– Даже подумать страшно.
– Акчурин планирует отобрать сына у приемных родителей.
– Этого нельзя допустить! – решительно заявила Ираида Самсоновна.
– По-видимому, у него есть методы воздействия, иначе бы он не был в этом уверен.
– Но зачем он явился к нам?
– Чтобы получить подтверждение того, что роды Анфисы – реальность. Я случайно проговорилась, что ребенок – мальчик, и он страшно обрадовался. Акчурину не дает покоя мысль, что в адвокатской конторе он все еще сын.
– Вот и пусть рожает своих! Он женат?
– Они с женой бездетны.
– Тогда он ни перед чем не остановится, – трагически прошептала Ираида Самсоновна.
– Я не знаю, что делать.
Ираида Самсоновна тронула руку дочери и с неподдельной грустью сказала:
– По вечерам я часто думаю про нас с тобой. Вспоминаю прошлое и виню себя за то, что мало уделяла тебе внимания. Прости меня, Наденька. У тебя было несчастливое, одинокое детство. Я лишила тебя отца и не стала хорошей матерью, когда он ушел. Мне казалось, что главное – одеть, обуть и выучить в институте. Теперь я так не думаю и понимаю, что упустила самое главное.
– Давай не будем об этом, мама…
– Нет, я должна тебе это сказать. Пожалуйста, дослушай. Я очень виновата перед тобой. Соседи видели тебя чаще, чем я. Ты росла одинокой девочкой в маленькой комнате большой коммунальной квартиры. Когда я вспоминаю, что могла оставить тебя одну на несколько дней, я проклинаю себя. – Ираида Самсоновна вдруг заплакала.
– Прошу тебя, мама. В конце концов, ты работала и уезжала не просто так. И потом, у меня была соседка Светлана.
Ираида Самсоновна улыбнулась сквозь слезы:
– Святая женщина. До сих пор молюсь о ней в церкви. Светлая память.
– Мне не хочется вспоминать об этом.
– Ну, хорошо, не будем. – Ираида Самсоновна вытерла платочком глаза: – У нас сегодня будут еще примерки?
– Их проведет Соколов. Он разве не говорил?
– Валентин Михайлович уже три дня со мной не разговаривает.
– Из-за Власова?
– По-видимому – да.
– И что ты собираешься делать?
– Пока не знаю. Поживем – увидим.
Надежда встала со стула:
– Пойду к себе. – Выйдя из кабинета матери, она встретила Викторию и спросила: – Вы ко мне?
– Если не заняты.
– Проходите, – Надежда открыла дверь и впустила ее в кабинет.
Виктория остановилась у входа и неуверенно сказала:
– Мне нужно вам кое-что рассказать…
– Присядем на диван, и расскажете, – Надежда уселась первой и дождалась, пока рядом с ней сядет Виктория: – Что стряслось?
– Я должна была рассказать раньше, но я не была уверена.
– В чем?
– Есть ли в этом какой-то смысл.
– Насколько я понимаю, теперь смысл появился? – ободряюще улыбнулась Надежда.
– Теперь – да, – проговорила Виктория. – Я узнала, что Шимаханского отравили в примерочной.
– Откуда вам это известно?
– Со мной говорил следователь. Он считает, что таблетки были подмешаны в кофе. – Виктория подняла на Надежду полные испуга глаза: – Но ведь его подавала я!
– Осташевский в чем-то вас обвинил?
– Пока нет.
– Так что же вы так перепугались? У вас уж точно не было причин убивать Шимаханского. Это очевидно. И пока следователь не докажет обратное, вы в безопасности.
– А как же пропавшая чашка? Он может решить, что я специально ее спрятала, чтобы никто ничего не понял.
– Если бы вы отравили Шимаханского, вы бы помыли чашку и поставили ее в буфет. Она пропала лишь потому, что кто-то не хотел оставлять следов. У этого человека не было времени мыть чашку, поэтому он или спрятал ее, или унес с собой, что менее вероятно. Такую крупную чашку легко заметить в кармане.
– Вы тоже думаете, что таблетки подсыпали во время примерки?
– Выходит, что так, – подтвердила Надежда.
– Но там не было никого, кроме Шимаханского и Тищенко.
– Мы с вами не можем этого знать наверняка.
– Но Тищенко сказал… – начала Виктория.
Надежда ее прервала:
– Не будем об этом рассуждать. Следствие разберется.
– Пока они разберутся, меня посадят в тюрьму.
– Не посадят, мы будем бороться. У нас есть Фридманович, – заверила ее Надежда и спросила: – Это все, о чем вы хотели сказать?
Виктория помотала головой:
– Нет, не все.
– Тогда поспешите, потому что мне нужно работать.
– В тот вечер, когда я готовила кофе для Шимаханского, к буфету подошел тот самый фотограф.
– Та-а-ак… – протянула Надежда.
– Он попросил томатного сока.
– А разве на фуршетном столе его не было?
– К тому времени сок закончился, но в моем холодильнике всегда есть запас.
Надежда удивилась:
– Почему Власов не обратился к официантам?
– Он подошел ко мне, и я отошла к холодильнику. Приготовленный для Шимаханского кофе остался в чашке на буфете. – Виктория посмотрела Надежде в глаза и многозначительно проронила: – Власов стоял рядом.
– Сколько времени вы отсутствовали?
– Ему хватило бы времени бросить туда таблетки и даже их растолочь.
– Откуда такие подробности?
– Если бы на его месте была я, то непременно растолкла бы.
– Слава богу, что вы не на его месте, – Надежда поднялась на ноги. – Я все поняла. Вы не говорили об этом следователю?
– Пока нет, но планирую рассказать.
– Делайте как решили.
В кабинет зашла Ираида Самсоновна:
– С фабрики привезли ткань с твоим дизайном! Боже мой, что за прелесть!
– Я могу идти? – спросила Виктория, и Надежда сказала:
– Идите.
Глава 22Смерть от любви
Телефон звонил и звонил. Надежда вбежала в кабинет, но схватила аппарат в тот момент, когда он уже замолчал. Отыскав в пропущенных вызовах номер, Надежда увидела, что звонила ее постоянная клиентка-искусствовед, которую она просила об одолжении.
Надежда немедленно перезвонила ей сама:
– Простите, Машенька. Оставила телефон в кабинете, пока добежала, звонок сорвался.
– Я нашла координаты специалиста и предварительно переговорила с ним. Он готов с вами встретиться.
– Огромное спасибо!
– Записывайте: Кирилл Семенович Крымов, старший научный сотрудник, знаток русской портретной живописи девятнадцатого века. Работает в Третьяковке. Звоните ему, он вас ждет.
– Очень благодарна вам, Машенька, – проговорила Надежда и, едва закончила вызов, тут же перезвонила Крымову:
– Кирилл Семенович, это Надежда Раух, с вами обо мне разговаривали…
– Я ждал вашего звонка. Желаете получить консультацию по телефону или при личной встрече?
– Лучше бы встретиться.
– Насколько я понял, вас интересует творчество Василия Сомова?
– И творчество, и все остальное, – сказала Надежда.
– Не знаю, как насчет остального, о творчестве рассказать смогу. Приедете в Галерею?
– Я нахожусь в пяти минутах ходьбы. Что, если приду сейчас?
– Приходите. Буду вас ждать в зале русской живописи девятнадцатого века.
– У портрета «Дочери купца Зотова», – уточнила Надежда Раух.
– Как пожелаете.
В распахнутом пальто Надежда бежала от Кадашевского переулка через дворы к ажурной ограде Третьяковки. Там свернула налево, потом – направо, вошла в ворота, затем в здание музея. Купила билет и целенаправленно отправилась в зал русской живописи девятнадцатого века. У знакомого портрета она увидела худого невысокого старика.
– Кирилл Семенович?
Он обернулся:
– А вы – Надежда Алексеевна. Очень приятно.
– Я хотела встретиться с вами, чтобы расспросить…
– Да вы отдышитесь, – Крымов улыбнулся. – Мы никуда не спешим.
– Я так обрадовалась, когда мне позвонила Машенька… И какое счастье, что вы работаете именно здесь.
– Вы искусствовед? – поинтересовался Крымов.
– Нет, – она покачала головой.
– Художница?
– Я – модельер. Шью одежду.
– Какое отношение имеете к живописи?
Восстановив дыхание, Надежда стала рассказывать:
– Не так давно моя мать купила копию этого портрета…
Крымов заинтересовался:
– Дочери купца Зотова? Как это случилось?
– Картина хранилась в семье потомков Зотовых.
– Как интересно… Я знал, что авторская копия портрета была написана, однако о том, что она сохранилась, мне не было известно.
– Не так давно картину у нас похитили.
– Ах, как жаль!
– Мне тоже.
– Можете о ней рассказать?
– По размеру наш портрет был значительно больше этого…
– Я знал, что он был полуфигурным! – Крымов приблизился к портрету и указал на нижнюю часть: – Как видите, оригинал пострадал. А как насчет общего впечатления?
– Наш – более душевный…
– Вот как? А что же этот?
– Он тоже хорош и аккуратно написан…
Крымов воскликнул:
– Вот! Именно это и не похоже на сложившуюся манеру Сомова. Обычно он писал смелее. Его мазки были экспрессивнее, ярче! На вашей картине стоит подпись художника?
– «В. Сомов».
– Превосходно!
Из глубины зала к ним подошла служительница и умоляюще прошептала:
– Кирилл Семенович, пожалуйста, тише…
– Простите, – Крымов раскланялся. – Буду говорить как можно тише. Простите.
Надежда спросила:
– К чему вы это все рассказали?
– Я слишком хорошо знаком с творчеством Сомова и считаю, что после смерти художника Третьяков купил всего лишь авторскую копию. Многие со мной не согласны, но таково мое мнение.
– Значит, наш портрет – оригинал?
– Вовсе не обязательно. Мы не знаем, сколько копий с этой картины написал Сомов. Чтобы подтвердить, что картина оригинальна, ее нужно исследовать. Такого рода исследования можно провести только в Третьяковской галерее в отделе научной экспертизы. У нас есть оборудование, которое позволяет исследовать полотна самой сложной структуры.
– Как жаль, что ее украли. – Надежда с сожалением покачала головой.
– И, знаете… – Крымов оживился. – С написанием этого портрета связано много странных и, я бы сказал, мистических вещей. Вам известно, что девушка, с которой писали портрет, трагически погибла?