– Тихо, ребята, тихо! Вы не на переменке, вы в музее, – сказала учительница, дернула за рукав расшалившегося мальчика и, наклонившись к нему, прошептала: – Или ты успокоишься, или я сейчас же позвоню твоей матери…
Мальчишка встал столбиком, остальные тоже притихли, не переставая исподтишка друг друга шпынять.
– Мы смотрим на картину «Дочь купца Зотова». – Учительница повысила голос: – Смотрим на картину!
Из другого конца зала к ним тут же направилась служительница. Учительница показала свой бейджик:
– У нас есть разрешение.
Смотрительница строго указала:
– Потише, пожалуйста.
– Слышите, дети? – сказала учительница. – На эту картину у нас только минута. – Она достала телефон и стала с него читать: – Одним из самых значительных работ художника-портретиста Василия Сомова явился портрет дочери купца Зотова, который был куплен Павлом Михайловичем Третьяковым в одна тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. Не многие работы Сомова сохранились до нашего времени, но его по праву считают одним из выдающихся русских художников-портретистов. До того как попасть в музей, картина хранилась в мастерской художника. В день его смерти там случился пожар. Здание выгорело дотла, картину успели спасти, но она значительно пострадала – нижний край обгорел вместе с подписью художника Сомова. Ввиду того что картина хранилась у самого художника, его авторство не подверглось сомнению. – Учительница перемотала пальцем текст в телефоне и заключила: – Остальное вам будет неинтересно. Петров! Я все вижу!
– Катерина Егоровна, а что значит – картина значительно пострадала?
– Неужели не ясно? Сгорел нижний край, и его обрезали. Идем дальше!
Дети потянулись вслед за учительницей. Надежда заложила руки за спину и подошла ближе к картине. Ей показалось, что она написана аккуратнее копии. Поверхность картины была гладкой, и краски – значительно ярче. Только у нижнего края, у самой рамы был виден коричнево-рыжеватый налет. Она представила себе, как долго примерялся реставратор, прежде чем отрезать сгоревшую часть картины.
На табличке был указан год написания картины: тысяча восемьсот шестьдесят четвертый. Значит, после ее окончания Василий Сомов прожил только один год.
Когда Надежда вернулась в ателье, она подошла к портрету и внимательно осмотрела его. Заметила темные, похожие на порезы линии, и утвердилась во мнении, что этот портрет был написан не так тщательно, как тот, что висит в музее. Надежда присмотрелась к подписи и безо всяких усилий прочитала имя художника: «В. Сомов». Потом вгляделась в лицо девушки: изящная головка, на тонкой шейке – бархотка, по линии декольте – нежная вышивка, к корсажу приколот маленький букетик цветов. На руках – длинные перчатки, запястье охватывает браслет с пятью большими сапфирами и крупным бриллиантом.
Ларец в ее руках украшен золотистым металлом и цветными камушками. На крышке ларца – золотая ящерка. Разглядывая воздушное платье девушки, Надежда вдруг поняла, что основная идея ее коллекции родилась под впечатлением от него. Она неосознанно повторила и развила идею старинного платья, воплотив ее в художественный образ современных моделей.
Надежда поднялась в свой кабинет, взяла со стола лупу и вернулась к картине. Она влезла на консольный столик и приблизила лупу к лицу и голове девушки. Внимание Надежды привлекли проступающие сквозь краску волокна. По границе головы девушки они не совпадали с углом наклона остального холста.
В гостиной между тем появилась Ираида Самсоновна. Заметив Надежду, стоящую на консольном столике, она удивленно застыла.
– Зачем ты влезла на мой антиквариат? – Ираида Самсоновна поспешила к Надежде.
Та спустилась на пол. Глядя, как мать осматривает мраморную столешницу, Надежда сказала:
– Как видишь, ничего не случилось.
– Пожалуйста, больше на него не влезай, у столика слишком тонкие ножки. Если нужно, придвинь стул или лучше поставь стремянку. – Ираида Самсоновна взглянула на портрет. – И, кстати, зачем ты его разглядывала?
– Я была в Третьяковке.
– Ах, вот оно что… И ради этого ты пропустила две примерки? Слава богу, Валентин Михайлович провел их удачно, и клиенткам не потребовалась твоя консультация.
– Почему ты не спрашиваешь, что я видела в Третьяковке?
– Нетрудно догадаться, – Ираида Самсоновна присела и осмотрела ножки стола. – Ты видела в Третьяковской галерее картины.
– Я видела оригинал этого портрета и должна заметить – он отдает мертвечиной.
– Боже мой… Что за выражение.
– Музейный оригинал написан в более яркой и аккуратной манере, но он бездушный. А вот в нашей копии есть душа.
– Осталось разобраться – чья. Художника или этой девицы, – пошутила Ираида Самсоновна.
Надежда отнеслась к этим словам с должным вниманием:
– Как точно сказано.
– Я не имела в виду ничего мистического. Сказала первое, что пришло в голову.
– Еще одно отличие оригинала от копии – оригинал обгорел при пожаре, и нижняя часть портрета отсутствует. – Надежда подошла к картине и провела рукой горизонтальную линию: – Вот так.
– Какая жалость. Ларец и эта ручка в браслете – очаровательные.
– Я узнала, что художник недолго прожил после окончания этой картины. И, знаешь, мне бы хотелось поговорить с теми людьми, у кого ты ее купила.
– Они, конечно, интеллигентные люди, – засомневалась Ираида Самсоновна. – Но как это будет выглядеть?
– Я позвоню и, если не согласятся, откажусь от этой затеи. Кому, как не тебе, известно, что предмет антиквариата, тем более картина, снабженная исторической справкой, вырастает в цене.
– Ну, хорошо. Я поищу их телефон.
В гостиную вошла Виктория. В ее руках колыхалось тонкое шифоновое платье.
– Ну, что? – с тревогой в голосе поинтересовалась Ираида Самсоновна.
– Портные, да и сам Валентин Михайлович, говорят, что шов восстановить невозможно. Под ним порвалась ткань.
– Ах, какая досада!
В разговор вмешалась Надежда.
– Что случилось? – Она забрала у Виктории платье. – Мы сшили его полгода назад для заказчицы Татьяны Васильевны Тениной.
– Сегодня утром она прислала платье с шофером. Суть претензии – некачественный шов и гнилые нитки.
– Что за бред… – Надежда вывернула платье и проверила шов. – Мы всегда используем качественные и дорогие нитки. На первый взгляд кажется, что ткань подверглась сильному натяжению. Разорвались не столько нитки, сколько сам шифон. Что будем делать? – Она вопросительно взглянула на мать.
– Нужно пригласить Татьяну Васильевну и обсудить ситуацию с ней.
– Для обсуждения у нас должны быть варианты решения. На складе есть такая ткань? Мы можем сделать подкройные боковины.
– И что из этого получится? – спросила Ираида Самсоновна и сама же ответила: – Цветок, нарисованный на заднице. Татьяна Васильевна не станет носить переделку, она достаточно состоятельная женщина. Речь идет не о том, как спасти платье, а кто виноват в его порче.
– Ты права, – проговорила Надежда. – Позвони ей и попроси приехать в ателье. Думаю, нам следует возместить стоимость платья. Тенина – дорогая клиентка, и я не хочу ее потерять.
Вечером, в отсутствие Соколова, Надежда раскроила из бязи макеты двух платьев, которые он успел сконструировать для коллекции. Она сама их сметала, примерила на манекен и внесла нужные изменения. В конце работы оставила Соколову записку, чтобы утром он раскроил оба платья из белого муслина. Рядом положила кружево, бейки и нитки для вышивки.
Домой Надежда вернулась в одиннадцать часов с одним только желанием – поскорее лечь спать. Но в половине двенадцатого приехал Астраханский, и они, как было заведено, отправились на кухню. Надежда заварила свежего чая и покормила Льва тем, что нашла в холодильнике.
Он спросил:
– Как прошел день?
Надежда улыбнулась:
– Отчего бы тебе не спросить, как я провела эти два дня, которые мы не виделись.
– А мы с тобой не виделись целых два дня? – удивился Астраханский и проронил: – Как быстро летит время.
– У меня никаких изменений. Фридманович написал жалобу на действия Осташевского и направил ходатайство на дополнительный анализ содержимого желудка и крови Шимаханского. Он рассчитывет притормозить ход расследования, чтобы детально проработать линию защиты.
– Насчет анализа – это правильно. Может случиться так, что препарат Шимаханскому подсыпали во время приема. Круг подозреваемых расширится до сорока человек, и ты будешь в безопасности.
– Вот видишь, а ты вместо благодарности подвесил Марку фингал. Видел бы ты его… Вот так, с синяком, он сегодня отправился в суд.
– Что сделано – то сделано, – нехотя произнес Лев.
– Вчера выяснилась одна странная вещь, – вспомнила Надежда. – Есть такой человек – Руслан Акчурин, мы с ним познакомились на приеме.
– Клиент Анастаса Тищенко?
– В том-то и дело, что нет. Ума не приложу, как он попал на прием. Охранник пропускал гостей строго по приглашениям.
– Надо бы разобраться…
– Ты прав, нам еще со многим следует разобраться. Этот Акчурин не выходит у меня из головы. И знаешь что, – Надажда замолчала, сообразив, что зря заговорила об этом.
– Что? – Лев с подозрением прищурился, и ей пришлось продолжить:
– Он сказал, что Мешакин – его друг, и упомянул Лесю с Анфисой.
– Черт… – Астраханский резко посмурнел.
Надежда была не рада, что завела этот разговор. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, она сказала:
– Тищенко признался, что тем вечером не делал примерку Шимаханскому.
– Вот как?…
– Они уединились, чтобы обсудить вопрос организации ателье мужского костюма, которое собирался профинансировать Шимаханский для Тищенко.
– Тищенко планировал уходить от тебя? И ты об этом знала?
– Конечно же, нет. Для меня эта новость прозвучала как гром среди ясного неба.
– Подонок!
– Тищенко просил, чтобы я позволила ему остаться работать в ателье.
– Гнать поганой метлой!