Иль целомудрия обет дала? – догадывается Бенволио.
Ромео ничего не остается, кроме как подтвердить:
– Я заживо убит ее обетом!
А и нужна-то эта Розалина едва ли не только (но все-таки не только) для того, чтобы Р. и Дж. встретились. Причем не в церкви, где нельзя ни заговорить, ни дотронуться. Значит, на балу, больше негде. Но с какой стати наш безутешный поплетется туда, где танцуют?
Как миленький поплетется (дав себя уговорить), раз там будет она.
(Как подогнать шар поближе к другому шару? Толкнув его третьим, то есть битком, так называемым желтым.)
А откуда он узнает, что она там будет?
Из списка приглашенных.
А список-то как ему подсунуть?
Легко. Капулет вручит его кому-нибудь из неграмотных слуг (наверное, есть и грамотные, но всех не упомнишь, правда?): найди вот этих всех господ и передай, что я буду рад видеть их у себя нынче вечером.
Слуга, естественно, обратится за консультацией к первому грамотному встречному. Первым встречным, само собой, окажется Ромео.
И всё. Калитка мышеловки приподнялась, пахнуло приманкой: добро пожаловать, мышонок, милости просим!
Некоторые подробности не сходятся. Некоторые мелочи.
a) Дать обет целомудрия – не то же самое, что дать зарок избегать сексуальных контактов. Статус другой. Мысль, что никто из переводчиков не знал разницы, – отметаю. (Какой, однако, дворницкий глагол. Правда, на нем верхом – иллирийский гусар.) Дала обет – означает: приняла постриг. Поступила в монастырь. Но, извините, монахинь – даже и послушниц – на вечеринки не зовут. И они не танцуют. А домогаться их – неприлично и немножко непорядочно, что ли, хотя забавно.
b) Капулет записал: «моя прекрасная племянница Розалина». Стало быть, она тоже из этого клана, из этой семьи, просто-напросто кузина Джулиэт и Тибальта!
Неплохая, казалось бы, мотивировка ее поведения с Ромео. (А насчет обета – наверняка вранье, не важно чье.) Но даже не рассматривается. Не приходит в голову ни Шекспиру, ни Ромео. Никаких таких отчаянных возгласов, типа: ай-а-ай, ну надо же! Кто бы мог подумать? Is she a Capulet?
Т. Л., желая помочь Шекспиру скрыть неувязку, вместо «она» пишет: «дочь». Как если бы Ромео полагал, что племянницу клеить допустимо хоть чью; а вот связаться с дочкой ее же дяди – может выйти боком:
Дочь Капулетти!
Так в долг врагу вся жизнь моя дана.
Должен признаться, эта строчка меня злит. Достали эти конфронтационные существительные. Врага, врагу, с врагом, о враге. Вражда, вражды, вражду. И прилагательные тоже: злейший, лютый, смертельный.
Даже девочку автор заставляет лепетать все эти клише:
Одна лишь в сердце ненависть была —
И жизнь любви единственной дала…
…Но победить я чувство не могу:
Горю любовью к злейшему врагу.
Я понимаю: Шекспир сочинял пьесы не для читателей. А чтобы у актеров были слова для объяснения проделываемых телодвижений. Ударов, объятий, прыжков. Ну и чтобы голоса убедительно передавали страсти. А также он использовал текст как материал для изготовления времени.
Сочинив, сам не читал тоже.
Но вот я, например, – читатель и больше никто. Не слышу музыки из так называемой оркестровой ямы, не вижу, кто из действующих во что одет. И перламутровый бабушкин бинокль не помогает различать выражения лиц. Я всего лишь растягиваю цепь событий: проверяю, насколько она прочна.
И я не люблю, когда меня дурачат.
Например, вот этой строчкой. Ах, ах, отныне вся жизнь отдана в залог (как серебряный портсигар Р. Р. Р.) наиболее вероятному противнику! Но где и когда Ромео декламирует эту строчку? На выходе из Капулетова дома; любезно откланиваясь; провожаемый добрыми пожеланиями; поплясал, поволочился; и, хотя был узнан, выпить предлагали и закусить.
Ничего себе вылазка во вражеское логово. Впрочем, разве выдвинул бы Бенволио эту идею, будь она рискованной хоть чуть?
На празднике обычном Капулетти
Среди веронских признанных красавиц
За ужином и Розалина будет —
Красавица, любимая тобою.
Ступай туда, пусть беспристрастный взгляд
Сравнит ее кой с кем из жен Вероны…
И т. д.
Таким ли голосом рекомендуют: а не наведаться ли тебе, друг и брат, инкогнито в дом лютого, злейшего, смертельного врага, где тебя, если узнают, зарежут? Так предлагают: а сходим к соседям, на телок позырим.
Пойду не с тем, чтоб ими любоваться,
Но чтоб красой любимой наслаждаться,
– вяло соглашается обожатель вражеской племянницы. И хотя вообще-то он заполошный паникер (еще увидим), но не хватается за случай разразиться очередной тирадой, типа: опознают, зарежут – ну и пусть, и тем лучше.
Эта пресловутая вражда семей, – говорит и показывает Шекспир, – в самих семьях практически не ощущается (никем, кроме Тибальта, увы); строго говоря – это потешная война слуг.
Главный Капулет, вы же слышали, против и старшего-то Монтекки злобой не пышет, а о младшем – вообще высокого мнения:
Себя он держит истым дворянином;
Сказать по правде – вся Верона хвалит
Его за добродетель и учтивость.
Не дам его здесь в доме оскорблять я…
И весь этот первый день – 18 июля, условно (пока) говоря, воскресенье – проходит в режиме наибольшего благоприятствования Р. и Дж.
Все случайности дня со всех сторон толкают их друг к другу. Все сделано, чтобы никто не помешал им увидеться, дотронуться, поцеловаться.
Единственное препятствие – влюбленность Ромео в Розалину – преодолевается на раз.
Опасность печальных последствий в случае, если поцелуй Р. и Дж. превратится в любовь, – представлена чуть ли не мнимой.
Явись в указанном крайнем случае старик Монтекки мириться и сватать сына (для понта – при посредстве, скажем, Эскала – а тому подаст эту счастливую идею, скажем, Меркуцио), – позовут (опять же для понта) раскрасневшуюся Джулиэт, она, как говорится, прильнет заплаканным лицом к отцовскому камзолу (кафтану?)… Честным пирком да за свадебку, альтернативы нет.
Правда, вырисовывается на горизонте облачко, называется – Парис: полуобещано ему, и тоже родственник властителя. И первое слово дороже второго.
Но это же было только полуслово. Парис поставлен Капулетом в лист ожидания. Через два года, через два года. А если раньше – то все-таки не прежде, чем она сама свободно отдаст вам свою любовь. Дерзайте, граф, нравьтесь, нынче же вечером приходите познакомиться. Дальнейшее зависит от вас – но не только; от нее тоже.
Так что и с этой стороны заглавные защищены: насильно и немедленно за другого ее не выдадут, – слово любящего отца.
Ну а с Тибальтом разберемся по ходу событий. Не побоится Эскала, не послушает Капулета – что ж, мы тоже не без шпаг.
Короче, наступают уже вторые сутки сюжета, а у симпатичных по-прежнему все очень неплохо, и благополучный, даже счастливый финал абсолютно не исключен.
Неужели мы все-таки попали на комедию? Впечатление такое, что автор сам еще не решил.
Бьет полночь, Ромео перелезает через стену, окружающую дом Капулетов, и оказывается в саду.
Возможно, все определится сейчас – в наступающую роковую ночь с условного (пока что) воскресенья на таковой же понедельник.
Хотя для мальчика и девочки все решено уже часа два как. Они разок-другой прошлись по комнате под музыку, держась за руки. Они обменялись несколькими (идиотскими) репликами. Они поцеловались. Они влюбились. Взаимно.
Ума не приложу, как все это произошло. Как ставил Шекспир эту сцену в своей голове. Куда девались на момент поцелуя Парис, Тибальт и все прочие гости. Как целоваться в маске. Как влюбиться в маску, да еще при свете факелов, черт возьми.
А любопытному на днях прищемили нос в дверях. Постыдился бы размышлять о глупостях, тем более – имея организм с таким солидным пробегом. Прокатом.
Ну и что. Вот нарочно возьму и поразмышляю. Всю жизнь меня занимали пустяки.
Почти никто на свете, кроме Шекспира, не видел написанную каким-то неустановленным его предшественником пьесу о Ромеусе и Джулиэт. Из населяющих сегодня Землю 7 200 000 000 сапиенсов – самое большее, думаю, пяток уже до исступления любознательных пролистал поэму Артура Брука «Трагическая история Ромеуса и Джулиэт» (1562 год, 3020 строк).
Наука совершенно уверена, что Шекспир ни в коем случае не передрал пьесу, а только инсценировал поэму.
Пьеса и сама была инсценировкой английского перевода, а поэма – переложением французской литобработки (1559, креативный редактор – Пьер Буато) новеллы (1532) итальянца Маттео Банделло.
Тот, хотелось бы заподозрить, позаимствовал сюжет и многое другое из «Новонайденной истории двух благородных влюбленных» (автор – Луиджи Да Порта), напечатанной годом ранее (1531), а написанной (доказано) еще в 1524-м.
Но все-таки нельзя исключить, что это была не кража, а просто дележка. (Вот и я не сам же собрал, как грибы, все эти имена и даты, а почерпнул, так сказать, на замечательном сайте Ольги и Владимира Николаевых «Ромео и Джульетта».)
Что дают названные авторы и тексты в разрезе волнующей нас проблемы? (Слог-то, слог-то!)
Неустановленный драматург, а также Буато и Брук – увы, ничего. (Последние двое – в силу моего личного невежества.)
Банделло про маску написал без затей: в какой-то момент Ромео снял ее – просто так, потому что надоела. («И сел в угол, откуда мог видеть всех находящихся в зале, которая освещалась множеством факелов и где было светло как днем».) Позволил себе, значит, блеснуть красотой лица. (Дал девочке возможность влюбиться.) Quod erat, казалось бы, demostrandum: не боялся, значит, быть узнанным. Вот и решение (частичное: а с освещением-то что делать?) проблемы поцелуя – Шекспиром, понятно, измышленного: итальянский-то плагиатор был реалист.