. Просто… вы мне открыли нечто важное насчет Стива. Теперь поведайте что-нибудь важное о себе. У вас-то с девушками ладится?
– Нет, я с ними не общаюсь.
– Они вам не нравятся?
– Да нет, нравятся. Просто я, понимаете, не общаюсь с ними. Я занимаюсь своим делом, они ко мне не лезут, и я не лезу к ним.
– Да, но как же вы тогда развлекаетесь?
– О, я ворую. Знаете, проблема в том, что… понимаете, богатые все богатеют, а бедные беднеют.
– Да.
– А проблема в том, что, понимаете ли, когда богатые богатеют, у них всего становится больше, чем требуется. Так почему бы чуток не позаимствовать?
– Действительно! И вы, значит, пытаетесь восстановить справедливость.
– Точно.
Билли объяснил, как он распоряжается украденными деньгами, потом упомянул, что появился одновременно со Стивом. Он рассказал о начале своего существования, после чего доктор Орн заговорил о матери Кена:
– Какой была ваша мать? Вы ее помните?
– Я помню женщину… Понимаете, это… Погодите-ка… Знаете, когда я… я начал появляться… то спрашивал себя: кто был этот мужчина? Я начал приходить, когда умер отец Кена.
В конце июня в Беллингхем вернулся Ральф Эллисон, чтобы еще раз побеседовать с Кеном. Он изучил записи разговоров Бьянки с доктором Орном и твердо решил найти ответы на остававшиеся вопросы. И тут ему могла помочь та часть сознания Кена, которая говорила абсолютную правду.
Здесь Бьянки не был исключением. В каждом из нас есть составляющая – назовите ее совестью, внутренним голосом или любым другим определением, – которая видит все переживаемое нами в истинном свете. Теоретически, если опрашивающий обратится к этой части сознания, он узнает всю правду. К сожалению, никогда нет полной уверенности в том, что ответы даются именно «правдивой» стороной. Чтобы добраться до этой части сознания Бьянки, доктор Эллисон применил гипноз, и вот какой диалог получился в результате.
– Действительно ли существует другая личность по имени Стив?
– Да.
– Зачем он был создан?
– Чтобы сбежать от Фрэнсис Бьянки, которую теперь зовут Фрэнсис [он назвал ее фамилию во втором браке], это не моя мама.
– В каком возрасте появился Стив?
– Примерно в девять-десять лет. Это всего лишь вымышленный друг. Он ушел, когда… умер мой папа.
– Чем он занимался в Лос-Анджелесе?
– Убивал девушек.
– За что?
– За проституцию. Он убивал не только ради сексуального удовлетворения, хотя это обостряло ощущения, возбуждало. Убивал он главным образом потому, что убийства были ему необходимы.
– То есть жертв мучили и душили, потому что только так Стив мог ощутить, что они в его власти?
– Именно. Вряд ли он действительно наслаждался, истязая девушек. Хотя не думаю, чтобы его это особенно мучило.
Разговор перешел на двух несовершеннолетних путан. Все психиатры были осведомлены о подробностях прошлой жизни Кена и о том, что его обвиняли в вовлечении в проституцию.
– …Кстати, на кого работали те две девушки, когда он… то есть, вы понимаете, когда ваше тело находилось в Лос-Анджелесе?
– На Стива.
– И он уже тогда их бил?
– Я знаю. Жаль, что мне в то время не удалось вмешаться.
– Скажите, как он с ними обращался?
– Ну, просто заставлял их работать, знаете, посылал по вызовам или… устраивал для них свидания с клиентами. И обязательно проверял, что они обслужили клиента, и… когда они делали что-то не то… а знаете, даже странно. Он только однажды ударил одну из них…
– Да.
– Даже странно для него, вы ведь знаете, какой он. Хотя Стив… ни разу не спал ни с одной из них.
– Вот как? А Кен?
– НЕТ!
– А вы?
– Я тоже. Такое не по мне.
Билли рассказал, как Стив однажды избил Сабру завязанным в узел полотенцем. Он ударил ее несколько раз, чем сильно напугал.
Затем Билли изложил историю консультационной службы, пояснив, что ее созданием занимались преимущественно они со Стивом. Тому хватило наглости обратиться за дубликатом диплома, в котором позднее проставил фальшивое имя. Очевидно, Стив выполнил всю подготовительную работу, хотя идейным вдохновителем был Билли, и он же собирался принимать клиентов службы, если бы они появились.
Чуть позже Билли спросил врача, знает ли тот, как он, Билли, получил свое имя.
– Однажды Стив шел в магазин, – объяснил Билли, – и тут решил появиться я. И как раз в тот момент мимо проходил какой-то парень, который, обознавшись, назвал меня Билли. Мне это понравилось. Знаете, имя-то хорошее… Билли.
– С тех пор вы и стали Билли?
– Да, я решил впредь называться так. Да, хорошее имя. Такое звонкое. Билли.
– А если бы он назвал вас Билли Джонсом, вы стали бы Билли Джонсом?
– Ну да. А вообще мне нравится просто Билли.
Разговор продолжался еще несколько минут, хотя никакие новые темы уже не поднимались. Самой важной частью беседы стали знакомство с Билли и новая информация, которую он дал.
Полицейские, просматривавшие записи, по-прежнему видели в поведении Бьянки возможную симуляцию. Они считали вполне вероятным, что под нажимом обвиняемый ищет способ сознаться в своих преступлениях, а затем обеспечить себе алиби, которое спасет его от серьезного наказания. То есть Кен попросту использовал трюк с расщеплением личности, чтобы избежать смертной казни, а врачи снабдили его информацией об этом расстройстве, которая лишь укрепила его познания.
Глава 11
Пока большинство психиатров пыталось как можно больше узнать о лос-анджелесских преступлениях, один врач интересовался главным образом беллингхемскими убийствами. Это был доктор Чарлз Моффетт из Беллингхема, советник судьи Куртца. Он уже виделся с Кеном в конце апреля и около трех недель спустя прислал судье свои наблюдения.
Основная часть беседы Моффетта с Бьянки касалась уже знакомого материала. Однако были относительно глубоко исследованы и две новые темы. Первая касалась жестокого обращения: Кен утверждал, что припомнил давние происшествия, которые гораздо нагляднее объясняли его страх перед материнским наказанием.
– Мать… держала мои руки над зажженной газовой конфоркой, – рассказал Бьянки, оговорившись, что не уверен, происходило это во сне или наяву. – Мне… мне иногда снились такие вещи… Очень правдоподобные… Я… я пытался их осмыслить и… и думал об этом сне, и мне чудилось, будто такое на самом деле случилось вчера… могло случиться со мной и мамой. Я… я вижу, как она тащит меня за руки через столовую в кухню… Она уже избила меня деревянной ложкой, а я что-то сделал не так, и она… она собирается… она включает газ и собирается поднести мои ладони к конфорке, а я боюсь огня. Сейчас я огня уже не боюсь, а в детстве почему-то очень боялся. И хотя в итоге я не обжегся, она держала мои руки над конфоркой, а до этого несколько раз чуть не обожгла меня… А я… кажется, она наказывала меня за то, что я унес из дому какую-то ее вещь или что-то сломал, не знаю. Не могу вспомнить. Но маму я помню очень живо. Вижу, как она тащит меня через всю столовую; могу описать всю мебель в комнате, картину на стене. И возвращаясь к той, другой личности… Я перечитал свои заметки и… Проблески, которые у меня были, сны – они до сих пор у меня в голове. Имя Стив кажется мне знакомым. Знакомым, но чужим. Как я уже говорил. И я действительно чувствую, что внутри меня есть другой человек…
Далее Бьянки пояснял:
– Почему я вспомнил, что мать держала мои руки над огнем, а перед тем отхлестала меня веником? Кое-что случилось; я размышлял о нашей жизни на Вилла-стрит, потому что… старался соблюсти хронологическую последовательность, хотя она и не строгая. Я пытаюсь осмыслить разные события. И вспоминаю дальнюю комнату и кое-что… Помню, один раз мать начала швырять в отца тарелки. У нас там была лестница… Они повздорили, и в итоге, помню, у него пошла носом кровь и он лежал наверху, на кровати. Но меня это тоже касалось. В доме существовало противостояние, к которому был причастен и я. Я знаю. И тогда знал. Я это чувствовал, но в точности понять не умел. Просто чувствовал. Тот сон и все, что тогда происходило, – благодаря этому я сумел ухватить воспоминание, которое пытался восстановить. Вот так все и было. Мама наверняка наказала меня по конкретной причине – причина всегда была, – и вот теперь я вижу, как она тащит меня через столовую в кухню, к плите. А сначала я забыл об этом. В том доме – знаю, что вспомнил о Вилла-стрит неспроста, – в том доме существовало противостояние, оно там крепко засело. Будто слово, которое знаешь и оно вертится на языке, а вспомнить никак не можешь.
– Но вы помните, что отец вступился за вас в тот… поэтому ее гнев перекинулся на него, она начала швыряться тарелками и так далее?
– Нет, его не было дома. Отец…
– Так это два разных эпизода…
– Да. Отец был азартен – он любил играть на скачках. И вообще, на похоронах ему в гроб положили лошадку, ну да, и до кучи букмекерскую таблицу. И родители… временами он ставил слишком много. Ничего такого – просто хотел подзаработать, понимаете, но вечно проигрывал. И вот папа… наверное, они повздорили из-за ставок: помню, он спускается по лестнице, а в него летят тарелки. Я стоял между гостиной и столовой. Увидев, что творится, я отступил назад, в гостиную. Помню, когда все закончилось, я тихонько поднялся наверх; папа лежал на кровати, на спине, и прижимал к лицу платок, потому что у него шла носом кровь. Может, в него угодила тарелка, или он сильно разволновался, – не знаю.
– Если говорить о гневе, то ваша мать, судя по всему, вымещала его, не задумываясь.
– Да, я… Если вы ознакомились с текстами бесед, которые со мной проводили, когда началась вся эта история, меня уже просили дать описание матери, и я дал верное, честное и откровенное описание. Я много перечувствовал, пока читал, чту о ней написали, вспоминал ее поступки. Она могла быть очень безрассудной, очень раздражительной. Да, очень. Знаете, я даже не понимал. Наверное, не хотел понимать.