⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Михаил ВеллерКнопка
Кнопкой его прозвали еще в школе. Пришел такой маленький, аккуратненький, в очках, и нос кнопкой. Посадили его за первую парту, перед учительским столом, да так мы все десять лет и видели впереди на уроках его стриженый затылок и дужки очков за ушами. Левое ухо у него было выше правого, очки сидели косовато, он их поправлял.
Учился он неплохо, списать давал всегда. И не ябедничал, даже когда (был такой случай) шалопай Юрка Малинин закинул его портфель в проезжающий грузовик.
На физкультуре он стоял самый последний, в пятом классе не мог перепрыгнуть через козла; и позже не удавалось. А уж если играли в футбол, Кнопка шел в качестве нагрузки, друг другу его спихивали. Но обычно мы его ставили судить, это и его, и нас вполне устраивало. Судить Кнопке нравилось, добросовестный был судья. А после игры он всем с ответственным видом раздавал полученные на хранение часы и авторучки. Или, например, пойдем купаться, побросаем барахло, а Кнопка лежит рядом и переворачивается на солнце через научно обоснованные промежутки времени, сигареты нам достает сухими руками и время говорит.
Если собирают деньги — складчину или на учебники, — сдавай Кнопке. Это была его общественная нагрузка — казначей, и он относился к ней со всей серьезностью, специальный кошелек завел с тремя отделениями: одно для мелочи, другое для бумажек, а в третьем держал список — кто, когда и сколько сдал. Как в сберкассе.
Однажды Толя Кравцов подобрал на улице щенка и принес домой. Мамаша, конечно, на дыбы. И Толька со щенком отправился к Кнопке.
— Выручай, — говорит, — Кнопка, друг, пока я ее уломаю.
Щенок месяц жил у Кнопки. В конце концов Кравцов выиграл домашнюю войну благодаря серии удачных маневров: исправил двойку по алгебре, записался в кружок друзей природы и натравил классную руководительницу прийти к нему домой и провести беседу о воспитательном значении животных в семье. Щенок вернулся к хозяину, и с тех пор каждое лето, уезжая в пионерский лагерь или с родителями, Кравцов со спокойной душой оставлял его Кнопке.
Еще Кнопка умел хранить тайны. Могила! Ему доверялись, не рассчитывая на собственную выдержку; знали: Кнопка не выдаст. Да что там тайны, мы ему стали и выученные параграфы сдавать. Вызубришь — и сдашь, а то, пока урок наступит, все вылетит из головы. Леня Маркин, был у нас такой отличник, даже приспособился вообще все Кнопке сдавать: на перемене полистает книжку, побормочет под нос, прикрыв страницу, — и Кнопке. Выйдет к доске — пятерка. Все учителя Маркина в пример ставили.
Когда Юрку Малинина, вторую нашу знаменитость, повлекли на педсовет за электрический стул (вмонтировал в сиденье учительского стула батарею БАС-80 и вывел полюса на шляпки гвоздей), он, посоображав, оставил у Кнопки на всякий случай задиристость и грубость.
— И карты пока у себя держи.
Мы замерли. Заговор созрел.
— Кнопка, — сказал кто-то вполголоса, — ты бы их выкинул куда-нибудь подальше, а? И тебе безопаснее…
Кнопка подумал, поправил очки. И ответил:
— Во-первых, сами понимаете, что Юрка может тогда натворить. Во-вторых, добудет взамен что-нибудь еще похуже. А в-третьих, — он вздохнул, — не могу, взял — значит надо отдать. Иначе представляете, до чего может дойти?..
От него отступились, разочарованные и со смутным уважением.
Насели на Малинина, чтобы он выбросил карты. Юрка артачился, набивал цену. Его соблазнили авторучкой-самописцем — знаете, которая заправляется водой.
— Ладно, — снизошел. — Но ненадолго, посмотрим пока…
Смотрели два дня. На третий Юрка пришел с фингалом и потребовал все обратно: драчливость, грубость и прочее.
— Пацаны в микрорайоне уважать перестали, — процедил он нехотя, в ответ на тактичные расспросы. — Ничего, сегодня у них будет вторая серия. Курская дуга, — и сплюнул.
…И был май, и листва за открытыми окнами, когда после уроков (уже в девятом классе) некая Нина Санеева, знаменитая красавица Нина Санеева, подошла к Кнопке и взглянула ему в глаза.
— Кнопка, — говорит, — мне надо с тобой поговорить.
Кнопка кивнул, стараясь держаться уверенней. Он пришел на свидание раньше времени, в выходных брюках. Нинке полагалось опоздать, и она опоздала.
Они уселись на скамейке в скверике, и Нина взяла его за руку, и его сердце пропустило удар.
— Кнопка, — спросила она, — ты мне друг?
— Угу, — сказал Кнопка, избегая смотреть на руку.
— Ты должен мне очень помочь, — сказала она, и Кнопка полетел с небес на землю.
Она продолжала, понизив голос:
— Тебе можно доверить самое главное?
— Что? — спросил Кнопка, хотя уже все знал…
— Нет, ты скажи!
— Можно, — сказал он. — Но зачем?
— Понимаешь… есть один человек… Но он не любит меня. И… и я боюсь наделать глупостей…
Кнопка считал астры на клумбе.
— Может быть, — проговорил он, — вовсе не надо его… может, он не стоит этого?
— Нет, — сказала она. — А вдруг он меня когда-нибудь полюбит? Или мне понравится другой, хороший человек. Выйду замуж и буду его любить, понимаешь? А сейчас я не желаю больше мучиться. И… не хочу потратить свою любовь так бездарно.
— Эх, — сказал Кнопка. Подумал, что надо бы вынуть руку из ее руки, но не стал: все равно сейчас расходиться.
— А ты сумеешь сохранить?
— Сумею, — сказал Кнопка. — У нас как в сберкассе.
Уже поступив в институты, мы забрали у Кнопки свои волнения. Жаль, но что поделаешь — нас-то сколько, а он один. Тут, знаете, и верблюд не выдержит. Кнопка переехал в новый район, на окраину, без телефона, и если его тревожили, то уже не по пустякам. И каждый год собирались у него отмечать годовщину окончания: двухкомнатная квартира, а родители уезжали к знакомым за город.
Прошлый раз мы на этой встрече несколько перебрали и, неловко даже признаться, чуть все не перепутали в кнопкиной камере хранения. Насилу разобрались. Хотя не исключено, что кое-кто был в этом заинтересован.
Между письменным столом и батареей центрального отопления стоит мой вкус к жизни. Я отвез его Кнопке через месяц после поступления в аспирантуру. Иначе серьезно работать невозможно. На отпуск только беру. Там же лежит желание выпить. Жена заставила: «Или рюмка, или я». И все равно мы развелись.
Всю эту неделю я засиживался в лаборатории допоздна, в субботу шел дождь, ко всему еще я простудился, взял бутылку белого — а пить не хочется. Подумал и поехал на Загребский бульвар, дом 5, корпус 38. Метро с двумя пересадками, потом автобус.
Кнопка открывает, в байковой курточке, лицо усталое. В волосах седина. Вообще он как-то быстро стареет.
— Заходи, — радуется.
— Понимаешь, — говорю я, — как-то мне последнее время не по себе. Давай, Кнопка, выпьем, что ли.
— А, — понимает. — Пошли в мою комнату, сейчас.
Он быстро накрыл на стол. Мамаша винегрет принесла, помидоры соленые.
Себе Кнопка налил томатный сок. Не хочет пить.
— Вот всегда так, — вздохнула мать. — Не пьет, не ест. Говорит, для здоровья полезно. А что полезного, вон на кого похож.
— Слушай, — сказал я, — может давай, а?.. Моего желания и на двоих хватит.
— Не в том дело.
Сколько я ни просил — ни в какую. Посидели, поговорили. Он инженер в каком-то институтишке. Я спросил: сколько он получает?
— Сто тридцать с прогрессом.
— Слушай, Кнопка… У тебя здесь столько всего лежит. Неужели самому не захотелось когда-нибудь воспользоваться? Ты бы такие дела мог творить…
Он улыбнулся и покачал головой.
— Как ты не понимаешь, — объяснил он. — Это как ключи от французских замков — к каждому только свой подходит. Да и непорядочно как-то…
— Попробовать? Что ж тут непорядочного?
Кнопка вздохнул.
— Помнишь Светку Горячеву? Она ко мне в прошлом году мужа привела. Такой способный молодой ученый, но уж очень застенчивый, все его затирают. Нельзя ли, мол, напористости ему, ну, что ли, нахальства… Очень просила. Я и дал ему — на неделю.
— И что же?
— Его выгнали с работы. Этого надо было ожидать. Человек-то тот же самый, и вдруг появляется новая черта характера. Людям это не нравится.
Я слегка захмелел. Сижу, гляжу на него, бедолагу, кассира при чужих деньгах.
— Зря так смотришь, — говорит он… — Жизнь моя — хорошая.
— Жениться не думаешь?
— Да нет пока.
— А Нина как живет? — спросил я и тут же пожалел, что заикнулся об этом.
— Да так, — говорит. — Недавно опять любовь свою взяла. У нее ненадолго.
Я представил себе Нинку с ее неснашиваемой любовью, и зло взяло.
— Хотя надо признать, — заметил Кнопка, — что кое-что при хранении портится. Я, конечно, слежу как могу… Мне недавно Леня Маркин одну идею сдал; не время, говорит, сейчас. А отдать другому не хочет, жалко. Идея скоропортящаяся. Мать уже жалуется на запах, хотя я ее на балконе держу.
При этих словах она вошла с чайником — может быть, подслушивала наш разговор — и стала жаловаться на бессовестных друзей своего сына.
— Ведь что ж такое, — бормотала она, расставляя чашки, — вся квартира завалена. Ровно склад какой. Ступить некуда.
Мы принялись молча пить чай.
— Знаешь, — сказал Кнопка, — я тут как-то заходил к Юре Малинину. У него дочка родилась. Думали, как назвать.
Это было для меня новостью — и то, что Юрка сделался отцом семейства, и то, что Кнопка бывает у него.
— Я там себя как дома чувствую, — признался Кнопка.
Мне вдруг стало совсем неловко и скверно. Я понял, как мы все к нему относились. Пренебрежение — вот как это называется. И пожалуй, даже неприязнь: оттого ли, что он не такой, как все, или оттого, что каждый был ему чем-то обязан, а отблагодарить его — как-то руки не доходили. Все знали: Кнопка сделает, Кнопка не откажет… Вот так-то.
— Мы еще знаешь о чем с ним думали? — заговорил он. — Летом утонул Володя Алтунин, ты, наверное, слышал… У меня от него полкладовки осталось: там и горячность, и наивность, и принципиальность. Он ведь до тридцати лет нигде не уживался, только после этого в гору пошел… Хотел бы я знать: что мне со всем этим делать?
— Дьявол! — сказал я. — Неужели нельзя как-то приспособить это для дела?
— Да я уж думал… не выходит. Да и не нужно это…
— Как сказать. Может, кому-нибудь и понадобится.
Мы просидели с ним до двух ночи, строя планы один, фантастичнее другого.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀