– Фотографии с приема. Скинь в сетевую папку, я потом заберу.
Ираида Самсоновна склонилась к ноутбуку и спустя минуту сказала:
– Готово.
Проводив мать до лестницы, Надежда вернулась в свой кабинет и увидела, что Лев рассматривает в лупу два снимка.
Она подошла к компьютеру, открыла сетевую папку и перетащила на рабочий стол файл с фотографиями. Сказала Астраханскому:
– Можешь смотреть в деталях.
– Взгляни, – Лев протянул ей лупу. – Знаешь этого человека?
– Я и без лупы тебе скажу: это Козырев.
– Что за птица?
– Точно не знаю.
– На этом снимке он передает Шимаханскому бокал с шампанским.
– Или Шимаханский только что передал бокал Козыреву.
– Да, верно… – согласился Астраханский. – И то, и другое возможно. – Он показал другой снимок: – А здесь Шимаханский и Козырев уединились с явным желанием поговорить без свидетелей. – Лев взглянул на Надежду и, заметив в ее лице признаки недосказанности, спросил: – Что такое?
Она опустила глаза:
– Прости. Я не рассказала тебе…
– Ну, так расскажи.
– Во время приема, примерно в десять часов, я застала Козырева одного в темной примерочной.
– Что он там делал?
– Говорил по телефону.
– О чем?
– Козырев говорил странные, я бы сказала, провокационные вещи.
– Например?
– Я слышала фразы: «не хочу этого делать», «ничем хорошим это не кончится», «вы обезумели», «он не переживет этого дня».
– Ух ты! – Астраханский покрутил головой. – За одни эти слова можно сажать в тюрьму. – В ответ на удивленный взгляд Надежды он улыбнулся: – Шучу, конечно.
– Там, в темноте, мне было не по себе.
– Сначала нужно понять, в каком контексте говорились эти слова, и только после этого делать выводы. – Лев снова посмотрел на фотографию Шимаханского и Козырева. – По их лицам видно, что они говорят о чем-то неприятном. Посмотри, как хмурится Шимаханский. Надо бы разузнать, что это за тип…
– Я еще не все рассказала, – проговорила Надежда. – Вчера Козырев приходил на примерку костюма и предложил мне участвовать в конкурсе дизайнеров одежды.
– Козырев здесь при чем?
– Сергей Аполлинарьевич спонсирует конкурс.
– Зачем ему это?
– Не знаю, но очень хочу участвовать. Победитель конкурса покажет свою коллекцию на Неделе высокой моды в Москве.
– Хотелось бы знать, в чем коренной интерес Козырева… – сказал Лев.
– Вряд ли это получится.
– Ну, почему же…
– Я не понимаю тебя. – Надежда посмотрела на Астраханского, пытаясь угадать, что он имеет в виду.
Лев улыбнулся.
– Участвуй в конкурсе. Тогда мы наверняка узнаем, чего он хотел.
– Хорошая идея, – улыбнулась Надежда. – И главное – полностью совпадает с моими планами.
– Теперь скажи, почему не брала трубку? Я звонил сто сорок раз.
– Потому, что когда ты звонил, я любезничала с двумя кавалерами.
– Один из них – Осташевский, другой – Фридманович?
Надежда кивнула:
– И здесь ты в точку.
Астраханский сложил фотографии в пакет, выключил настольную лампу и в приказном тоне сказал:
– Теперь едем домой.
Надежда сняла туфли и села на диван. Астраханский присел на корточки, чтобы застегнуть ее сапоги.
– У меня к тебе просьба, – сказал он.
– Слушаю.
– Мне нужно место для встреч с информатором.
– Ты хочешь использовать для этого мое ателье?
– Что-то вроде того…
Надежда встала с дивана, и Лев помог ей надеть пальто. Она застегнула пуговицы и ответила:
– Ну как же отказать такому галантному кавалеру.
Глава 91863 год
Москва, Замоскворечье
– Калерия Федоровна, выйди из комнаты! – Семен Порфирьевич Зотов строго посмотрел на жену, и она вышла за дверь. Дочь Грушенька собралась выйти за ней, но Зотов приказал: – Ты, Агриппина, останься! – Он затворил дверь и медленно обернулся к дочери. – Я запрещаю тебе не то что говорить, но даже смотреть в сторону этого брандахлыста[8].
Грушенька молча опустила глаза, однако родитель, как видно, рассчитывал на ответ.
– Слышала? – громко спросил он.
– Да…
– Уяснила?
Она кивнула. Семен Порфирьевич взял дочь за плечи и резко встряхнул:
– Не слышу!
– Я все поняла, – сказала Грушенька. – Только ведь он ничего худого не сделал…
– Не смей защищать его!
– Я не защищаю. Мне совершенно все равно. – Сказала Грушенька и, опустив веки, отвела глаза в сторону, чтобы не видеть злого лица родителя.
– Было бы все равно, не побежала бы в сени. – Отец поменял тон: – Зачем изводишь себя, Грушенька? Зачем нас с матерью мучаешь?
– Я решительно не понимаю… Это не правда…
– Что за бессмысленный вздор ты говоришь! – Зотов повысил голос, но в нем уже не было той убедительности, а была только отцовская боль. – Как будто я не вижу, как ты по нем сохнешь.
– Что вам угодно, папенька? – не выдержав, взмолилась она. – Чтобы я разлюбила Сомова? Но это невозможно, и я решительно ничего не могу изменить.
– Отца позорить?! Себя с грязью мешать?! – во всю мощь своих легких взревел Семен Порфирьевич, и в комнату влетела Калерия Федоровна.
– Пожалей дитятко! – Она бросилась к мужу на грудь: – Не губи, Семушка!
Он грубо оттолкнул ее и, перед тем как выйти из комнаты, зло прокричал:
– Два сапога – пара! Обе – дуры!
Морозным вечером санная карета семейства Зотовых остановилась у подъезда, где плотными рядами уже стояли другие экипажи.
Грушенька отрешенно смотрела в стенку кареты. Калерия Федоровна сдвинула шторку, на что Зотов сердито обронил:
– Жди, покуда придет лакей.
Явившийся лакей растянул складные ступени и распахнул дверцу кареты. Семен Порфирьевич ступил на ковровую дорожку, постеленную до парадного входа, и подал руку жене. Она спустилась по лестнице и уступила дорогу дочери. Грушенька перешагнула через чугунный сундук с горячими углями и вышла из обитой мехом кареты на холод.
Зотовы поднялись по ступеням парадной лестницы, на которых стояли лакеи в напудренных париках и красных кафтанах.
У зеркала в гардеробе Калерия Федоровна и Грушенька скинули мантильи, поправили прически и платья, после чего присоединились к Семену Порфирьевичу. Вместе с ним они вошли в галерею, куда из залы уже долетали звуки оркестра, шорохи платьев и шарканье танцующих ног. У Грушеньки порозовели ушки, она передала матери карне[9] и раскрыла изящный веер.
Колонны, отделявшие гигантскую залу от ведущей к ней галереи, соединялись между собой гирляндами из бумажных цветов и шелковистыми лентами. Массивные хрустальные люстры, задрапированные газовой тканью, сияли тысячами огней и ниспадали вниз цветочными гирляндами. В противоположном конце залы возвышалась эстрада для музыкантов оркестра, там же располагались широкие наружные лестницы для выхода в сад.
Сияющая зала была заполнена публикой. Кресла, расставленные вдоль стен, были полностью заняты. Красота, знатность и богатство соперничали здесь друг с другом обнаженными плечами, кружевными накидками и драгоценными украшениями. Сонмы прелестных дам ожидали приглашения к танцу. Штатские кавалеры и военные в блестящих мундирах разделились на тех, кто наблюдал, и тех, кто, лавируя между гостями, устремлялся к избранницам.
На вальс Грушеньку ангажировал молодой безбородый юноша во фраке и пикейном жилете. Грушенька передала матери веер, и они завальсировали, решительно вписавшись в группу танцующих.
Уже до полуночи все танцы Грушеньки были расписаны, и Семен Порфирьевич удалился в буфет. Там встретил давнего знакомца, флигель-адьютанта Брылева, прибывшего накануне из Санкт-Петербурга, и они прошли к самовару. Разговорились, обсуждая общих знакомых и политику европейских стран. Семен Порфирьевич интересовался новостями столицы, Брылев охотно удовлетворял его любопытство.
Как раз в это время швейцар распахнул дверь парадного подъезда. По галерее и далее по бальной зале прошлась упругая волна сквозняка.
Прикоснувшись к светильнику входной колонны галереи, вспыхнула газовая ткань, от нее занялись бумажные цветы. Лакеи кинулись сбивать пламя руками, но оно только разрасталось, переходя на верхние гирлянды, до которых уже было не дотянуться рукой.
Огонь быстро распространялся по зале, и вскоре весь потолок был охвачен пламенем. Помещение заволокло едким дымом, все пришло в смятение. Давя друг друга, обезумевшие люди рвались к галерее. Музыка смолкла, и оркестранты бросились к наружным лестницам. Однако вскоре они обнаружили, что выходы в сад на зиму перекрыты.
Пламя бушевало, захватывая все, что еще не было охвачено огнем. Кто-то разбил окно, и ворвавшийся внутрь свежий воздух еще больше раздул гигантский пожар. Массивные балки с висящими на них люстрами с грохотом рушились. В черных столбах дыма трещали и разлетались в стороны колючие искры.
Глава 10Головная боль
Утром, едва Надежда вошла в ателье, Виктория сообщила ей, что курьер доставил пакет. Надежда Раух разорвала упаковку, достала из пакета печатные бланки и удовлетворенно кивнула:
– Это документы для участия в конкурсе. – Потом она спросила Викторию: – Во сколько примеряем Валтузову?
– В два часа.
– Когда примерка закончится, непременно позовите меня.
Поднявшись в кабинет, Надежда позвонила бухгалтеру и попросила оплатить счет за ткань, которую отложила для пошива коллекции. Потом она достала акварельные краски, сходила за водой и начала рисовать.
Под ее кистью возникали нежные, женственные модели с кружевом, рюшами и розетками. Они были очень ностальгическими, но вместе с тем современными и в основных чертах перекликались с последними модными тенденциями.
В процессе рисования Надежде позвонил Астраханский и попросил переслать ему файл с фотографиями. Она перебросила файл на почтовый диск и отправила ему ссылку. Попутно спросила: нет ли новостей? Он ответил, что нет, и разговор был закончен.