Но если воробей – вы, то за мгновение перед тем, как она на вас бросится, вы увидите – вы помните эту сцену:
«Ее глаза наливались кровью и становились страшны, лицо перекашивалось» и т. д.
Налитые кровью, на перекошенном лице – противно, даже отвратительно, но и только. Необходимо добавить жуткого – леденящего жуткого – и гадливости, и безнадежной тоски. Задействовать беднягу дона Хосе.
На него Кармен смотрит «этими своими глазами» (avec les yeux que vous savez, буквально: вы знаете, какими глазами, говорит он, как товарищу по несчастью, г-ну М.) лишь однажды: назначая первое свидание.
Но зато несколько раз почему-то получается так (блестящий ход!), что она обращена к нему только половиной лица.
«“Идем. Где моя мантилья?” Она накинула ее на голову так, что был виден только один ее большой глаз, и пошла за моими людьми…
«Ее ставни были отворены, и я увидел ее большой черный глаз, который меня высматривал».
Наконец:
«Я как сейчас вижу ее большой черный глаз, уставившийся на меня; потом он помутнел и закрылся».
Ваши аплодисменты. Нечеловеческая фраза. И смерть – не человека. Не женщины. (Не говоря уже – не чужой.)
А помните: когда дон Хосе вошел в сигарный цех, и у Кармен уже отняли нож, и ее держали (вероятно, заломив руки) несколько теток, – «она стиснула зубы и ворочала глазами, как хамелеон»?
Читатели Мериме никогда не видели живых хамелеонов. (Разве что опять-таки на картинках – где они ну очень похожи на дьяволов.) Севернее Севильи они в Европе как будто не водятся. Что стоило дать под строкой (скачав из Интернета) небольшое примечание:
«У хамелеонов глаза огромные и могут свободно и независимо друг от друга поворачиваться на 180 градусов в горизонтальной плоскости и на 90 градусов по вертикали».
…Всех линий таянье и пенье, —
Так я вас встретил в первый раз…
И это все про глаза Кармен.
Дон Хосе умертвил, кроме нее, как минимум еще двоих.
Гарсиа Кривого – в честном поединке на ножах.
И английского офицера – тоже вроде как не подло и без обдуманного намерения: тот выстрелил первым; а дал бы себя ограбить – глядишь, остался бы в живых. (Если бы Кармен позволила.)
Что же до той мальчишеской драки после футбольного матча – кто знает: может быть, противник дона Хосе отделался ушибом мозга; или сотрясением. Хотя, конечно, палка с железным наконечником – оружие серьезное.
И насчет офицера-испанца (если быть точным – поручика Альмансского драгунского полка), которого дон Хосе, по его выражению, «пронзил саблей», – тоже не факт, что поручик погиб; вполне возможно – выжил. И дал показания. И, как человек чести, должен был признать, что первый обнажил саблю, первый ударил и ранил дона Хосе (мы видели рубец у него на лбу). То есть со стороны дона Хосе это была чистая самозащита. Да, воинский устав и все такое, – но не забудем: оба – солдат и офицер – находились не при исполнении, а в частном (чтобы не сказать – публичном) доме.
Короче – нам аккуратно, но постоянно намекают: дон Хосе – не злодей. Не негодяй.
Старается поступать по-человечески. Договариваться с жизнью по-хорошему. Положительный.
Стал бы отличным офицером – или, действительно, полезным предпринимателем в Южной Америке, – если бы не то роковое утро.
«И, взяв цветок акации, который она держала в зубах, она бросила его мне – щелчком, прямо между глаз».
Хамелеоны охотятся так: со скоростью молнии (точнее – за 0,05 секунды) выбрасывают язык, снабженный ловчей присоской, – буквально стреляют им в жертву.
«Сеньор, мне показалось, что в меня ударила пуля…»
Между прочим, ради этого магического жеста Мериме принудил Кармен поступить на фабрику. Только чтобы она пульнула в дона Хосе цветком. На площади перед воротами это выходило как-то естественней, чем в переулке, – и наплевать, трижды наплевать: что Кармен ни к чему грошовая зарплата; что, целый день находясь на рабочем месте, координировать акции шайки контрабандистов крайне затруднительно, пока мобильная связь не изобретена; и что никогда – никогда – никогда – никогда Кармен не пойдет на работу! Не вольется в коллектив. Не подчинится трудовой дисциплине. Не такую Мериме ее выдумал. Не на такую напал. Не для того она создана, чтобы сажать капусту или обрезать кончики сигар.
Кармен – отрицательная.
Из-за чего они всю дорогу и ссорятся. Каждый раз, когда он пытается что-то сделать, как положено положительному, – ее словно бьет электрическим током.
«– Мне пора в казарму на перекличку, – сказал я ей.
– В казарму? – промолвила она презрительно. – Или ты негр, чтобы тебя водили на веревочке? Ты настоящая канарейка, одеждой и нравом. И сердце у тебя цыплячье».
Он не соглашается пропустить контрабандистов через пролом в городской стене. Кармен говорит: как хочешь; раз ты такой несговорчивый, обращусь к твоему командиру; пересплю с ним – небось, решит вопрос.
Дон Хосе сдается, уступает. Поздно. Незачет.
«– Я не люблю людей, которых надо упрашивать, – сказала она. ‹…› А вчера ты со мной торговался. Я сама не знаю, зачем я пришла, потому что не люблю тебя больше».
Потом она таки приводит к себе офицера. И дон Хосе, вместо того чтобы немедленно и потихоньку, как подлый трус и сутенер, слинять – нарывается на сабельный удар и наносит ответный. Что же Кармен?
«– Глупая канарейка! – сказала она мне. – Ты умеешь делать только глупости…»
Вот она советует ему подвести Гарсиа Кривого – ее, между прочим, в некотором роде мужа – под пулю англичанина. Дон Хосе решительно отказывается:
«– Нет, – сказал я ей, – я ненавижу Гарсиа, но он мой товарищ. Быть может, когда-нибудь я тебя от него избавлю, но мы сведем счеты по обычаю моей страны. Я только случайно цыган; а кое в чем я всегда останусь, как говорится, честным наваррцем».
Кармен в бешенстве:
«– Ты дурак, безмозглый человек, настоящий паильо. Ты как карлик, который считает, что он высокий, когда ему удалось далеко плюнуть. Ты меня не любишь, уходи».
Предпредпоследняя ссора:
«Я предложил Кармен покинуть Испанию и попытаться честно зажить в Новом Свете. Она подняла меня на смех.
– Мы не созданы сажать капусту, – сказала она, – наш удел – жить за счет паильо…»
Предпоследняя ссора: какой идиотизм – отпустить этого французского барашка! Ступай за ним, не строй из себя (словечко на цыганском), перережь ему горло, скорей, скорей!
Ну и последняя: давай станем оба положительными, умоляет дон Хосе, пожалуйста, позволь мне не убивать тебя. Или, в крайнем случае, давай останемся отрицательными, только вместе, только позволь мне не убивать тебя.
А она говорит: ненавижу себя за то, что любила тебя. За Кривого, за милорда, за пикадора – не ненавидит себя, – а за дона Хосе ненавидит.
О, какой она нигилист! По сравнению с нею Базаров – просто щенок. И Ницше – щенок. Ляпкин-тяпкинский. Ноздревский. (И Хулио Хуренито тявкает свое знаменитое «нет» откуда-то из-под дивана.)
Разве что Ленин с такой же силой презирал семью, собственность, государство, религию, мораль, цивилизацию (что там еще осталось? культура?) и человечество.
«Минчорро, – говорила Кармен. – Мне хочется все здесь поломать, поджечь дом и убежать в сьерру».
Если бы глупый милорд сделал ее герцогиней и увез на Альбион – подожгла бы замок.
Если бы она могла, она украла бы весь мир, чтобы сразу же разломать его и сжечь!
И сплясать ромалис на ковре из пепла.
Щелкая осколками фаянсовой тарелки не хуже, чем если бы это были кастаньеты из черного дерева или слоновой кости.
Отчего она такая – отрицательная?
Четыре гипотезы.
№ 1: оттого что цыганка. Постулат глупца. Оспаривать – инструмент тупиц. Но зачем-то же Мериме приложил к новелле реферат по этнографии. Ну да, есть такое нацменьшинство. Такая диаспора. Люди как люди. Бедны, невежественны, нечистоплотны, хитры. Однако же никакой разрушительной идеологией не одержимы и угрозы для общества не представляют. Отдельно о цыганках: проявляют необычайное самоотвержение по отношению к своим мужьям. А верны ли им – желающий может выяснить, показав красивой хитане два-три пиастра.
Г-н М. вообще сомневается насчет национальности Кармен: слишком красива для цыганки; этот пункт его почему-то сильно тревожит.
«– Так, значит, вы мавританка или…
Я запнулся, не смея сказать: еврейка».
Самое поразительное – что сомневается и дон Хосе. Его последние слова:
«Бедное дитя. Это калес виноваты в том, что воспитали ее так».
И это как раз гипотеза № 2. Плоская теория среды. Кармен такая, потому что она – дочь мафии. Ученица Гарсиа Кривого. Воспитана в понятиях криминального мира. По ним и живет. Не верь, не бойся, не проси. Мы не созданы сажать капусту. И – умри ты сегодня, а я завтра.
(С поправкой для дона Хосе: «Сначала я, потом ты. Я знаю, что так должно случиться».)
№ 3: Кармен – такая, какой бывает самка человека, когда в ней выходит из строя программа «идеальный раб» с опциями «кротость» и «верность». Про что и эпиграф: Всякая женщина – зло; но дважды бывает хорошей – / Или на ложе любви, или на смертном одре. Короче и грубей: вполне безопасна, только когда лежит. В остальных ситуациях возможен сбой: она овладевает инициативой – и все вокруг погибают.
И № 4: она – демон; суккуб. «Кармен» – как гофмановский «Песочный человек», как гоголевский «Портрет» – история про дьявола.
Обладающего, как известно, свойствами муравейника и пролитой ртути. Как легион разновидных монад с огромными глазами.
Дон Хосе и Кармен оба так думают.
Эта бедная девочка внушила этому бедному мальчику, что, если ее не убить, она уйдет к себе, в ад, и унесет в зубах его душу.
Мериме, разумеется, не верит во все эти глупости, но ему-то что. Была бы проза.
Какой смысл придумывать историю, не имеющую смысла? Наверное, тот, что в таком виде она ну совершенно ничем не отличается от любой непридуманной. (Ме