Вот как! Нет, в среду будет слишком рано,
В четверг. Скажи ей, что ее в четверг
Мы с благородным графом обвенчаем.
Готовы ль вы? По сердцу ль вам поспешность?
О, низкое, презренное смиренье! – как говорил Меркуцио. Этот, нынешний Капулет – совсем другой человек, чем был вчера.
Что же это такое? Хоть намекните на мотивировку: шантаж? подкуп? Почему от этого внезапного предложения – просто чтобы соблюсти достоинство – нельзя отказаться? Или хотя бы приличия ради (в семье как-никак траур – по Тибальту).
Единственное, что приходит в голову, – политический расчет. Смерть Меркуцио может аукнуться фракции Капулетов, слишком отдалив ее от городничего (ну, от подесты; от главы администрации, короче). Не говоря уже, что после смерти Тибальта некому руководить службой собственной безопасности. В такой момент дать герцогу еще один повод для недовольства, обидев отказом человека из его семьи, – слишком большая роскошь. И Парису незачем быть вежливым.
(Сразу насторожил меня этот Парис. Как только Капулет ему сказал: дочке рано замуж, ей нет и четырнадцати, – а этот хлыщ парировал: я матерей счастливых знал моложе. Все равно что вместо: она мне мила – хохотнуть: вот увидите, я вашу несовершеннолетнюю мигом обрюхачу. Изящный воздыхатель. Его ночной визит, между прочим, знаете что напоминает? Явление Свидригайлова в квартиру родителей невесты, на Третьей линии В. О.)
Но это всего лишь мой домысел. Шекспир на этот раз (только на этот раз, если не ошибаюсь) не затрудняет себя объяснением побуждений.
Молча вырывает из календаря страницы. Оставляет только три. Завтра еще и часы переведет. Вы понадеялись на помощь времени, молодые люди? Времени у вас больше нет. Вы в цейтноте.
Включить ускорение, фактически подменив персонажа. Блестящий трюк, мистер Шекспир. Хрестоматийный образчик чистого коварства.
Однако, что характерно, ничья участь не отягчена. Не Шекспир приготовил для Дж. и Р. ужасный финал. Он только сделал его неотвратимым.
У итальянских полусоавторов история растянулась на несколько месяцев; родители уговаривали Джульетту, упрашивали
(«Меня с слезами заклинаний
Молила мать…»),
– для ее же пользы: чтобы половая жизнь вывела ее из депрессии (они думали: она оплакивает Тибальта), – и ей долго удавалось отнекиваться и уклоняться, прежде чем любящий отец предъявил ультиматум (я тебя искалечу, сделаю тебя самой несчастной девушкой на свете, – как-то так).
В течение этих месяцев похитить ее – как я и предлагал – можно было раз сто. Но Ромео – утверждают итальянцы и за ними француз – попыток не предпринимал и даже как будто не замышлял. Болтался в Мантуе (небось, при дворе Гонзага); в письмах просил еще немного потерпеть, советовал держаться стойко и особенно настаивал, даже приказывал (используя, так сказать, супружескую власть): родителям о нашем браке ни в коем случае ни звука. И только узнав, что Джульетта умерла, Ромео почувствовал вину и возненавидел себя – и пошел за ядом.
Выходит, Шекспир его приподнял. Теперь его роль не сомнительна. Он вообще ни при чем. Утро вторника встречает его прохладой на дороге в Мантую. Он едет себе на лихом коне, перебирает в уме разные милые подробности миновавшей ночи, – пока на Джульетту любящий благородный отец орет:
Не выйдешь замуж? Как тебе угодно!
Пасись где хочешь, только вон из дома!
Смотри обдумай, я ведь не шучу.
Коль ты моя – отдам тебя ему,
А не моя – так убирайся к черту!
Хоть нищенствуй, подохни под забором —
Клянусь, ты будешь для меня чужой.
Мое добро тебе не будет в помощь.
Так поразмысли: клятву я сдержу!
Плевать на приданое (искалечу, изуродую, – как обещал не этот, театральный, а тот, прозаический, Капулет, – звучит не в пример жутче), – но представить этот скандал: вытолкают на улицу, – и что делать? куда идти? А следом увяжется толпа зевак, станут гоготать, выкрикивать похабщину, – немыслимо ведь; смерть лучше.
И намного, намного легче умереть, чем сказать: папа, сегодня ночью я…
(Он так любил ее, этот Капулет! Говорил с нею таким голосом, что несколько строк Щепкиной-Куперник не уступают, по-моему, ничьим на русском языке:
Что, девочка-фонтан, ты вся в слезах?
Все ливень? В маленьком и юном теле
Все сразу – море, ветер и ладья!
И еще:
Твое взметаемой бурей тело…)
Признаться нельзя. Бежать – поздно. Отправиться об руку с Парисом как ни в чем не бывало в церковь, – подло.
Дело не в том, что она – влюбленная девочка. Дело в том, что она – честный человек. Впрочем, для нее любовь и верность – одно и то же.
А все вокруг понуждают ее предать – то есть предают ее.
И у Джулиэт Монтэг больше нет друзей, кроме кинжала и фра Лоренцо, типа скользкого.
Вообще-то, он гарант законности ее брака. И он ее так называемый духовный отец. Да и независимо от этого, его религия (не говоря – сан) просто не позволяют ему допустить ни двоемужества Джульетты, ни ее самоубийства. И то, и другое, по его же понятиям, погубило бы ее душу, – но уж его-то душа полетела бы в самую низину адской бездны – к предателям; где в беспредельной муке корчится Винченцо Гонзага; и еще глубже.
И в романе, предположим, Диккенса он так и сказал бы: будь что будет, а не допущу. Попросил бы аудиенции у герцога и все рассказал; не принял бы его герцог – бросился бы к родителям Ромео, к родителям Джульетты. Сослали бы его, заточили, расстригли – Джульетта все равно была бы спасена, и он был бы доволен собой, а мы бы им восхищались – в романе Диккенса.
Но он трус. Он боится за себя. Он недвусмысленно дает понять, что готов обвенчать Джульетту вторично. (Говорил я: нет документа! Ничего не стоит лукавому священнослужителю отпереться: как это она замужем? за каким еще Ромео? о чем вы вообще?) И его вполне устроило бы, если бы Джульетта вдруг тихо умерла. Но нет уверенности, что все не раскроется. И он предлагает ей аферу со смертью искусственной, мнимой.
Аферы ведь иногда удаются. Сегодня вторник, свадьба назначена на четверг. В среду Джульетта примет перед сном наркотик и отключится на 42 часа. Очнется, значит, в пятницу, во второй половине дня. К этому времени монах перенесет ее из склепа в свою келью, и там же будет прятаться Ромео, вызванный письмом, а письмо ему доставит брат Джованни, который сегодня же отправится в путь и, стало быть, окажется в Мантуе не позже завтрашнего вечера. Ромео прибудет самое позднее в ночь на пятницу, а то и в ночь на четверг, – и уик-энд они с Джульеттой проведут уже за границей, как автор этих строк и предлагал. Времени хватит. Сок мандрагоры и арифметика – на нашей стороне.
Дальше – чистый садизм. Джульетта, воодушевленная, возвращается из монастыря – а Капулет уже нанял двадцать поваров и, главное, переназначил венчание на завтра, на среду. Так даже не бывает, так не делают. Есть же какие-то обычаи, какие-то формальности. Сам Гаврила Афанасьич Ржевский не поступил бы так:
Послать за графом! Известить его!
Я завтра ж утром обвенчаю вас.
Но выхода нет. Завтра утром так завтра утром.
Ромео,
Иду к тебе! Пью – за тебя!
Поздний вечер вторника. Десять вечера – или ближе к полуночи. Теперь, если доза подобрана правильно, она проснется во второй половине дня в четверг. Часов, надо думать, в 16. Не позже 18. Время пошло. Время еще покуда есть.
А теперь пускай сердчишко зрителя попрыгает, как на качелях. Как на американских горках.
Брата Джованни поместят в карантин, он не доберется до Мантуи, не доставит письмо, – Ромео не успеет попасть в Верону к ночи на четверг.
Верный Бальтазар, проводив катафалк до кладбища, сразу же (во вторник вечером) вскочит на коня и помчится в Мантую, – значит, Ромео успеет.
Но увы: Бальтазар не догадался перед отъездом из Вероны переговорить с фра Лоренцо; если бы догадался, монах послал бы с ним хоть записочку – и Ромео знал бы, что Джульетта жива, и не кинулся бы к аптекарю за ядом.
И тут мы все падаем в непонятное. Если Бальтазар действительно сразу, не дожидаясь окончания похорон, вскочил на коня и действительно помчался, то в Мантуе он около полуночи. Выслушав его, Ромео (наверное, после долгой-предолгой паузы) произносит:
Так вот что! Звезды, вызов вам бросаю! —
Беги в мой дом. Дай мне чернил, бумаги
И лошадей найми: я еду в ночь.
И почти нет сомнения, что он имеет в виду эту, уже наступившую ночь – ночь на среду. И оставшись один (Бальтазар уходит на почтовую станцию или в контору дилижансов), Ромео повторяет:
С тобой, Джульетта, лягу в эту ночь.
Другие переводчики тоже так поняли.
Григорьев:
Хорошо, Джульетта!.. Лягу нынче ночью
Я с тобою вместе….
Радлова:
С тобой, Джульетта, лягу нынче ночью.
Пастернак:
Джульетта, мы сегодня будем вместе.
Если он выедет прямо сейчас (приобрести яд – дело минут, написать родителям прощальное письмо – полчаса), то будет в Вероне под утро среды. Вдруг в дороге он додумается заглянуть побеседовать напоследок с лучшим другом, с отцом духовным. Но даже если не додумается, а проследует прямо на кладбище и в склеп и покончит с собой, – Джульетта проснется еще только через сутки с лишним после этого. И фра Лоренцо, конечно, ее разбудит, спрячет и спасет.
Однако декорация следующей сцены – как раз келья этого самого фра. И он сам себе напоминает: