Он потерял ее. Люди, не заслуживавшие смерти, умирали и раньше: чем от них отличалась она? Ее настойчивое присутствие нарушило его одиночество, так же как ее наивные идеалы обнажили его самодовольство. Они втроем на крыше отеля «Бонифаций». Не сознавая этого, Селеста Темпл стала воплощением представлений Чаня о будущем. Не о его собственном будущем, но о возможности, что кто-то, несмотря на весь нелепый символизм, может быть спасен.
Чань не мог представить свою жизнь без борьбы.
Когда улица пошла вверх, мужчина нырнул в грязную нишу, которая, очевидно, использовалась для удовлетворения естественных надобностей чаще, чем для тайных свиданий. Он снял шелковый плащ Фойзона, свернул и бросил в угол. Он положил свои очки в карман красного пальто монсеньора и застегнулся на все пуговицы. Затем замотал марлей глаза, неплотно, чтобы можно было видеть, но так, чтобы и шрамы оказались на виду. Он вышел из ниши и теперь пошел медленнее, постукивая по тротуару палкой, пока не добрался до высоких каменных ступеней. Почти сразу мужчина в широком плаще адвоката предложил ему руку. Чань принял помощь и бормотал благодарности, пока они вместе поднимались по ступеням.
В древности тюрьма Марцеллина была мраморным амфитеатром, расположенным на склоне холма. Мрамор уже давно растащили для украшения фасадов церквей и загородных домов. Все, что осталось от первоначального здания, – арка, украшенная резными каменными масками: одна с глумливым выражением, а другая оплакивала всякую живую душу.
Поднявшись наверх, Чань поблагодарил адвоката и, постукивая тростью, подошел к караульному помещению, представившись монсеньором Люцифера, легатом архиепископа. Как и надеялся кардинал, тюремщик не мог отвести взгляда от забинтованных глаз.
– Я был в соборе. Эти разрушения, конечно, не могли помешать выполнению моей миссии. Мне нужен человек по фамилии Пфафф. Желтоватые волосы, одет в нелепое оранжевое пальто. Вероятно, ваши констебли взяли его на Седьмом мосту или около дворца.
Тюремщик молчал. Чань наклонил голову, ожидая его согласия.
– А-а, хорошо, сэр.
– Я предполагаю, что вам нужно предписание.
– Да, сэр. Стандартное правило.
– Я потерял все эти документы, как и моего помощника, отца Сколля. Руки отца Сколля, понимаете. Он был похож на несчастную куклу злого ребенка.
– Как ужасно, сэр…
– Так что у меня нет предписания. – Чань почувствовал, как начинает волноваться собравшаяся за ним очередь, и намеренно стал говорить медленно. – Портфель с документами был у него в руках, видите ли. И руки, и портфель разорвало на куски. Бедного Сколля можно было принять за дикобраза – он был весь утыкан щепками.
– Боже правый…
– Но, возможно, вы сумеете все исправить. Пфафф – это мелкий негодяй, и все же он важен для Его превосходительства. Он здесь у вас или нет?
Тюремщик беспомощно глядел на растущую очередь. Он подтолкнул регистрационную книгу Чаню.
– Если вы просто подпишете…
– Как я могу подписать, если я не вижу? – размышлял вслух Чань. Не дожидаясь ответа, он нащупал ручку тюремщика и покорно нацарапал, заняв половину страницы: «Люцифера».
Кардинал не спеша подошел, постукивая тростью, к другому тюремщику с другой регистрационной книгой. Тот провел испачканным чернилами пальцем вниз по странице.
– Когда доставили?
– Прошлой ночью, – ответил Чань, – или сегодня рано утром.
Тюремщик нахмурился:
– Такого имени нет.
– Возможно, он назвал другое.
– Тогда это может быть кто угодно. Только за последние двенадцать часов у меня прибавилось пять сотен душ.
– Где люди, арестованные у Седьмого моста, или у дворца, или у святой Изабеллы? Вы знаете, кого я имею в виду. Тех, кого привели солдаты.
Тюремщик заглянул в бумаги.
– И все же там нет человека по фамилии Пфафф.
– Начинается с «П».
– Что?
– Наверняка все эти люди у вас собраны в одной или двух больших камерах.
– Но как вы узнаете, что он там? Вы же ничего не видите.
Чань постучал концом трости по плиткам.
– Господь всегда поможет найти негодяя.
Чань три раза был в тюрьме Марцеллина, и каждый раз ему везло: он успевал подкупить тюремщиков и освободиться еще до того, как начинались настоящие пытки. Вот почему он содрогнулся, когда начал спускаться по узким ступеням. Кардинал не опасался, что охранники опознают его – сан священника автоматически гарантировал их уважение, – но его мог узнать наблюдательный заключенный. В этом случае Чань оказался бы в безнадежном положении.
Стены коридоров были покрыты грязной слизью. Пока он шел мимо камер, не смолкали крики – мольбы о помощи, протесты и уверения в своей невиновности, плач и стоны больных. Он не отвечал. В конце коридора была особенно большая, окованная железом дверь. Провожатый Чаня постучал своей дубинкой по решетке, закрывавшей глазок, и прокричал, что «у любого преступника, которого зовут Пфафф», есть десять секунд, чтобы признаться. В ответ раздался целый хор криков. Не слушая их, тюремщик заявил, что первый же самозванец, объявивший себя Пфаффом, получит сорок плетей. В камере воцарилась тишина.
– Спросите о Джеке Пфаффе, – предложил Чань. Он посмотрел на другие камеры, выходившие в этот коридор, зная, что и там услышат голос тюремщика. Где бы в тюрьме ни находился Пфафф, он может узнать, что его ищут. Тюремщик выполнил его просьбу. Ответа не было. Хотя кардинал рисковал быть узнанным, выбора не было.
– Откройте дверь. Впустите меня.
– Я не могу, святой отец.
– Очевидно, этот человек прячется. Вы ему позволите обдурить нас?
– Но…
– Никто не причинит мне вреда. Скажите им, что, если они попытаются, вы убьете их всех до одного. Все будет хорошо – я знаю, что на уме у грешников.
В камере находилось не менее сотни мужчин, и в ней было так же тесно, как в трюме корабля работорговцев. Охранник вошел и замахал дубинкой, расчищая проход. Чаня окружил круг потных и испачканных кровью лиц.
Пфаффа среди них не было. Это были беженцы, которых Чань видел в переулках и у реки, – их единственными грехами были бедность и невезение. Большинство пострадало от оружия Вандаариффа: из-за воздействия стеклянных осколков они пришли в бешенство, но их избили и заставили повиноваться. Чань сомневался, доживет ли хоть половина из них до утра. Он показал тростью в дальнюю часть камеры, чтобы привлечь внимание охранника: он не мог разглядеть, кто там находится, поскольку под аркой была небольшая ниша.
– Кто-нибудь прячется в нише?
Тюремщик крикнул, чтобы заключенные подвинулись, с привычной жестокостью ударив дубинкой тех, кто, по его мнению, не торопился. В нише скрючился единственный человек, лицо которого было маской из запекшейся крови.
– Одного нашли, – пробормотал тюремщик. – Но я не…
– Наконец-то, – крикнул Чань и отвернулся. – Это тот самый парень. Поднимите и забирайте его.
Кардинал, постукивая тростью, направился к первому стражу, а второй следовал за ним со своим грузом.
– Архиепископ будет вам глубоко благодарен. Нужно ли мне снова расписаться в вашей книге?
– Нет нужды! – Тюремщик записал номер заключенного, а потом аккуратно оторвал половину страницы. – Вот ордер. Я рад, что сумел вам помочь.
Чань взял бумагу и кивнул на обмякшего заключенного, который не падал только потому, что тюремщик держал его за шиворот.
– Мне нужен экипаж, и снимите кандалы – больше он не нанесет вреда.
– Но, святой отец…
– Не беспокойтесь. Сначала он во всем признается.
Как только карета двинулась, Чань снял бинт с головы и использовал его, чтобы вытереть кровь и грязь с лица Каншера. Рассеченные брови и разбитые губы свидетельствовали о том, что его подвергли жестокому допросу, но серьезных ран кардинал не обнаружил.
Он постучал пальцами по челюсти Каншера. Тот поморщился и отвернулся. Вздохнув, Чань просунул другую руку под пальто и сильно ущипнул раненого за левое плечо. Глаза Каншера открылись, он дернулся от боли. Чань заставил союзника посмотреть себе в лицо.
– Мистер Каншер… это кардинал Чань. Вы в безопасности, но у нас мало времени.
Каншер вздрогнул и кивнул, показывая, что узнал Чаня.
– Где я?
– В карете. Что случилось с Фелпсом?
– Я не знаю. Нас забрали вместе, но допрашивали порознь.
– Во дворце?
Каншер утвердительно кивнул.
– Тогда почему вас отвезли в Марцеллин?
– Чиновники, схватившие нас, были дураками. – Каншер языком провел по зубам, проверяя, не шатаются ли они. – Вы так старались найти меня?
– Нет, я искал другого человека.
Каншер закрыл глаза.
– То, что вы появились, большое везение.
За несколько минут, пока карета ехала до Серкус-Гарден, Чань рассказал, что случилось после того, как они расстались, только вскользь упомянув утрату Селесты Темпл.
– Доктор направляется с девочкой на рандеву с графиней, но я не понимаю, почему она потратила столько усилий для того, чтобы показать ему эту картину.
– Разве она ее уже не показывала вам? – спросил Каншер. – Эта стеклянная пластинка…
– Но реальная картина должна быть основой планов Вандаариффа.
Каншер нахмурился.
– То, что меня отослали в тюрьму, показывает, что те, кто допрашивал меня, сочли меня бесполезным. Знание иностранного языка – полезный инструмент, помогающий притвориться идиотом, но с бедным Фелпсом все как раз наоборот. – Каншер прижал бинт к кровоточащей скуле. – Он или остался во дворце, или его отдали Вандаариффу. Или, вероятнее всего, он мертв.
– Мне жаль.
– Мне тоже. Но, добавлю, Фелпс все же сходил в «Геральд».
– Он узнал, где находится картина?
– Салон был в Вене.
– Вене?
– Без сомнений, и единственной причиной, по которой «Геральд» напечатала репортаж о нем, был большой пожар: сгорел весь квартал и все картины, выставлявшиеся в салоне. Что касается шедевров Файнляндта, то их утрату не сочли большой потерей. – Каншер криво улыбнулся. – Для империи.