— Стережешь? — сказала ему Аришка. — Не бойся, никуда я не сбегу.
— Это мы еще поглядим, — хозяин возник из подъезда и чуть отступив, кивнул на большие, укрытые овчиной санки. — Садись, он повезет.
— Он — кто?
— Лобо.
— Твою собаку, что ли, так зовут? — устраиваясь в санках, спросила Аришка.
— Он — не собака.
— А кто? — удивилась она.
— Волк. Разве не видно?
Ошарашенная ответом, Аришка проворчала что-то насчет того, что всю жизнь с волками общалась и знает их как облупленных, с первого взгляда от овчарок отличает, но тут санки дернулись, Аришку тряхнуло и откинуло назад. Она еще успела подумать, что Лобо, пожалуй, довезет куда следует, уж лучше было с моста головой… А потом улицы и переулки слились в снежной круговерти, и Аришка закрыла глаза. Какой смысл следить за дорогой человеку, судьбой которого распоряжается волк…
КУЗНЕЧИК ЦВЕТА ХАКИ
Ах, как шаг мы печатали браво,
Как друзьям мы прощали долги,
Позабыв, что движенье направо
Начинается с левой ноги…
Эрлирангорд, Твиртове. Фабрика «Пролетарская Победа», 26–27 ноября.
Вечером опять пошел снег. Огромные слипшиеся снежинки летели на свет фонаря, и если долго смотреть сквозь эту пелену в мутно-серое небо, очень быстро начинала кружиться голова и возникало точное, граничащее с безумием, ощущение полета. Хотелось распахнуть настежь оконные створки и шагнуть в метель, ощущая, как за спиной, вместо шороха крыльев, хлопают рамы. Удержаться было очень трудно. Сама собой всплыла в мозгу знакомая цитата о том, что «в прежние времена люди пускали себе пулю в лоб исключительно из стыда перед самим собой. Нынче — стыдно перед другими, поскольку уж с кем-с кем, а с собой всегда можно договориться». Правда, при этом никто не гарантирует душевного комфорта.
Даг оторвался от окна и задернул шторы, чтобы снегопад не смущал душу, и, сказав себе, что намерен еще пожить как следует, невзирая на пакостность момента, отправился спать.
Он заснул быстро и не видел снов. А проснулся не столько от стука в окно, сколько от бешеного старания Лобо. Тот с безуспешной настырностью пытался стянуть с хозяина одеяло и рычал, скаля клыки.
— Брысь, — сказал Даг. Под этим подразумевалось сразу все: «пшел вон», и «всех к чертовой бабушке», Лобо в том числе. Но стук в окно повторился, и пришлось идти открывать. Вся пикантность ситуации заключалась в том, что от оконного карниза башни Твиртове до земли было локтей двести с лишком, и постучать в окошко могла разве что химера. Наманикюренным коготком левой передней лапы.
За окном на обледенелом узком подоконнике в немыслимой позе обнаружился Канцлер Круга.
— В мире сказок тоже люби булочкы, — вместо приветствия изрек он, постукивая зубами.
— Что случилось?
— Ты что, не видишь? Я ослабеваю. Посадку давай!
— Пжалста… — Даг послушно попятился от окна и придержал Лобо за ошейник.
Гэлад Роханский перевесил через подоконник жилистые тощие ноги, светским жестом стянул перчатки и принялся ими отряхивать наросшие на плечах снежные эполеты.
— Спишь, — с оттенком мстительной радости в голосе проговорил Канцлер. — Ну-ну. А у нас проблемы. С, так бы сказать, легитимностью свежеспиленной государыни.
— Уже? — осведомился Даг нервно. — И что я могу сделать? Я вам что, нянька или папский нунций? Где я ей среди бела дня… тьфу, ночи… королевские регалии обеспечу?
— Дело не в регалиях. — Канцлер соскочил с подоконника прямо в лужу талой воды. — Хотя, конечно, и в них тоже… но про это пока мало кому известно. И слава Богу. А то весь этот карманный бунт разом утеряет свою прелесть. Алису вздернут на фонарь — и дело с концом.
Это могло бы быть смешно — когда бы не звучало так страшно. Даг примерно в таких выражениях и высказался, приглашая и Гэлада посмеяться вместе с собой. Но Канцлер приглашением не воспользовался.
— Давай пошли, — сказал он. — Там теневой Круг бунтует. С горя и утраченных возможностей. Ты начальник — ты и усмиряй.
Даг подавился очередной остротой.
— Ну, как хочешь, — не дожидаясь ответа, неожиданно согласился Всадник и засобирался назад, за окно.
— Прямо отсюда полетите? — в спину ему осведомился Даг. Канцлер невозмутимо обернулся. Пожал плечами.
— Зачем такие сложности? — И посторонился, чтобы Даг мог увидеть косящую глазом морду крылатого коня.
Белый всадник с алым щитом на золотом поле. В сполохах зарниц ноябрьской грозы краски перемешаны и смяты, алое глядится черным, а белое — как багрец. Двадцать шестое ноября, Святой Юрий. Ты выбрала для коронации неудачный день. Зарница. Спичка, занесенная над фитилем свечи, дрожит и гаснет. Постель Яррана пуста, он не пришел ночевать. Снег метет в распахнутое окно. Над городом зарево. Белый всадник летит в пустоте покоя.
Ты закрываешь глаза и видишь ясно, как наяву, снова и снова — лиловый бархат ковровой дорожки, Дага с венцом в руках, бьющийся по ветру край знамени. Небо серое и пустое, комья палой листвы мечутся под ногами воробьиной стаей. Хальк. Выстрел… и все. Круг замыкается. Тебя везут домой в закрытой карете, уже пришедшую в сознание. Ярран верхами, в сопровождении, как будто стыдится даже встретиться с тобой взглядом. Тошнота. Комок у горла — ни выдохнуть, ни вздохнуть. Рядом только Феличе, твоя голова лежит у него на коленях, ледяные пальцы обнимают виски.
— Не оставляйте меня, Феличе. Прошу вас. Мне страшно…
Он молчит, он гладит твои волосы. Он улыбается краем рта — как натворившей бед девчонке. Венец лежит рядом на кожаном сиденье, закутанный в шелк. Ты глядишь на венец, чуть повернув голову, и гадаешь, хватит ли сил еще хоть когда-нибудь надеть его. Думать о чем-либо еще слишком больно.
… Колокольчик дребезжит хрипло, как старый астматик. Темно. Белый свет только что выпавшего снега льется в окна. Почему никто не идет?!
— Государыня?
— Где вы были? — Она сидит в подушках, закрыв лицо руками, ее трясет, колокольчик захлебнулся в духоте перины.
— В доме никого больше нет. Я не сразу услышал звонок.
Феличе полуодет. Из-под шлафрока белым выглядывает кружевной ворот рубашки. В левой руке свеча, в правой тусклым серебром насечек поблескивает пистолет.
— Что все это значит? Где охрана? Где Ярран, черт возьми?!
— В городе беспорядки, государыня. Мессир Ярис оставил вам письмо в библиотеке.
— К черту письма! — Выложенный мозаичной плиткой пол мерзко холодит босые ступни. Ярран не терпит ковров. Аскеза, граничащая с безумием. — Его никогда нет, когда он нужен. Выйдите, Феличе, я оденусь. И соберите Малый Капитул. Так быстро, как это возможно.
Он сидел в кресле, поджав под себя ноги и по-птичьи склонив набок всклокоченную голову. Гэлад Всадник Роханский милостью Божией, первый и последний Канцлер Круга, ни в грош не ставящий свою королеву. Магистр. Последнее звучало как «эсквайр» после имени безродного бродяги.
— Это и есть малый Капитул? — Алиса в замешательстве оглянулась на Феличе.
— Прочие обещают быть.
Алиса хмыкнула.
— А прочие, — подал голос Канцлер. — празднуют. По случаю тезоименитства… тьфу, коронации… одним словом, празднуют — и все.
— А вы?
— А я не могу. Здоровье не позволяет.
— А совесть?
— На вашем месте, — сказал Гэлад, — я бы не занимался абстрактной философией. А брал бы ноги в руки — и вперед, под звуки марша. А еще умнее, подписал бы отречение. Сразу. Чтобы потом не было так мучительно больно.
— По какому случаю?
— По случаю того, что королева без государства — это смешно.
— Когда на Капитуле вы предлагали мне венец, почему-то никто не смеялся.
— Алиса, — протянул он почти ласково. — Ну разве откажешь красивой женщине в игрушке?
— Ах, так?!
Дальнейшее напоминало семейный скандал в завершающей фазе, когда в кого попало летит что попало. Поскольку же, кроме книг, под рукой у государыни ничего не было, через минуту библиотека напоминала курятник с хорьком внутри. И, как столб в урагане, возвышался посреди Феличе с накрытым для кофе подносом в поднятой над головою руке. Когда ближайший шкаф опустел, Алиса перевела дыхание.
— Да, — сказал с чувством Всадник. — Пани со скалкой может разогнать целый батальон.
Алиса, не глядя, протянула руку к подносу и отхлебнула уже остывшего кофе из носика кофейника. Глаза у Феличе сделались совсем несчастные.
— Плебейские замашки у королевы — это стильно, — заметил Канцлер, вовремя заслоняясь от летящего в голову кофейника.
— Моне следовало только приказать, — проговорил Феличе.
— Я никогда в вас не сомневалась. — Алиса рухнула в кресло и повернулась к канцлеру. — Бегать мы не будем. Причин не видим.
— А зря. — Канцлер задумчиво созерцал кофейные пятна на рукаве. — Вторжение, усугубленное попыткой узурпации власти…
— Вторжение? С чего вы взяли?
Канцлер обеими руками взмесил шерсть на черепе. В глазах его поселилась тоска: это когда нужно что-то объяснять, а не хочется.
— Э… мнэ… Ежели государыня сейчас выдаст Малому Капитулу сбира, стрелявшего сего дня на площади в Магистра Ковальского, или хотя бы назовет его имя, я готов подтвердить, что Вторжения нет и не будет. В обозримом будущем.
Алиса молчала.
— Ну вот, я знал! — Канцлер развеселился. — Я еще на площади знал, что никого не найдут. Вы дура, но не убийца.
— Спасибо, — с иронией ответила Алиса.
Ей стало холодно, несмотря на растопленный камин. И Канцлер пялится, как сумасшедший филин… все смотрит и смотрит, хоть бы глаза отвел из приличия. Алиса прижала ладонью подбородок, чтобы не стукнули зубы.
— Допустим, — сказала она, — допустим, Вторжение. Отражать его нам нечем. Вернее, некем. А вот узурпация… кстати, а кто узурпатор?
— Народ подозревает, что вы, государыня.
— И вы тоже?
— Я присягу давал, — сказал он глухо и отвел глаза.
Они замолчали. Было очень трудно говорить, а главное, незачем. Потому что с человеком, который не стреляет тебе в спину только лишь из соображений чести и собственного достоинства, сложно иметь дело. Спасибо, что вообще не стреляет.