— Мы введем войска, — сказала Алиса. — Благо, они тоже давали присягу.
Он сощурился удивленно и недобро.
— Это приказ? Я обязан исполнять?
— Исполняйте.
Часам к одиннадцати по венам, вместо крови, плавал чистый кофеин. Причем исключительно контрабандный. Поскольку, как утверждали пришлые из-за Ворот, «в Европе не растет кофе». Сигаретный дым висел под потолком плотным синим туманом, и оттого все, что происходило под ним, казалось сном сумасшедшего. Как будто под толщей болотной воды жили и двигались чьи-то, по большей части, человеческие, тени, и их можно было разглядеть в черное оконце трясины.
Мужчина сидел, забившись в дальний угол кухни, и рассеянно наблюдал, как, подсыхая, покрывается трещинами на дне чашки кофейная гуща. Беседа вокруг шла фоном, выплескивая на поверхность островки слов и осколки жестов, общий смысл ускользал. Оставляя человеку неясное ощущение, что этот текущий мимо него разговор и есть то самое связующее звено между событиями дня и кристальной ясности эпизодом сегодняшнего вечера. Эпизод выглядел следующим образом. Человек сидел на стуле, положа руки на спинку, а голову — на руки, рубашка, разрезанная на спине, свисала вниз клочьями. И какая-то девица сомнительных моральных устоев с ловкостью фокусника ковырялась прокаленным на газовой конфорке кухонным ножом у него в ране (Значит, и рана была?). Боли он почему-то не чувствовал.
Девица выковырнула и положила на стол, на фарфоровое блюдце, пулю. Серый кусочек свинца с глухим звоном откатился к щербатому краю, заслонив собой рисунок: перевязанный золотой лентой букетик фиалок и виньетка фирмы «Гарднер». Прочее утонуло в тумане.
— Вам что, плохо? — спросила девица. Он кивнул утвердительно, и она полезла в висевший над плитой шкапчик. Долго рылась там и звенела склянками, после, шевеля губами, как древняя старуха, накапала в чашку лекарство.
— Это что, валерьянка?
— Самогон из королевских подвалов. — Девица огрызнулась без всякого удовольствия и протянула ему лекарство. Но отдать не успела, так и застыла с вознесенной рукой.
— Мета, радость моя! — патетически возгласил возникший на пороге кухни всадник Роханский.
— А не пошел бы ты?..
— Не препятствуйте детям приходить ко мне, — с некоторой угрозой в голосе заметил Канцлер.
— Детям — ладно, пускай приходят. А ты катись.
— Очевидно, дети — это я, — сказал Даг, выглядывая из-за хилого Канцлерского плеча. — Так что, если верить прекрасной моне, я могу остаться. — Он оглянулся на Всадника: — А вы ступайте, друг мой, посидите где-нибудь. Здесь все-таки живые люди. Авось не съедят…
Мета прыснула в перекинутую на грудь косу.
— Чего надо? — сказал Пашка, верхом усаживаясь на единственный стул, выглядевший аристократом среди плебейских табуреток. Было между этим стулом и Пашкой что-то общее. Не в окружении, и не в количестве благородных предков. Что правда, Пашка не особенно трудился над доказыванием своего высокого происхождения. Барон, любил говаривать мессир Павел, он и в Африке барон, и кого интересует, если сегодня этому барону не на что пообедать. Главное, чтобы вокруг люди были хорошие.
— Ну? — повторил он, глядя на Дага в упор синими глазами.
— Баранки гну! — немедленно взъярился Даг. — Балаган на площади — ваших рук дело?
Барон Эрнарский выразительно покрутил пальцем у виска.
— Я, конечно, не люблю государыню. Не люблю и за государыню не почитаю, но в невинных людей стрелять это не повод.
— Не повод, — плохо понимая, куда он клонит, согласился Даг.
— Тем более, если мы, по-твоему, такие дураки или сволочи… уж не знаю, за кого ты нас держишь…
— За дураков.
— Спасибо на добром слове. — Пашка, не сходя с места, учтиво поклонился. — Может, мы и дураки, но не настолько, чтобы не подобрать жертву королевской охоты. Нате, любуйтесь. Выключатель в коридоре.
Канцлер, до сих пор изображавший молчаливую галлюцинацию, покорно шагнул за дверь. Крохотное пространство кухни налилось желтым светом, запрыгали, бледнея, привязанные к фитилькам свечей огоньки. Ночь за окном отодвинулась.
Даг остолбенел.
У окна, задумчиво катая в щербатом блюдце сплюснутую пулю, сидел Хальк.
— У нас проблемы, — пользуясь Канцлерским жаргоном, сообщил Даг.
— Это у вас проблемы, — поправил вежливо Гай, мятежный внук генерала Сорэна, который в числе прочих обнаружился на кухне при включении электричества. — У вас и у вашей легитимности. Так что милости просим.
Это означало — если не в дипломатических выражениях — посылание далеко и без удобств.
— Милости — это когда по-хорошему. Это когда я просил вас не соваться. А вы плевать хотели на мои просьбы.
Гай гнусно хмыкнул и заметил, что лояльность по отношению к державе — это хорошо, но почему бы не воспользоваться моментом? Почему они должны ждать, молчать и терпеть? Если они знают, что государыня и ее государство… далее было уже нецензурно. Во многом Гай оказывался прав (кроме употребления непристойностей в дамском обществе), но сказать ему об этом было нельзя никак. Во-первых, потому что Даг находился, что называется, при исполнении, какая уж тут дружба. А во-вторых, что это за дружба такая — толкать людей в пекло? Орденов им на шею никто не повесит…
Почему-то вспомнились глаза Яррана — после того, как он, наконец, отыскался и встречал Дага на подъемном мосту Твиртове, чтобы сообщить, что никого уже нет. Ни Канцлера, ни государыни.
— Передай своим приятелям, — сказал Ярран, — что я разнесу по кирпичику весь этот гадюшник, если только они посмеют рыпаться. А если откроют Ворота — перевешаю на фонарях. Невзирая на дружбу и прочие тонкие чувства.
— Здесь будут войска, — сказал Даг.
— В квартире? — осведомился Гай невинно.
— И в квартире тоже. Так что если ты, Командор, не намерен сдать мне шпагу и отправиться под домашний арест, собирай людей и топай. Это я тебе говорю как частное лицо.
— Люди! — воззвал Гай трагически. — Это что же получается?! Меня, Командора и прочая-прочая… носителя императорской шпаги в тридцать шестом колене… какой-то вшивый барон гонит с родной кватеры!
Народ безмолвствовал.
— Будут стрелять, — пообещал Даг.
— Будут, — подтвердил Канцлер авторитетно. — Сам был у государыни и приказ получил. И исполнять намерен. Королевская легитимность — дело кровавое.
Наносное веселье скатилось с Гая. Остальные давно уже не веселились, и молчание в кухне висело такое, что даже тараканам было тошно.
— А ты что скажешь? — Гай повернулся к Хальку. — Ты во все это веришь?
Хальк двумя пальцами поднял с блюдца пулю.
— На, попробуй, — предложил он Гаю. — Приятного мало. Несмотря на то, что Мета такая умелица.
— Философствовать мы будем после, — помолчав, сказал Даг. Можно было, конечно, в который раз объяснить, что он не хочет, чтобы их наивностью воспользовались другие, менее честные и чистые. Что он не хочет очередного Вторжения, что у него просто нет сил второй раз держать Ворота и переживать смерти близких людей. Все это он наверняка успел бы сказать. Но не сказал.
Минута ушла. Они услышали за окном хруст кустов и настывшего коркой снега, и стало понятно, что они все в заложниках у этих заплеванных стен и собственной гордости.
— Ну что вы сидите! — со звоном в голосе сказала Мета, и Даг вдруг увидел — будто другими глазами — свой брошенный на стол, в кучу окурков и лабиринт немытых чашек, чеканный в ножнах корд, и глаза Халька, и Роханского Всадника, и Мету, и Пашку Эрнарского, и ощутил волну стыда и ярости от того, что оказался не волен в своих решениях и поступках.
Бледные в синеву губы Халька шевельнулись.
— Ну что ты бесишься? — сказал он тихо. — Все как нужно. Как ты хотел и как решил. Ты ведь дописал тот рассказ?
— Да, — сказал Даг, уже заранее зная, чем все кончится.
Хальк улыбнулся.
— Вот и прекрасно. Помоги мне встать.
Рассказ назывался «Кузнечик цвета хаки». Коротенький, в каких-нибудь шесть страниц, он написался быстро и совсем неожиданно. Слова возникали на бумаге, будто кто шептал их на ухо, и невозможно было противиться ходу событий и мыслей. Крошечный отряд новобранцев, вчерашних выпускников-гимназистов… Первые жертвы в непонятной чужой войне. Просто и без затей. Смерть на краю гнилого болота, осень, сказочно красивые березы там, где лес — еще лес, и лист кружится в прозрачном стекленеющем воздухе, и беззвучно упадает на землю, на лицо лежащему. И нет сил стряхнуть…
Он получил за этот рассказ предупреждение от Капитула, и был тягостный, неприятный разговор с Алисой, тогда еще не государыней. Все это вышло как-то уж очень некстати, и «Кузнечик…» остался незаконченным. А вчера, накануне коронации, дописался сам собой. В виде этакой «ужастной мсти». И, как всякий абсолютный текст, начал немедленно претворяться в жизнь. Со всеми вытекающими последствиями.
… Они ссыпались по лестнице вниз шумной и почти что веселой толпой. Вывалились на улицу, под темное небо и гулкие кроны тополей. Далеко в поселке заходились лаем псы. Впереди был лес: плотная черная стена обступала дом полукругом. Если идти через этот лес часа четыре, можно выбраться на гравийку, но смысла в этом никакого…
— И дальше что? — подходя к Дагу, в упор спросил Пашка.
— Дальше — как повезет. Можно отсидеться в лесу.
— Сколько?
— Не знаю.
— Тогда иди и попробуй, — предложил Пашка совершенно резонно.
— Мы останемся в поселке, — подал голос Хальк. — Если на старой фабрике, то вряд ли найдут.
Мета нервно хихикнула:
— Там привидения.
— А тут — боевики ее императорского величества, — скривился Гай. — Выбирайте, что вам милее.
Они расстались уже в поселке, на просевшем крыльце местной почты.
— Постарайся уцелеть, — задумчиво созерцая на почтовых дверях сообщение о том, что «выемка производится трижды», проговорил Канцлер. — И быть с утра на вокзале. Махать платочком прибывающим войскам.
— Постараюсь, — одними губами прошептал Даг.