Но чем выше забирался этот взор, тем оконченнее казались Ивану Самойлычу люди……………………….
Он сам теперь чувствовал, какая страшная тяжесть давила ему голову; он чувствовал, как, одно за другим, пропадали те качества, которые делали из него известный образ… Холодный пот обливал его тело; дыхание замерло в груди; волосы, один за другим, шевелились и вставали; весь организм трепетал в паническом ожидании чего-то неслыханного… Он сделал отчаянное, непомерное усилие – и… проснулся».
«По выслушании этого сообщения (Дегая. – С. Л.) члены Комитета нашли, что в этом сне нельзя не видеть (ишь, антисоветчики! Нельзя не видеть – что? – С. Л.) дерзкого умысла – изобразить в аллегорической форме Россию (это же бред! Почему изобразить в аллегорической форме – дерзкий умысел? – С. Л.), и что о повести Салтыкова должно быть внесено в изготовленный доклад о вредных направлениях журналов».
Обделались! Просто обделались. Подразумевается, что автор без восхищения и любви описал, как бы снаружи, вертикаль их возлюбленной власти. Трусливые дураки. Вертикаль – да, какая-то есть. Любви – да, не чувствуется. Но где хоть слово осуждения или протеста, вообще хоть намек на критику? И что это за вертикаль?
В таких случаях иногда помогает контрдонос. Но только когда другим трусливым дуракам это выгодно.
Когда журнал «Нева», где я работал, напечатал (1969 год) роман братьев Стругацких «Обитаемый остров», в обком правящей партии (наверное, не только туда) поступило письмо какого-то проницательного доцента из не то электро-, не то политехнического института. И редакцию обязали ответить проницательному. Дескать, попробуйте отмазаться, а мы воспользуемся, докажем, что не совершили идеологическую ошибку (хотя, конечно, совершили).
И я для начальства составил в обком письмо. Что человек, полагающий, будто фашистский политический строй, установленный на планете, описанной в романе: каторжные лагеря для инакомыслящих и проч. – что будто бы он похож на наш лучший в мире; что башни излучения, подавляющего способность критического суждения, придуманные авторами, будто бы не что иное, как советские, самые правдивые в мире СМИ; что даже Комитет Галактической Безопасности, если вернуть аббревиатуру, читается как КГБ, – так вот, человек с такими ассоциациями не должен, конечно, что-либо преподавать ни в электро-, ни в политехническом и вообще работать с молодежью.
И ведь подействовало! В смысле – редакцию не разогнали, роман не запретили, даже издали отдельной книжкой (изуродованный, для чего и издали). Надеюсь, что и доцента для правдоподобия уволили, но это вряд ли.
«Тогда князь Меншиков, согласившись с этим, заметил, что нельзя обременять внимание государя мелочами, и предложил исключить из приготовляемого доклада то, что там было сказано о моей статье, а ограничиться в нем одной лишь повестью Салтыкова, как более подходящею к цели доклада, с чем прочие члены комитета и согласились».
2 апреля – Николай прочел и утвердил журнал комитета.
Около 20 апреля – при очередном докладе военного министра графа Чернышева Николай заметил ему, что у него служит чиновник, напечатавший сочинение, «в котором оказалось вредное направление и стремление к распространению идей, потрясших всю Западную Европу». (Ни фамилия Салтыкова, ни его должность в докладе комитета не упоминались.)
Чернышев был взбешен и собирался «упечь» Салтыкова в солдаты, на Кавказ. В ночь на 22 апреля Салтыков арестован.
Следственная комиссия: И. А. Набоков, Н. Н. Анненков (директор Канцелярии Военного министерства), Н. Кукольник.
Кукольник 23 апреля записал в дневнике:
«Прочел “Запутанное дело”, тоже и “Противоречия” просмотрел; в этой ровно ничего нет. А в “Запутанном деле” заметно некоторое увлечение коммунистическими и западными революционными идеями. Но тоже не весть как страшно. С летами взгляд может отрезвиться. Но виден несомненный талант».
24 апреля (суббота) – резолюция комиссии. Из дневника Кукольника:
«“Противоречия”, повесть Салтыкова. Содержание доложил комиссии. Из “Запутанного дела” читал выдержки. Склоняются к снисхождению по молодости лет и увлечению по неопытности. Положено: представить министру об увольнении из канцелярии и об ограничении наказания семидневным арестом на гауптвахте, собственно за напечатание сочинения без ведома начальства в нарушение высочайшего постановления такого-то (1824. – С. Л.) года… ‹…› Завтра доклад министру».
Чернышев в ярости, с заключением комиссии не согласен. Тем не менее в солдаты не разжалует. Увольнение и высылка на службу в Вятке.
26-е – доклад Чернышева царю.
27 апреля – Чернышев представил царю справку об отце Салтыкова. Тут же состоялась и резолюция царя. Еще накануне сформулированная в письмах, заготовленных Кукольником по приказу Чернышева, министру внутренних дел графу Л. А. Перовскому, шефу жандармов графу А. Ф. Орлову и вятскому гражданскому губернатору А. И. Середе.
Вот письмо Перовскому:
«Милостивый государь
Лев Алексеевич!
Служащий в Канцелярии Военного Министерства помощником секретаря титулярный советник Салтыков, в противность существующих узаконений, позволил себе помещать в периодических изданиях литературные свои произведения без дозволения и ведома начальства, в том числе и две повести под заглавием “Противоречия” и “Запутанное дело”. По рассмотрении оказалось, что как самое содержание, так и все изложение сих повестей обнаруживают вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие.
По всеподданнейшему докладу моему, Государь Император, снисходя к молодости Салтыкова, высочайше повелеть соизволил уволить его от службы по Канцелярии Военного Министерства и немедленно отправить на служение тем же чином в Вятку, передав особому надзору тамошнего начальника губернии, с тем, чтобы губернатор о направлении его образа мыслей и поведения постоянно доносил Государю Императору…»
Интересно, что правительственное сообщение о приговоре петрашевцам, напечатанное 22 декабря 1849 года в «Русском инвалиде» (№ 276), начиналось такими словами, вписанными в декларацию лично царем:
«Пагубные учения, породившие смуты и мятежи по всей Западной Европе и угрожающие ниспровержением всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве».
28 апреля в 9 вечера прямо из Арсенальной гауптвахты Салтыкова повезли в Вятку.
Если бы Салтыкова, как и было вначале решено, в 1848 году разжаловали в солдаты без выслуги и сослали на Кавказ, а там он вскоре был бы убит, больше ничего не написав, – даже и в этом случае глава IX повести «Запутанное дело» – видение умирающего Ивана Самойловича Мичулина – осталась бы в мировой литературе одной из самых сильных страниц. Поразительно, как она подействовала на императора Николая. Как разъярила и напугала. Ни о ком больше – так. И какое откровенное беззаконие. Фьюить.
«Да и не только между юристами – даже между шпионами бывают такие, которые возвышенную душу имеют. Я знал одного шпиона: придет, бывало, со службы домой, сядет за фортепьяно, начнет баллады Шопена разыгрывать, а слезы так и льются, так и льются из глаз. Душа у него так и тает, сердце томительно надрывается, всемогущая мировая скорбь охватывает все существо, а уста бессознательно шепчут: “Подлец я! великий, неисправимый подлец!” И что ж, пройдет какой-нибудь час или два – смотришь, он и опять при исполнении обязанностей! Быстр, находчив, бодр, при случае глубокомыслен, при случае сострадателен, при случае шутлив. А потом – и опять Шопен, и опять слезы, томительные, сладкие слезы…»
Таким он представлял себе своего врага, ошибочно думая (поверив сплетне-наводке Лонгинова), что это Кукольник. А Кукольник, наоборот, его спас.
Как писала старуха Жорж Санд (моложе меня по жизни на столько-то лет, а умерла столько-то лет тому):
«Заставить усомниться во лжи, пользующейся всеобщим доверием, напомнить о позабытой истине – для меня это цель более чем достаточная; на большее я и не притязаю».
Положим, это неправда. Так называемая авторская скромность.
25 июля 2015 года, Пало Альто